Но старший лейтенант послушно повернулся и направился в комнату — что ж, хочет первым войти туда, чтобы иметь секунду или полсекунды выигрыша, — надо быстро выхватить оружие из кобуры, но не знает, что у Толкунова второй пистолет в кармане — этим уравновешиваются их шансы…

Старший лейтенант с наигранным безразличием потянул на себя дверь. Сейчас…

Но чернявый спокойно вошел в комнату и сразу остановился, пропуская майора. А рядом с ним стал лейтенант.

В дверях уже выросла фигура Толкунова.

— Прошу предъявить документы, — приказал Бобренок.

Лейтенант потянулся к карману гимнастерки, но чернявый возразил:

— На каком основании, товарищ майор?

— Прошу без рассуждений.

Оба подали офицерские книжки. Бобренок стал рассматривать их. Изучал документы внимательно, но не упускал из виду ни одного движения офицеров: стояли напряженно, с покрасневшими лицами.

Офицерские книжки как настоящие, ни за что не скажешь, что поддельные, ни одной неточности. Хотя кому-кому, а Бобренку было, известно, каких успехов достиг враг в фабриковании документов.

— Командировочные! — властно протянул руку.

Подали без колебания.

Старший лейтенант Сахаров направляется для проверки складов и правил охраны боеприпасов… Лейтенант Колесниченко в его подчинении…

Спокойно спрятал документы обоих офицеров в карман.

— Прошу сдать оружие! — приказал майор.

Чернявый взорвался.

— Это своеволие! — воскликнул. — Я буду жаловаться!

Толкунов шагнул вперед, положил руку на кобуру лейтенанта.

— Разберемся, — произнес внушительно, — а ты, старшой, не шали!

Чернявый потянулся к кобуре, еще мгновение — и выхватил бы пистолет, но Бобренок перехватил его руку и сам достал оружие. Смотрел в расширенные от страха глаза старшего лейтенанта, быстро обыскал его, ища второй пистолет или гранаты, но ничего не нашел и приказал:

— Прошу следовать за мной. В комендатуру. Там разберемся.

— Я буду жаловаться! — закричал старший лейтенант. — Это вам дорого будет стоить, майор!

— Что делали в лесу под Микулинцами? — спросил Толкунов.

— Как что? — вскипел старший лейтенант. — Мы из штаба фронта и обязаны проверять здесь склады. А в Микулинцах склад, и мы полдня работали там.

Бобренок внимательно посмотрел на чернявого и вдруг понял, что тот не врет. Сейчас они сделают запрос в штаб фронта и утром получат ответ, что действительно старший лейтенант Сахаров и лейтенант Колесниченко командированы для проверки складов, потом придет начальник микулинецкого склада и подтвердит, что именно эти офицеры полдня провели у него, — и это будет концом так хорошо задуманной и проведенной операции.

Сколько таких случаев было у него и сколько раз приходилось извиняться перед задержанными.

Но лучше сто раз извиниться перед невиновными, чем упустить одного врага.

Бобренок повторил сурово:

— Прошу следовать за мной.

Весь день они прятались на опушке леса невдалеке от Квасова. Набрели на густые заросли шиповника, куда сам черт побоялся бы сунуть нос, вытоптали место и отлежались после страшной ночи. Мучили жажда и голод, особенно жажда. Юрко уже собрался пойти поискать какой-нибудь лесной ручеек, но Муха не разрешил.

— Сиди здесь! — приказал и в подтверждение своих слов дотронулся до шмайсера. — Видишь, лес редкий… Жить надоело?!

С сотником нельзя было не согласиться, но солнце поднималось все выше, жара становилась нестерпимой, и Юрко ради кружки холодной воды готов был рискнуть жизнью.

— Терпи, — твердил сотник. — Думаешь, мне легче? И учти, до сих пор были цветочки.

Наконец солнце село за лесом, и стало немного легче. Юрко облизывал сухим языком спекшиеся губы, но сейчас хоть не припекало сверху, и вечерний ветерок нес прохладу.

Они прошли через огороды, прямо по полегшей ботве картофеля, и уперлись в огороженный тыном двор. На дворе никого не было, слева стоял сарай, а между ним и домом виднелся колодец.

Юрко, не обращая внимания на предостерегающий знак Мухи и свирепый лай пса, рванулся к колодцу — на нем увидел ведро с водой, — окунув лицо, пил и пил, отрывался и снова глотал жадно, ощущая, как охлаждается его нутро, но не мог утолить жажду. Совсем забыл о сотнике, тот бесцеремонно оттолкнул Юрка от ведра и тоже напился.

Муха, мягко ступая, подошел к дому. Дверь была заперта, сотник заглянул в освещенное окно, но ничего не увидел за сдвинутыми занавесками и перешел к другому. В небольшую щель между занавесками заметил какое-то движение. Трудно было разобрать, кто это, мужчина или женщина, но какая-то тень метнулась между лампой и окном, и сотник постучал в стекло осторожно, коротко, прислушался и снова постучал.

В доме засуетились, внезапно погас свет, и Муха скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то разглядывает его в щель. Наконец занавески немного раздвинулись, и мужской голос спросил:

— Кто там?

— Здесь живет Петр Семенюк?

— Да.

— Прошу открыть.

— Кто вы?

— От Сороки.

Занавески сдвинулись, и через несколько секунд щелкнула щеколда на дверях. Во двор выкатился приземистый мужчина с большим животом. Внимательно посмотрел на гостей с автоматами и, не говоря ни слова, впустил в дом.

В комнате снова засветилась керосиновая лампа. Пахло свежеиспеченным хлебом, и от этого запаха у Юрка закружилась голова, почувствовал такой приступ голода, что даже остановился в дверях, и сотник вынужден был подтолкнуть его.

Хозяин вошел последним, но, обойдя гостей, встал так, чтобы разглядеть пришельцев.

— Что ж велел передать мне Сорока?

— «Сегодня в лесу жарко», — не колеблясь выложил Муха.

— «Слава богу, погода, кажется, установилась», — засуетившись, ответил Семенюк. — Мы ждали вас еще вчера, располагайтесь, панове… Но разве вас только двое?

— Да, только двое. — Сотник положил шмайсер в углу на скамью, и Юрко пристроил свой рядом. — Окружили нас на хуторе… Может, слыхали, хутор Раковый? Окружили энкавэдэшники и положили всех, только нам с Гимназистом удалось прорваться.

Сотник опустился на тяжелый дубовый стул возле покрытого цветастой скатертью стола.

— Устали мы, — произнес сухо, — и голодные. Целый день ничего не ели.

— Еще бы, — засуетился хозяин, — конечно, устали и голодные. Сейчас все будет, сейчас вас накормим. — Он заглянул в соседнюю комнату и сказал нежно, почти заискивающе: — Тут, Зина, к нам дорогие гости, так ты уж…

Зину, пожалуй, не нужно было звать, появилась сразу, и не в простой домашней одежде, а в шелковом платье с платком на плечах — была она лет на пятнадцать моложе своего растолстевшего мужа, черная и стройная.

Сотник блеснул на нее глазами. Видно, это понравилось хозяйке, потому что поправила платок и проскользнула на кухню, оглянувшись в дверях.

— Иди сюда, Петрик, — не произнесла, а пропела оттуда, и Петрик, выпятив живот, послушно последовал за ней.

Юрко сел на клеенчатый диван, свободно протянув ноги. Домашний уют и вкусные запахи из кухни как-то сразу успокоили его, будто не было ночного боя, а потом дневного ада в зарослях шиповника. А хозяйка, сбросив платок и надев фартук, обычный домашний и не очень чистый, который почему-то тоже шел ей, уже принесла и поставила на стол блюдо с хлебом и бутылку самогона, следом за ней мельник тащил сало, свежие огурцы и помидоры. Между помидорами белели очищенные сочные луковицы.

Юрко решительно пересел с клеенчатого дивана на плетеный стул и захрустел луковицей — не мог ждать, пока нарежут сало. Но сотник оказался более стойким: налил всем в рюмки, поставленные Семенюком, обождал, пока Зина принесет из кухни тарелки с холодцом и колбасой, и только тогда, произнеся короткое «Будем», опорожнил рюмку и со смаком закусил помидором.

Когда они утолили первый голод, Семенюк, снова наполнил рюмки. Юрко отодвинул свою, мельник удивленно блеснул глазами, но настаивать не стал и наконец начал разговор: