- Ник, ты себя слышишь? Я понимаю, я знаю, как тебя обожают люди. Я не хочу сказать, что ты зазнался, но ты излишне самоуверен… Чёрт, политика… Это плохо кончится. Я отказываюсь в это ввязываться, прошу, избавь меня от переживаний, а себя от проблем.

- Если я этого не сделаю сейчас, не сделает никто. Или сделает тот, кого посчитают идиотом или сумасшедшим лишь потому, что он никому неизвестен, потому что он «выскочка».

Теперь они спорили об этом всегда. О чём бы ни заходила речь в быту, всё равно разговоры сводились к этой книге. Кэролайн начала бить посуду, уезжать ночевать к Елене, ставить мужу интимные ультиматумы, но это не помогало. Сначала миссис Майклсон думала сама с собою, что супруг одержим, но вскоре поняла, что Клаус был хладнокровен и решителен в своём предприятии. Муза не покидала его. Кэролайн понимала это. Однажды из любопытства она прочитала все двести страниц, что были написаны на данный момент: она была в восторге и в ужасе. Роман был остроумен, искромётен, он вызывал потрясение. Но, несмотря на это, Кэролайн не могла допустить, чтобы эта книга увидела свет: она удалила документ.

На лице мужа она так и не увидела разочарования впоследствии: значит всё-таки была резервная копия. Работа над романом продолжалась. Клаус начал сходиться с людьми из круга Вильямса, окольными путями выведывать подробности тайной деятельности сенатора. Кэролайн, узнав об этом, начала устраивать истерики, в которых они оба говорили друг огромное количество гадостей и бессмысленных угроз.

В этот период Клаус начал довольно много выпивать. Сначала Кэролайн старалась этого не замечать, понимая, как мужу тяжело справляться с тем, что он задумал и воплощал. Она даже немного смирилась с тем, что книга увидит свет.

Книга увидела свет. Сначала Клаус планировал закрытую презентацию в книжном магазине близ «New York reader». Присутствовало немало гостей, с полок прилавков смели почти все первые экземпляры.

В интернете и в журналах стали появляться первые рецензии, на телевидении даже был выпуск популярной передачи, посвящённый этой книге, где проводили параллели с современными политиками. Издательство же вовсю готовилось к масштабной печати и продаже… Но приостановилось.

Меж тем на странице одного известного блоггера в фейсбуке появилась электронная копия романа. Клаус ничуть не расстроился «пиратскому» варианту своей книги, ему даже было приятно это: Майклсону было важнее всего распространить роман, а не выручить за него деньги. Но печатные издания один за другим стали отказывать Никлаусу. Он не унывал, не останавливался, поэтому нашлось одно издание, согласившееся напечатать роман.

***

Стефан собирался уезжать в Париж. Елене предложила её подруга из Франции работу в салоне красоты с хорошим окладом, а Стефан намеревался перевестись во французский филиал фирмы, в которой работал.

Клаус сидел в уютном светлом кресле, стоящим в гостиной Сальваторе. Он сонно смыкал слегка опухшие от бессонницы и алкоголя веки, разглядывая чистую мебель, милые цветочные горшки Елены. Вместе с тем он любовался врывающимися в комнату солнечными бликами, играющими на паркете. Ему было тоскливо и страшно. Внутри что-то поминутно замирало и обрушивалось с ужасающим треском. Откуда явился этот страх? Этот детский удушающий страх. Это же должно быть прелестно, что жизнь Стефана меняется, движется к чему-то новому, лучшему… Но Клаус понимал, что его собственная жизнь заметно опустеет без лучшего друга, потому что в Париж нельзя летать каждые выходные и нельзя всегда быть на связи.

В дверях показался Стефан с двумя пачками чипсов и парой бутылок немецкого пива. Он сел напротив Клауса и улыбнулся ему своими белыми крепкими зубами.

- Вот так дела! Мне придётся повторять разговорный французский! – сокрушался Сальваторе, широко улыбаясь и жадно поедая чипсы. – А ты ведь помнишь, – твердил он с набитым ртом, – что у меня по нему всегда неудовлетворительные оценки были.

- Ох, какая беда: несчастненький Стефи будет повторять французский! – шутливым, но усталым голосом ответил Клаус. – Перестань нудить; ради Парижа можно немного потерпеть это необходимое «зло».

- Да я знаю, Ник, это я так, ты ж меня знаешь! – усмехнулся Стефан.

«Да, знаю, – ответил про себя Клаус. – И буду невыносимо скучать по твоему мальчишескому нытью и неуёмной энергии, по твоим дурацким шуткам и нашим совместным просмотрам хорошего кино. Я без твоей поддержки был бы никем, брось Мистер Л. хоть всё своё состояние и неотразимую харизму на то, чтобы я в себя поверил…»

- Хм, мне кажется, я знаю тебя почти совершенно. Я понимаю, что в сущности мне это лишь кажется, но так приятно воображать себе это, – Никлаус тепло улыбнулся другу и поставил бутылку на стол, откинулся в кресле. – Я почему-то всю ночь вспоминал наш с тобой детский разговор… ну, помнишь ту нашу болтовню в сарае на ферме твоего дедушки? – он нахмурил брови и прикрыл глаза, напрягая мускулы лица в попытках перенестись мыслями в те далёкие года, в тот самый момент, в тот разговор.

- А-а, это когда мы ещё ходили на «псевдорыбалку» в дождь?! – захохотал Стефан. – Я помню, как дедуля орал на нас, за то, что мы болваны безответственные… мы тогда ещё простудились на следующий день, помнишь?

- Да, да, Стеф, всё верно. Так ты помнишь тот наш разговор? Когда мы такие мелкие рассуждали о том, что будет после того, как мы умрём.

- Ужас, ты такое ещё помнишь? – Стефан в театральном смущении приложил ладонь к глазам.

- Это странное детское чувство, необъяснимый интерес к тому, что почувствуют наши родные, если нас не станет… Тогда так упоительно было представлять, что все по тебе будут плакать и жалеть тебя. Боже, сейчас эти мысли меня пугают до дрожи! И как мы тогда говорили о загробной жизни?.. Так просто и бесстрашно, а в животе в те моменты скручивало болью от ужаса.

- Да, уже тогда было ясно, что в будущем нам с тобой пить нельзя!

- Стеф, ты просто чудо! – засмеялся Никлаус, облившись пивом. Его лицо покраснело от наплыва эмоций и безудержного смеха, поэтому Сальваторе не заметил, что у друга странно заблестели глаза, к которым едва подступили слёзы.

- Я за салфетками схожу, свинтус, – весело крикнул Стефан и бодро зашагал на кухню.

Когда Никлаус остался один в комнате, солнце зашло за тучи, на бледно-жёлтые стены легла тень. Этот предгрозовой сумрак давил на Клауса, ему стало больно и невыносимо душно. Он заплакал, и его руки беспомощно начали скорее утирать слёзы. Ему было по-мужски стыдно за эти слёзы, он не хотел, чтобы Стефан пришёл в замешательство от его подавленного вида.

Когда Стефан вошёл в гостиную и увидел лучшего друга с покрасневшим и распухшим лицом, он по-братски улыбнулся ему, глупо усмехнулся и сделал вид, что не заметил эту неловкость. Он протянул Никлаусу салфетку.

***

В интернете книга начала набирать популярность. Обсуждалась затронутая тема бурно, эмоционально и скандально. Завертелось. В одной из рецензий красовалась такая строчка: «И этот пронзительный взгляд голодной змеи у главного героя так напоминает взгляд сенатора Кларка Вильямса: кто часто смотрит новости, тот меня поймёт…»

И эта змея вдруг очнулась, начала извиваться, движимая природным инстинктом уничтожать. О, эта змея действительно была голодная!

На страницах романа красочно рисовались похождения и мерзкие деяния Вильямса, туда же, в уста своих второстепенных персонажей, Клаус вложил и мнения друзей и окружения сенатора о нём самом. Вильямс это почувствовал змеиной кожей. В сущности, вероятность того, что его таким образом можно громко разоблачить, была не так уж велика без какого-либо мощного толчка, но Кларк Вильямс не собирался ждать этого толчка. Он знал, как уничтожить такого человека, как Никлаус, и у сенатора было для этого всё и все.

В издательстве «Slade» объявился один любопытный юноша, талантливый и ведомый. Сенатор Вильямс, некогда состоявший в дружбе с отцом Грегори Слэйда, заметил паренька и взял под своё крыло. Под свой личный контроль. Молодой писатель получил от сенатора роскошную квартиру в центре Манхеттена, отличное место в известном журнальном издательстве, а взамен должен был Вильямсу самую малость – талантливое «громкое слово».