— Дурно, — наконец сказал Ронхаб. — Непозволительные потери и расходы. Мы, братья мои, делаем одно великое дело: шаг за шагом совершенствуем себя, приближаясь к тем утерянным способностям, кои приблизят духовное возрождение…

Укс слушал и догадывался, что дело даже хуже чем казалось. Сдает Мудрейший — повторяется, и былого напора уже нет. Совсем о здоровье не заботится. Та трава, что ему возят для курильниц, и молодые жрицы, коих специально морят воздержанием, кого угодно до нездоровья доведут. Не мальчик уже, да и трудно с таким чревом по ложу кувыркаться. Лишь бы до переезда в Хиссис дотянул.

Братья-телохранители смотрели морякам в спину, колени на холодном камне болели все сильнее. Отвык недостойный десятник от кабинета Мудрейшего. Впрочем, заканчивалась пытка:

—… следовательно, премии мы с вами, братья, не заслуживаем, — подвел к вполне предсказуемому итогу властитель. — Надлежит нам утроить усилия во имя Святого Слова. Брат Ирон, корабль должен быть приведен в порядок в ближайшие трое суток. Недостающих людей назначит Канцелярия.

Арх Ирон едва слышно, но облегченно выдохнул. И правда, дополнительного послушания не последовало. Воистину, сдает Мудрейший — еще полгода назад моряки, нанесшие убытки Храму, наверняка отправились бы чистить отхожие ямы или пользовать умирающих в храмовой больнице.

— Ступайте. Брат-десятник Укс завтра явится для особой беседы.

— Благодарю, о Мудрейший, — Укс спешно прополз по камням — жрец был благосклонен, позволил взять свою мягкую длань, приложиться губами к перстню — камень на единственном украшении Мудрейшего был крупным, фиолетово-багровым, похожим на хорошо вызревший чирей. Десятник прочувственно чмокнул отвратный камень. Хоть бы рубин был, что ли…

Отползать на коленях было неудобно, но шпионы были привычны. Поднялись на ноги только у двери — Ирон старался не охать.

Забрав у стражи свое оружие, прощеные грешники с легким сердцем вышли в храмовый двор. Меж квадрата недостроенных стен со щебетом носились ласточки.

— К дождю, — весело заметил Ирон.

— Похоже на то, — согласился Укс. — Ты сразу на «Фос»?

— А куда ж? Дел-то сколько. Наверняка ведь горшечников каких или садовников в команду причислят. Пока им руки выпрямишь, сам знаешь.

— Это конечно. В трапезную-то зайдем? Чтоб время не терять?

— Время, оно, конечно, — арх сглотнул.

Руки у шпионов еще не тряслись, но мысли разом приобрели привкус нэктара и справиться с зовом эликсира было почти невозможно.

Темная трапезная оставалась полупуста — большинство храмовых братьев еще были заняты дневным послушанием. Перед моряками поставили миски с похлебкой, подошел разливальщик, забрал жетоны, ловко наполнил мерки драгоценной жидкостью. Друзья бережно сглотнули порции.

— Все ж здесь совсем иной, — мечтательно заметил Ирон, утирая бородку.

— Еще бы…

Каждый из братьев знал, что в стенах Храма нэктар гораздо сильнее — такой мгновенной, прочищающей мозг и вены легкости в отдалении не достичь. Замерли, наслаждаясь. Потом арх придвинул к себе миску, и, — язык его заплетался, — посетовал:

— И что я, дурень, руку Мудрейшему не облобызал? Ведь помнил же. Эх, такой момент упустил.

— В следующий раз приложишься, — утешил Укс. — Новый ритуал он ведь не сразу всем привычен. Главное, камень губами не мусоль. Лучше к перстам, тут искренность ценится.

Ирон кивал, хлебал из миски теплую жижу. Быстрей бы в море — трудно такое варево жрать, да простит Храм за слова святотатственные.

Ночевал Укс в душной гостевой комнатушке, что напоминала каменный ящик на бок поставленный. Привилегия — большинство братьев и сестер в общие комнаты набивались. Как указывал Мудрейший, для «общения, святость общности мысли придающего». Странное слово «общение». Не разговор, не трапеза дружеская, не веселье разгульное. «Общение» — очень правильное слово. Для равных. И вообще в Храме все правильно — личных вещей у братьев нет, ну, разве кроме оружия, писчих и иных немногочисленных инструментов, к коим руке нужна привычка. Одежду через Канцелярию дают, живот насытить в трапезной можно. Ничто от мыслей не отвлекает. И это правильно.

Но кое-что отвлекало. Заснуть шпион не мог, лежал на узком топчане и во тьму потолка пялился. Будь оно проклято, но так уж организм равного человека устроен. То в отхожее ему надобно слить, то в бабу. А после чистого нэка, так вообще нестерпимо накатывает. И нестерпимо, и от одной мысли тошнит. Но надо сходить, организм не из одной головы состоит, его, ублёвка, словами не уговоришь. Да и приглядывать за блудным шпионом могут — уж не забыл ли истины Слова, не отвык ли от святого порядка?

Укс соскользнул с топчана, обулся. Беззвучно сплюнул во тьму угла и вышел на воздух. Лунный свет падал сквозь бойницы, в широкой галерее было пустынно — спит усталый Храм. Так даже лучше — естественный позыв странника на виду окажется. Шпион вошел в жертвенный зал. Здесь на светильниках не так сильно экономили: в желтом неверном свете были видны жрицы, спящие на ступеньках и у стен. На звук шагов ближайшие бабы встрепенулись, подняли лохматые головы. Укс выбирать не стал, поставил на колени ближайшую…

Приперок подзаглотный, вроде и готов организм, да закончить не получалось. Обрадованная жрица прогибалась и вертела задом, а шпионский желудок от отвращения к горлу подскакивал. Укс напрягся, прихватил бабу за скользкое основание шеи, зажмурился. Хотелось пальцы крепче сжать, а еще лучше, клинком полоснуть. Снизу, широким взмахом… Кинжал Яр-Клыкача, тяжелый и широкий, болтался на ремне, бронзовым «орехом» рукояти тыкался в бедро нового хозяина, бодал-подбадривал. Хорошее оружие, хорошее. Ах, давай крабье вымя…

Стараясь не спешить, Укс вышел из поганого зала. В галерее зашагал побыстрее, в отхожее чуть ли не бегом влетел. Согнулся над смрадной дырой — вывернуло судорожно. Утирая рот, замер над вонючим провалом — у, фрух его… хоть все подряд сюда сливай да сбрызгивай. Загнись все боги, в паху все еще сладость гадостная и расслабленная, во рту горечь желчи. И когда же это кончится, приперки вы высушенные⁈

Знал Укс, когда все кончится — когда под Луной ни единой живой бабы не останется. А до этого всех мужчин выморить придется, что, как шепчет Логос-созидатель, задача едва ли выполнимая. Куда раньше самого десятника, так и не ставшего старшим десятником, во тьму спровадят. В эту самую, густо засранную. Ну и что? Чем на этом свете истинно равному человеку заняться, как не уборкой себе подобных? Еще пообщаемся, пока Логос не возразит. Не так уж много людей живет в мире. За детьми, кстати, бегать нужды нет — сами передохнут. Уже легче. Может все и получится у человека равного.

И вправду полегчало, вышел из отхожего зала шпион повеселевшим, пошел спать. Завтра во имя Храма потрудиться придется, сил не жалеючи.

…Мудрейший тяжко, боком спускался по ступенькам — под руку его поддерживала жрица. Молоденькая, стройная как жеребенок, почти приятная на вид. Волосы отливают в рыжину — наверняка она из Хиссиса, должно быть поэтому и не вызывает мгновенной тошноты. Укс почтительно пятился по крутым ступенькам, готовый поддержать властителя, если тот, да поможет нам Слово, вдруг оступится. Поддержать, или подтолкнуть — это уж как подскажет Логос. Лестница длинная, перила временные, а телохранители идут следом, помочь не успеют.

Спускались в храмовый подвал: с темницами, складами, казармой надсмотрщиков. Ну, и пыточной, конечно. Оружие Укс отдал телохранителю еще до встречи с Мудрейшим Ронхабом. Это ничего, за поясом у самого жреца драгоценный набор с двумя перьями, чернильницей и стило — практически стилет, пусть и недолговечный. В пыточную идет Мудрейший, ведя барана-десятника или по иному делу? Впрочем, Уксу доводилось бывать в пыточной и раньше. Не бараном, а по службе. Брату-шпиону многое делать приходится, иногда и визг другого брата, уже подвешенного на стене, надлежит выслушать. Нет в этом деле ничего интересного. Человек равный в кусок мяса очень живо превращается, но подыхать не спешит. В чем польза трудов кровавых? Можно же и так человека поспрашивать. Хотя на стене, конечно, быстрее. Все спешит Мудрейший Ронхаб донести Святое Слово своим братьям в греховном незнании закостеневшим, все торопится.