В первый год ввода «ограниченного контингента войск» в Афганистан был сбит вертолет Ми-8т, командиром экипажа которого был майор Василий Гордеев. Кроме членов экипажа, на борту были пять медицинских работников. Летели в отдаленный кишлак, где случилась вспышка непонятной инфекционной болезни.
Гроб с телом мужа Лиза встретила в Липецке. Здесь же решила и остаться жить пока у мамы, а потом, когда дадут квартиру как вдове погибшего офицера, переедут туда с сыном и ожидаемой дочкой, забрав с собой и маму.
В январе родилась дочь. Были опасения, что нервные потрясения, связанные с гибелью мужа, скажутся на здоровье ребенка, но этого не случилось. Девочка была здоровенькой и укладывалась в параметры: 51 см, 3,5 кг. Аппетит тоже на зависть, сон крепкий и безмятежный. Назвали малышку в честь отца – Василисой.
Валентина Ивановна и дочь почти не разговаривали между собой. Блуждали как тени по пустому дому. Обходились малыми словами и только по делу. Каждый носил переживания в себе, глубоко спрятав их от посторонних.
«Как ей, бедняжке, нелегко! – горевала мать за дочь. – Двадцать три года, вдова с двумя маленькими… Что можно горше придумать человеку. Только бы мне не свалиться, хоть в чем-то им буду поддержкой. А если, не дай Бог, свалюсь сама… Нет, только не это!»
С квартирой получилось удачно. Выделили трехкомнатную в хорошем районе. И главное, недалеко от работы Валентины Ивановны. И Лизе работу нашли – заведующая несекретным делопроизводством горвоенкомата.
– Была заведующей продовольственным складом, медстатистом, воспитателем, была писарем отдела кадров, – с ухмылкой поделилась новостью Лиза с матерью после звонка из военкомата. – На этом, наверное, моя служебная карьера и закончится. Зачем только я корпела над учебниками пять самых лучших в моей жизни лет.
– Да, доченька, – как можно ласковее отозвалась Валентина Ивановна, – у тебя редкая профессия. Ее и в большом городе не всегда встретишь, а в гарнизоне так и думать нечего. Маркшейдер! Надо же такое слово придумать!
– Бог с ним, с этим словом, важно, что вляпалась туда по своей глупости, – махнула рукой Лиза.
– Да, я пыталась тебя отговорить, но ты была неумолима, – покачала головой Валентина Ивановна. – За подружкой погналась. Кстати, не знаешь, где она?
– Знаю, что вышла замуж за шахтера, и больше ничего.
– Ну, хоть так. При деле или рядом с ним. Ты же…
– И мне тогда казалось это романтикой. Горы угля стране! Терриконы! Песни-гимны! Шахтер Богатиков, шахтер Соловьяненко! Герои труда! Цветы! Встреча из забоя стахановцев! На деле все иначе. На деле кривые хибары, угольная пыль, водка и мат! Сплошной мат!
– Ну, не все, наверное, доченька, так плохо, – остановилась посреди комнаты Валентина Ивановна. – Должно же быть что-то и хорошее! Не может человек жить без хорошего! Это… это ненормально!
– Человек быстро привыкает к ненормальному, и нормальное становится ему ненормальным. Почти аксиома.
– Как можно привыкнуть к ненормальному, чтобы оно стало нормальным? Что такое ты говоришь! Как-то зло ты говоришь. Я еще в тот приезд заметила, что ты стала другой. Отчего это?
– От собачьей жизни, вот отчего! Все не так, все не этак!
– Что не так? Муж, ребенок, работа – что еще надо?
– Мама-мама, ты живешь в прошлом веке. А мне хочется пожить в этом, и так, чтобы кроме работы было что-то еще! Например, я хотела бы побывать в театре «La Scale», послушать вживую какого-нибудь современного Карузо, посидеть на теплом бережке ласкового моря, посмотреть, хотя бы посмотреть, на парусные яхты в дымке морской… Я же вынуждена работать на вонючем складе, жить в панельном доме с кривыми потолком и полом, мерзнуть зимой, изнывать от жары летом. Это что, мой удел, моя судьба? Чем я хуже какой-нибудь Марлен, у которой есть все для счастья, а у меня нет ничего человеческого!
– Не так уж и плохо стали мы жить, – Валентина Ивановна не знала, что говорить дочери, вроде и так все понятно было в жизни, и тут такое услышать. – Война сколь нам навредила. Надо было возрождать фабрики, заводы, строить дома. Сразу где всего взять столько, надо подождать, потрудиться, потом…
– Это «потом» сколько живу, столько и слышу. Мне двадцать три года, а я хожу в пальтишке из шинельного сукна мужа. Мне бы в шубке норковой покрасоваться пока молода да пригожа, а я в шинельном сукне и в пир, и в мир, и в добрые люди.
– У других и этого нет…
– И я об этом! – выкрикнула Лиза. – Почему, я спрашиваю, мы так хреново живем? Мы что, прокляты? Почему мы, победители, живем хуже во сто крат побежденных? Сказать, что наш народ ленив и туп, не скажешь. Он трудолюбив и талантлив. Значит, такие руководители, что постоянно наш бронепоезд в тупик загоняют, а потом оттуда пятимся вслепую. И опять тупик.
– Наша страна в окружении… – несмело пыталась Валентина Ивановна сказать то, что знает из телевизора и прошлых политинформаций. – Армия сколько требует. Другим странам социалистического лагеря надо помочь стать на ноги.
– Господи! Мама! Да очнись же ты! Посмотри кругом! Поверь мне, дурочке, как только нас клюнет жареный петух, а он обязательно клюнет, тогда наших, так называемых братьев, сестер, друзей по лагерю, как корова языком слижет! Все слиняют и продадут нас с потрохами!
– Ну, не знаю… Может, и так. Может, ты и права.
– Еще как права!
– И что теперь делать предлагаешь?
– А ничего!
– Что, так все и оставить?
– Так все и оставить! Если сразу и много дать нам воли и всего человеческого, то мы сойдем с ума, взбесимся. Нас понесет обязательно не туда, и мы разрушим то малое и доброе, которое живет в нас сотни лет. Мы тогда не приобретем то, что нам хочется, и потеряем то, что имеем.
– Не так и мало мы имеем, – встрепенулась Валентина Ивановна. – У нас ракеты, свои самолеты, поезда и пароходы тоже прекрасные. Лучшие писатели – русские! Один Пушкин чего стоит!
Лермонтов! Некрасов! Пусть спорный Есенин, а мне он очень нравится! Такая задушевная лирика. «Клен ты мой опавший, клен заледенелый…», «Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло…» Разве не тронет даже зачерствевшую душу его «Письмо к матери»? Без этой песни и Сличенко был бы другим. Что и говорить, много у нас хорошего. А какие самоотверженные русские воины! Их не надо приковывать цепями к пулемету, они и без цепей не уйдут с позиций. Хорошие у нас люди, чего уж тут говорить!
– Кто бы спорил, мама! Только почему-то с хорошими людьми обращаются по-скотски: труд, труд, труд! Войны, кровь, труд – и больше ничего ему не светит!
– Без труда, доченька, ничего просто так не получается.
– Еще студенткой я заинтересовалась работами Маркса, потом Ленина. Поняла, что на смену капитализму обязательно придет более прогрессивный, справедливый общественный строй – социализм и коммунизм. Жили мы при начале социализма надеждой, что все будет для трудящихся, живем при позднем уже социализме, развитом, как говорят, вроде тот, начальный, был недоразвитым, но все еще надеемся, что будем жить как у Христа за пазухой. А живем, извините за бестактность, за непатриотизм, в дикой бедности.
Жилье – развалюхи, дороги – колея по пояс, купить билет на самолет или поезд – надо быть героем СССР, не говорю больше о шубе, но купить мужской костюм, чтобы можно было выйти в нем в люди – кукиш вам! Нет таких костюмов. Есть много чего под таким названием, только это не костюмы, а что-то из области улучшенной спецодежды. Слава Богу, авиаторам повезло: у них комбинезоны приличные, куртки тоже удачные, вот и не снимают они их ни на аэродроме, ни в городке, ни на охоте, ни на прогулке. Малое подспорье комбинезону – спортивный костюм. Все! На этом гардероб самого передового и идейного офицера заканчивается!
Если бы только это было бедой, а то ведь, если покопаться, чего еще не вытянешь на показ. У военных хоть дисциплина да ответственность, они не заражены пьянством, как другие. Пьянство это такое зло, что хуже и не придумаешь. Рушатся семьи, страдают дети, гибнут люди, а избавиться от этой заразы никак не получается. Пускай бы, какой работяга пил до умопомрачения, а то же пьют и ученые, и артисты, и художники. Знают, что нельзя пить, и все равно пьют! Как избавить народ от этого, ума не приложу. Суровые меры не помогают, убеждения не доходят, не знаю!
