Осел и его прикрытие миновали неподвижно лежащее тело. Укс мельком удивился: вроде не клеванное тело: раскинутые босые ноги, подвернутая рука, туника задралась, неприлично открыв волосатую задницу. Тьфу, припёрок, сдохнуть не мог достойно.

— Падает, — почти облегченно доложила оборотень.

Кера пикировала — беззвучно неслась, сложив темные крылья, бились за спиной длинные волосы.

— Встаем! — рявкнул десятник, угадав цель керы — заберет ведь осла, подзаглотница безумная. Где это видано, грозным демоншам мести охотиться за ядом-эликсиром⁈

Послышался свист крыльев: падала кера разящей молнией, неистовой, безжалостной.

— И сразу в стороны, — прошептал Укс.

— Да понятно, — пролепетала оборотень — драка с малоизвестными дарками ее явно не вдохновляла.

Теперь оценить истинный размер керы было проще — Укс определил массу демонши и уже знал, когда она раскроет крылья. Занося тичон, скомандовал:

— В упор бейте.

— Но… — начал хиссиец…

Керра распахнула крылья: просторные как паруса, кожистые, в грязноватых, как от засохшего гноя, пятнах. Она была безгруда, худа, ребра торчали, словно у высохшей рыбы. Лишь глаза, ярко-желтые и веселые были красивы. Ну и ожерелье недурно.

Хорошо сделанный дротик-тичон в полете не видно. Укс знал, что не промахнулся, но кера, кажется, даже не вздрогнула. Выхватывая кинжал, десятник пытался рассчитать место, куда упадет дротик. Не получилось — нервничал.

В последний миг кера закричала — крик этот, или, скорее свист, был полон боли и злобы. Укс успел увидеть дыру в ее груди — именно там, куда целился — чуть ниже ожерелья. Пусть Логос-созидатель как угодно отрицает, но сквозь демоншу было видно небо.

Ударили вразнобой копья, опахнуло ветром от огромных крыльев — сшибленный с ног десятник покатился по каменистой земле, оказался под копытами осла. Вопил Грушеед, ревел осел, визжали дети и бабы, крутилась на дороге кера, пыля крыльями — на левом зияла длинная прореха, пропоротая копьем. Свистела кера:

— Душ-ш-ш-шу и н-нэк отдай, боред!

— Шмонда болтливая! — зарычал Укс, и прыгнул навстречу — прореха в крыле мстительницы стремительно затягивалась-зарастала.

Размером кера вдвое превышала человека, это если крыльев не считать — те с рыбачий парус. Но десятник считать не собирался — легкая она как все летучие. Главное, от когтей увернуться: изогнутых, грязно-желтых. Четырехпала кера, как истинно дикие дарки. Одну руку тварь держала у груди — видимо, пронзивший навылет тичон все-таки причинил боль.

Укс грозил кинжалом, визгливо ругалась размахивающая копьем Лоуд, хиссиец тоже не струсил.

— Прочь, смертные! — свистела демонша.

— Сама-то кто, толстуха грязная⁈ — оборотень ткнула копьем — не слишком удачно.

— Прочь! — разрез на крыле керы почти затянулся, она пыталась взлететь.

Укс метнулся вплотную — на крыле есть «места опоры», за него любого крылатого как курицу можно взять. Десятник схватил — нетолстая кость, будто старым пергаментом обернутая. Керра потеряла равновесие, рванулась, но пальцы у бывшего легкого бореда уже не те — сейчас морские пальцы, мозолистые. Укс ударил кинжалом под ребра демонши и заорал — рукоять оружия мгновенно раскалилась, словно ее только что из кузнечного горна вынули.

— Смертный! — свистела кера, пытаясь достать врага когтями — Укс, удерживая ее за крыло, разворачивал вокруг себя высокое, но неустойчивое тело. Раскаленный кинжал вырвался из руки и исчез, задетый когтями бок жгло… Керу кололи копьем сбоку, она взмахнула здоровым крылом, опрокинулась на спину, пытаясь избавиться от цепкого десятника. Укс удержал, отпихивал ногами парус хлопающего рваного крыла. Демонша пыталась зацепить ногой, сухощавой, но жутко когтистой. Вздрогнула от сильного удара — в прорехе крыла мелькнула Лоуд — оборотень замахивалась обеими руками — топор вновь опустился на ногу демонши.

— Голову руби… — захрипел Укс.

— Так не дает, — отозвалась исчезнувшая за кожистым занавесом оборотниха.

У лица десятника мелькнул наконечник копья — хиссиец изловчился и поразил демоншу в лицо. Укс видел, как начала затягиваться дыра в желтой коже щеки.

— Заберу, боред, — свистела кера, норовя встать и поднимая с собой висящего цепким грузилом десятника. Подскочила Лоуд, хекнув, рубанула когтистую ступню демонши и отлетела, сбитая ударом. Но и пальцы когтистой стопы, отсеченные топором, отделились от ноги бессмертной, задрались-растопырились отдельными чешуйчатыми занозами. Охромевшая кера припала на укоротившуюся ногу, Укс, напрягся, вновь завалил противницу на землю. Хлопали затянувшиеся крылья демонши, десятника возило по камням…

— Прибейте ее, — крикнул Укс сквозь яростный свист.

Бестолково орали люди, десятнику почти ничего не было видно, лишь заскрипела кожа — рвалось крыло, пригвожденное к земле копьем.

— Смертные! — билась кера.

Мелькнул сидящий на корточках Грушеед — напряженно заглядывал под паруса рвущихся и никак не порвущихся крыльев, держал в руках широкий кинжал.

— Кидай! — рявкнул Укс.

Мальчишка промедлил, вглядываясь в завесу кожи и пыли, потом кинул — почти точно — рукоять с деревянными накладками ударила десятника в бок. Хватая оружие, Уксу пришлось наполовину отпустить крыло — маховый сустав освободился — кера торжествующе засвистела, уперлась полусложившимся крылом в землю — десятника начало поднимать, но кинжал уже был в руке. Готовясь к боли, рубанул демонский сустав — ладонь обожгло, но терпимо. Лопнула кожа крыла, мелькнула сухая кость керы, десятник ударил вновь, дорезая связки…

…Резал и колол снова и снова, вопя от боли в обожженной ладони, не слыша себя — свист керы оглушал. Прыгала рядом Лоуд — смогла отрубить одно из запястий демонши, по второй мечущейся руке попасть не получалось, потому била топориком в свистящее лицо, разбивая все заново отрастающий нос, дробя клыки. Укс вогнал клинок в шею твари, начал разделять позвонки — скрипело, словно старый пень раскалывал…

…— Подальше, подальше, относи! — кричала Лоуд.

Укс отползал, волоча отрезанную голову — длинные волосы мели камни, цеплялись за колючки.

— Готово, кажется, — сообщила оборотниха, прыгая на отрубленной кисти керы, ломая каблуками шевелящиеся пальцы и отталкивая кисть подальше от тела. Крылья тоже еще шевелились, но вяло. Укс с трудом поднялся, ударил сапогом по голове — та, мотая спутанными волосами, покатилась вниз по склону.

— Жестокие, жестокие, жестокие, — пели сирены, кружась над полем битвы. — Отдайте нэк! Не забудем, не простим! Отдайте нэк! Месть вас настигнет!

Покачивался оглушенный осел, сидели и лежали люди, зажимали уши. У Грушееда меж пальцев текла кровь, смотрел безумно. Корчился на земле, сжимая голову, хиссиец-копейщик.

— Ох и визгливая ублевка была та кера, — сказала Лоуд, ковыряясь в ухе.

— Главное, не совсем бессмертная, — пробормотал Укс, разжимая сожженную ладонь — лезвие широкого клинка оказалось оплавленным, потому и резать керу не хотело.

Шевелись люди, вновь заплакали дети, стонал раненый, обиженно пели струсившие сирены.

— Э, хозяин, ты взгляни, — оборотниха, помахивая топором, смотрела вниз по склону. — Нам, наверное, поторапливаться нужно.

Укс оглянулся: из-за поворота дороги, здесь больше похожей на тропу, вытягивалась цепочка беженцев, вот еще идут… потом повозка, вторая…

— Отряд собирать нужно, — сказал, поднявшийся на четвереньки солидный лысоватый и бородавчатый хиссиец. — Тогда отобьемся. Все беды от недомыслия. Вот простое же дело. Мужество нужно иметь, — хиссиец ударил себя в рыхлую грудь. — Спасибо тебе, моряк! Век богов за тебя молить буду и внукам завещаю. Спас! Мой дом твой дом. Я — Пык, меня в городе все знают. У меня во владении четверть рисовальной мастерской, у нас даже лекарские манускрипты копируют, причем недорого…

Укс кивнул, глянул на оборотниху, та поняла, подошла к Грушееду, тот в свою очередь двинулся к ослу.

— Ты, моряк, собирай бойцов, — продолжал советовать на диво умный лысый Пык. — Отрядом прикроемся, до Мельчанки доедем. Ну и попутно доброе, богоугодное дело свершим. Ведь женщины, детишки, добро последнее…