Кэролайн реагировала так почти всегда, а в классе четвертом она уже без проблем научилась не игнорировать, а остроумно задевать в ответ своих обидчиков. Она росла очень непохожей на всех остальных девочек в классе. Кэролайн хоть и не была сильна в учебе, но вела себя взрослее, чем сверстники: не участвовала в общих шалостях, хотя посмеяться она любила (её лицо не было лишено лучезарности), была самостоятельной и ответственной в поручениях учителя. Ей доверяли помощь в подготовке классных праздников и прочих мероприятий. В свои десять лет девчонки уже начинали влюбляться в мальчиков, страдать по ним, бегать с ними по школьным коридорам, вести личные дневники, а Кэролайн все это было не интересно, да и вообще никто из ее одноклассников не знал, чем она интересуется и что любит. Всем она казалась странной, оттого её называли дурой, потому что поведение девочки было просто чуждо их ещё неокрепшим натурам.

Клаус старался не выделяться из общей массы, он стеснялся своего богатого внутреннего мира, уникального видения и всего того, что было в нем отличным от других. Он в четвертом классе случайно стал увлекаться написанием коротких рассказов, что ему безумно нравилось. Кстати сказать, он не знал, что его мама миссис Майклсон как-то нашла на столе его тетрадь с рассказами – она была оставлена раскрытой, и Эстер, сама стыдясь того, что вторгается в личное пространство сына, прочла два рассказа: она была в восторге, но более никому не показывала творчество сына, рассказав только мужу перед сном о своем восхищении и надеждах на писательское будущее Клауса.

Клаус любил вместе с товарищами подтрунивать над Кэролайн, как и прежде. Однажды зимой он даже сбил с головы девочки шапку, которая потерялась в снегу, и одноклассница отправилась домой по морозу без головного убора. Ночью он за это себя глубоко в душе винил и мучился.

Как-то учитель за проказы оставил Клауса после уроков вместе с Кэролайн рисовать плакат к недели краеведения. Прощаясь с друзьями, расходящимися по домам, он делал кислую мину и всячески выражал свое недовольство тем, что его оставили вместе с Кэролайн. Вернувшись обратно в класс, он застал там одноклассницу с набором кистей в руках, а на парте перед ней лежал белоснежный лист ватмана.

- Ну, иди сюда, чего застрял в дверях? Я не кудахтаю и не клююсь! – весело заключила она, театрально разведя обе руки.

- Только знаешь что… – Клаус стеснительно почесал затылок, – давай ты сама придумаешь, что будем рисовать и скажешь мне, что я должен сделать, а то я в этих штуках ничего не понимаю, – неуверенно сказал он.

- Хорошо, как скажешь! – девочка рассмеялась, – я не буду тебя мучить: ты нарисуй вон в том углу речку и раскидистое дерево на её берегу…

«Рас-ки-дис-тое дерево, – почти с наслаждением проговорил про себя Клаус, – как же красиво она говорит. Любой бы другой на её месте сказал «большое дерево», но она сказала «раскидистое», и я теперь понимаю, что это дерево не просто большое, а что его ветки красиво будут спускаться в разные стороны, почти касаясь воды… Ах, как хорошо она говорит!»

- А что будешь рисовать ты? – спросил он лишь за тем, чтобы услышать, как она будет рассказывать о том, что будет рисовать сама.

- Ну, – Кэролайн распахнула голубые глаза и закусила губу в задумчивой манере, – я попробую нарисовать школу, из которой выходит наш класс, чтобы отправиться в поход… Сверху будет птица и бабочка, а на земле кусты и цветы, – закончила она скороговоркой последнюю мысль.

«И ничего она сейчас красивого не сказала… – разочарованно вздыхал в своих мыслях Клаус. – И ничего в ней такого нет и плевать на то, как она хорошо говорит: она толстая курица!» Пока Клаус ругал про себя ни в чем неповинную одноклассницу, луч вечернего солнца ворвался в окно и коснулся лица Кэролайн, проникнув прямо вглубь её глаз, сделав их не просто голубыми, а почти хрустальными, и заплясал на каждой реснице, обрамляющей их. Девочка начала щуриться, проводя плавные линии на бумаге с занятым видом, обходя стол кругом. «До чего же ясные у неё глаза! И как красиво в них заиграл этот луч! А как она до этого красиво сказала «раскидистое»! Ну и что, что она толстая и с дурацкой скобой на зубах…» – вновь противоречил себе в своей голове Клаус, ведь чувства его были столь живы и неопределенны, что не поддавались объяснению, и уж тем более его собственному.

========== 4 Глава. «Мы перестали быть детьми» ==========

Так миновала школа, на носу был выпускной класс – последний год мучений, как любят говорить школьники всех стран. Клаус вырос теперь в сильного, высокого юношу, с греческими кудрями и той шаловливо-дерзкой улыбкой, которую так обожают все без исключения молоденькие девушки. Правда обаянием своим Клаус почти не пользовался, да и в тех случаях, когда ему нужно было понравиться кому-то, он неосознанно включал его. Сейчас молодого человека больше увлекал баскетбол, которым он занимался с первого класса, но более всего его интересовало писательство: у него дома в ящике хранился начатый роман об Америке 19 века, а в школе на уроках литературы он то и дело любил потешать одноклассников каким-нибудь коротким юмористическом остроумным рассказом или заметкой-наблюдением, написанной им в художественном стиле.

Сегодня был первый день учебы, шёл урок физкультуры, и ребята занимались упражнениями: парни на разных площадках играли в американский футбол и баскетбол, а девушки из команды поддержки занимались растяжкой на лужайке, остальные сдавали нормативы.

- Помнишь Валери Маккензи из десятого класса? – игриво бросил Стефан другу между пробежкой на короткой дистанции, – кажется, она от меня без ума!

- Стеф, ты действительно настолько безнадёжен, что собираешься потерять девственность с Маккензи? – с насмешкой ответил Клаус, мотая от смеха головой.

- Да тихо ты, кретин! Давай ещё все узнают, что я в свои семнадцать никого не завалил! – шёпотом, но крайне сердито парировал Сальваторе, толкнув друга в плечо.

- Она же ненормальная: трещит без умолку… Помню, она как-то подсела ко мне на ланче в прошлом году и рассказывала про склероз своей бабушки, а также про свою недавно родившую породистую собаку… – с явным сарказмом и жестикулируя кистью руки сказал Клаус.

- И что ты ей ответил, ты её послал? – пытаясь уйти от первоначального смысла беседы, спросил Стефан.

- Нет, конечно, – в серьезно-игривой манере нахмурив брови, ответил Майклсон, – я купил у неё щенка и подарил его потом на день рождения нашему соседу Мэйсону – старому ворчуну, поливающему свои лужайки какой-то вонючей дрянью от насекомых, что я вежливо попросил его более не делать, потому что страдает почти вся улица, ибо дышать невозможно. Спасибо щенку – сработало! – он захохотал, задыхаясь на бегу.

- Ну, дед и вандал, однако! – Стефан поддержал смех приятеля своим – ещё более громким и заливистым. – Я бы такому подарил в коробке саранчу и колорадских жуков, чтоб он там своего варева не напасся на них.

- А это мысль! Кстати… – Клаус оббежал взглядом все тренировочное поле, – не вижу что-то здесь Форбс. Она вообще являлась сегодня на занятия: вчера на празднике её тоже не было.

- Быть может, не захотела праздновать начало последнего учебного года с нами, посуди сам: мы же над ней издевались всю сознательную школьную жизнь. Может, валяется на шезлонге перед домом или разрабатывает персональную диету, что, кстати, ей давно пора бы уже сделать, – стараясь быть остроумным, заметил Сальваторе, подняв для пущей убедительности указательный палец.

- Шутки про вес и одежду Кэролайн уже как-то устарели и звучат по-детски глупо, не находишь? – серьёзно и без удовольствия ответил ему друг.

- Ладно-ладно, я заткнулся! Ты же у нас само добродушие – страшненьких не оскорбляет он!

- Отчего это ты сегодня так оживлён? – внезапно спросил его Клаус, прищурив при этом глаза, будто уличил Стефана в чём-то очень плохом.

- Ээм… В общем, я сегодня буду помогать Елене чистить аквариумы нашего директора после уроков.