Поставив у подножья сопки палатки, мы с рабочим экспедиции Александром Матвеичем решили забраться на гору и осмотреть окрестности. Я слышал о красоте здешних мест, но все оказалось лучше, чем ожидалось. Горы были сложены из известняка, выветренные и округлые. Обычно, в таких горах много трещин, провалов, пещер. Так и здесь. Странно видеть где-нибудь у самой вершины стекающую по камням блестящую полоску воды, хотя снежников на горах и нет вовсе. Это на большой высоте выбиваются грунтовые воды.

Внизу сходились два ущелья и сливались две реки, обе стремительные, как все горные реки. Боролдай голубовато-светлый в белой пене, и я невольно сравнил его с седым умудренным старцем, с правой стороны к нему торопливо бежала, прыгая по камням, резвая мутно-коричневая Кошкарата, по-молодому озорная и буйная.

Пока я разглядывал ущелья, Александр Матвеич опередил меня и теперь сидел, покуривая, высоко на уступе скалы. Он что-то кричал и махал рукой. Когда я поднялся к нему, он молча показал рукой в круглую каменную пишу — в ней лежали грибы, лежали не кучей, не как попало, а аккуратно разложенные на расстоянии один от другого, все шляпками вниз и ножками вверх. Я не очень-то разбираюсь в грибах, но, судя по их виду, принимая во внимание наше местонахождение и время года, я решил, что это белые степные грибы. Было их ровно одиннадцать штук.

— Так сушат грибы, кто знает в этом толк, — сказал усмехнувшись, Александр Матвеич. — Лежат они по всем правилам — шляпками вниз, место выбрано, будто специально для сушки — дождем не намочит, солнце попадает только косое, не жаркое, ветром обдуваются. Настоящая сушилка. Только вот, кто же ей пользуется?

Грибы эти, конечно, принес не человек — нет никакого смысла сушить их так далеко от жилья, даже если бы грибов было намного больше. Скорее всего, сушилкой пользовался какой-нибудь зверек. Я перебрал в памяти всех обитателей этого края и остановился на пищухе. Этого зверька называют еще сеноставкой, за то, что он сушит траву и заготавливает на зиму «сено». Почему бы пищухе не запастись впрок и грибами? Я высказал свои соображения Александру Матвеичу.

— Пищуха, — категорически заявил он. — Больше некому.

Мы недолго прожили около сушилки, всего четыре дня. Перед отъездом я все же забрался на гору и заглянул в нишу. Грибы оставались на прежнем месте, они еще не высохли, но уже хорошо провялились.

Никакого зверька не увидел я поблизости и на этот раз. Тайна сушилки так и осталась неразгаданной, но мы с Александром Матвеичем нисколько не сомневались в отношении ее хозяина.

БОГОМОЛ

В Кзыл-Орде задержались дней на десять. Ждали машину, чтобы отправиться вниз по Сырдарье на полевые работы. Машины все не было. Наш начальник каждый день ходил справляться о ней, а мы, в ту пору студенты, были предоставлены самим себе: читали или слонялись по городу.

Горячая, прокаленная южным солнцем пыль лежала на улицах и длинных глинобитных заборах, на узких листьях и блеклых цветках чахлых кустарничков, посаженных вдоль улиц. Казалось, что белесое безоблачное небо всей тяжестью навалилось на низкие крыши домов и от этого трудно дышать.

В один из таких знойных дней я шел по аллее пустого городского парка. По асфальту навстречу мне двигалось что-то живое. Подойдя поближе, я увидел богомола. Он неуклюже раскачивался на ходу, и тень его на асфальте проделывала такие же странные движения. Богомол бежал прямо на меня и, кажется, не намерен был уступить дорогу. Я остановился и склонился над ним. Богомол ответил угрожающим движением — приподнялся на второй паре ножек, а передние, сложенные наподобие рук молящегося человека, расставил и вытянул в мою сторону. Я продолжал стоять, а он все грозил, размахивал передними ногами, вертел своей треугольной головой, расправлял и снова складывал крылья.

Я решил взять его с собой. Вытряхнул из коробки спички, посадил в нее богомола.

Так уж получилось, что я вспомнил о нем только на следующий день и решил, что он, наверное, погиб от голода и неудобств. Но он был жив. Из щели показалась сначала лапа, вооруженная острыми коготками, а потом и голова с большими глазами, но настолько бледными и невыразительными, что они казались незрячими.

Лаборантка Валя посадила богомола в стеклянную банку и принялась ловить для него мух.

— Богомол — непростое насекомое, — восторженно говорила она. — Мне кажется — он думает… Посмотрите, сколько в его, жестах смысла, важности, как у какого-нибудь крошечного эмира…

Богомол тем временем, как заправский боксер, резко выбросил вперед передние ноги, и муха оказалось зажатой между бедром и голенью одной из них. Не спеша, как будто даже смакуя, богомол съел свою добычу. Ел он немного. За весь день едва управился с пятью мухами. Кто-то подбросил в банку круглого и плоского, как черепаха, растительного клопа, но богомол брезгливо отшвырнул его в сторону. В еде он был довольно разборчив.

В банке было тесновато и Валя установила ветку таким образом, что она поднималась высоко над ее краями. Богомол мог взбираться на самую вершину, а, опускаясь, снова оказывался за стеклом. У него были и крылья, большие, прозрачные, с сине-фиолетовыми пятнами, но он почему-то не улетал. Может, тому причиной было толстое и на вид тяжелое брюшко. Валя подозревала, что это самка, и в скором времени следует ожидать потомства, но, кто знает, может, богомол просто полнел на легких хлебах.

Он то настойчиво скреб передними лапами по стеклу, то разгуливал вверх и вниз, но чаще всего неподвижно сидел, похожий то ли на подсохший листок, то ли на кусочек отставшей от ветки коры. И только треугольная голова его поворачивалась равномерно и бесстрастно, как какой-нибудь механизм. Бывало, что он подолгу сидел головой вниз, ему, видимо, было совершенно безразлично, как сидеть…

Однажды в комнату влетела оса, покружилась, постукалась в стекло, полазила по подоконнику и, наконец, уселась на ветку, на которой застыл богомол в своей молитвенной позе. Он слегка шевельнулся, будто ветром качнуло листок, и начал наводить на осу свой глазастый треугольник. Ловкачом он отнюдь не выглядел, но бросок его и на этот раз был удивительно точен. Оса зажужжала и забилась, схваченная поперек туловища мертвой хваткой. Оса — серьезный и опасный противник! Но богомолу или очень повезло, или он действительно был мастером своего дела. Левая его нога вошла между головой и грудью, осы, правая зажала брюшко, и страшные челюсти осы оказались в таком положении, что никак не могли достать богомола. Не мешкая, он срезал осиную голову, обезвредил ее. Таким образом, опасная оса превратилась в «освежеванную тушу».

И вот однажды, не помню точно в какой именно день, в развилке ветки появилось нечто похожее на маленький выпуклый домик с ребристыми стенками. Это была капсула — оотека, наполненная яйцами богомола, которым предстояло долгое созревание.

В тот день начальник отряда объявил, чтобы все подготовились к переезду на новое место.

На следующее утро разбили лагерь на берегу тихого степного озера с громким, каким-то рокочущим названием — Карарым. На нашем рабочем столе опять появилась знакомая всем банка с богомолом, прибывшая на новое место в Валином чемодане. В экспедиции всегда много дел, но разве трудно поймать для богомола несколько насекомых? К тому же аппетит его заметно ухудшился, одного маленького, кузнечика хватало ему теперь на весь день. Богомол присмирел, стал меньше передвигаться, можно было подумать, что он-крепко затосковал. И вот однажды утром мы нашли его мертвым. Это был вполне естественный конец, ведь после откладки яиц самки богомолов погибают.

Ветка с капсулой перекочевала в Валин чемодан, а по окончании полевых работ — в нашу лабораторию, где и перезимовала на подоконнике среди склянок и цветных горшков.

Наступили теплые дни. Валя время от времени доставала ветку и внимательно разглядывала капсулу, но та выглядела сухой и мертвой.

— Пора бы выкинуть это сокровище, — говорил кто-нибудь, поливая цветы. — Вряд ли что из нее появится. Яйца должны развиваться в естественной среде, а не на подоконнике.