― Извини, что так получилось, я…

― Ничего страшного. Главное, что ты пришёл. Я была очень счастлива сегодня, ― она говорила с пониманием и смирением. ― Давай провожу тебя! ― Шустро влезла в сапоги и надела куртку. ― Как раз прогуляемся.

Её важный командирский тон ― столь привычный, столь обожаемый ― вселил в Коннора надежду. Попрощавшись со всеми, отправились в путь.

Они молча шагали вдоль засыпанных снегом сонных улиц, глотая морозный воздух. На черноте небес расстилалась шёлковая скатерть лиловых облаков, и беспрестанно осыпался бархатистый снег, путаясь в тёмных прядях Коннора, изредка шмыгающего покрасневшим носом. На его губах проступала едва уловимая улыбка и тут же растворялась в задумчивости черт. Прозрачные клубки дыхания уносились в промозглую высь, сбиваемые лёгким ветром.

Снег всё падал. Обрушивался с неба плотной стеной. Превращался в волшебные порталы, ведущие в прошлое.

«Обожаю, когда он в пальто…»

Мари подняла глаза и увидела бьющий сквозь темноту знакомый чудесный свет большого фонаря. Мокрые белые хлопья плавно закружили в вышине, переливаясь сияющим перламутром. К горлу подкатил ком. Остановилась и схватила Коннора за руку. Он обернулся к ней, и в его глазах застыл немой вопрос.

― Мне было так пусто… Всё это время, ― тихим, чуть осипшим на морозе голосом произнесла Мари, глядя на мерцающий рядом сугроб. ― Мне было так же пусто, когда не стало мамы. Никому не было дело до моей печали. Папа едва справлялся со своей, бабушки и дедушки поддерживали его как могли. А я делала вид, что моя боль слабее, чем его. ― Она почувствовала, как Коннор ласково гладил большим пальцем кожу её кисти, и посмотрела в его лицо увлажнившимися глазами. ― Весёлый и беззаботный детский мирок в одночасье рухнул. Никто не мог утешить меня. Никто не хотел обнять… И тогда появился ты: взял меня за руку и отвел домой. И теперь, когда я держу твою руку, мне кажется, что я возвращаюсь домой. Всегда возвращаюсь домой.

Голубое свечение на виске мигнуло жёлтым и мгновенно сделалось ярко-красным. Из лёгких Коннора вырвался шумный вздох и превратился в мокрое облачко, исчезнувшее в воздухе. Мари залюбовалась колыхающейся на ветру прядью, спадающей ему на лоб: протянула озябшие пальцы и невесомо прикоснулась к ней ― милый сердцу привычный жест. Коннор смежил веки, боясь шелохнуться и навсегда утратить этот миг.

― Знаешь, когда я чувствовала невыносимую боль, безысходность или пустоту, я мечтала вернуться в это мгновение. Всегда-всегда. Всякий раз, когда психотерапевт просила меня вспомнить самый счастливый момент моей жизни, это было Рождество в пору моих двенадцати ― дорога к дому, вот это самое пятнышко фонарного света, где ты опустился подле меня на скрипучий снег…

Коннор открыл глаза и вплотную приблизился к Мари, очертив тёплыми ладонями контур её лица. Свет внутри её зрачков был таким же, как и много лет назад, а взгляд полон печальной нежности. Веер ресниц покрыли пушистые снежинки, отбросив на кожу бледные тени.

― Теперь твои волосы тоже все в серебре. — Пригладил её влажные светлые пряди. — И я по-прежнему люблю тебя, ― дрогнувшим голосом произнёс он и наконец позволил себе заключить её в трепетное крепкое объятие.

Снег продолжал падать. Укрыл серебром их двоих. Спрятал от целого мира, оставив в лучшем из мгновений. В том, в которое оба мечтали вернуться, чтобы их души переродились. Чтобы они могли двигаться дальше. Вместе. В желанной тесноте его сомкнутых рук, в запахе ткани промокшего пальто и корицы с имбирём гасла печаль и умирала отчуждённость. Мари понимала, что будет трудно, но ей больше не было страшно.

Сумо встретил их довольным лаем и мягким неуклюжим кружением у ног. Сквозь темноту игриво переливались разноцветные огоньки гирлянд, тихонько бурчал включённый телевизор с рождественским фильмом. Внутри этих стен всегда царили уют и безопасность. Повесив верхнюю одежду, скинув как попало сапоги, Мари пробежала на кухню, включила свет и заполнила два стакана первым попавшимся под руку алкоголем. В её движениях читалась подлинная радость, искренняя улыбка не сходила с лица, и Коннор ощутил умиротворение. Подошёл следом и принял из её рук выпивку.

― С Рождеством! ― ласково и весело прошептала Мари, затем легко припала к разомкнувшимся ей навстречу губам.

― И тебя, ― удовлетворённо выдохнув, ответил он после и стукнулся краешком стакана об её стакан.

Они уснули вместе на диване, закутавшись в большущий плед. Мари с блаженством ёрзала щекой по ткани свитера на груди Коннора, пока он гладил её волосы и мысленно строил планы на будущее, которое вновь виделось ему захватывающим и счастливым.

***

— Наверное, сегодня был скучнейший день рождения на твоей памяти…

— С чего ты это взял?

— В прошлый раз отгрохала вечеринку с полным домом гостей, а в этом году наматываешь со мной круги по пыльным улицам города после посиделок на летней веранде ресторанчика. Да и собеседник из меня после ночного дежурства, прямо скажем, так себе.

— Не знаю… день как день. Наверное, это сказывается стукнувший двадцатник: я теперь не взрослею, а старею, поэтому становлюсь такой же скучной занудой, как и мой парень-старикашка: даже день рождения отмечать уже лень! — Мари расхохоталась и угодила подошвой в мелкую пробоину на тротуаре. — Твою ж мать!

— Будь у меня мать, я бы, наверное, расстроился. — Коннор засмеялся, крепче ухватив её за руку.

— Чёртовы кеды! — Сунула ногу обратно в соскочившую обувь. — Мне кажется, я и в гробу свои боты растеряю. Так и будут, дуру, хоронить в одной тапке. — Мари выпрямила спину и поглядела на него с хитреньким прищуром: — И что значит «будь у меня мать»? А вон там разве не она стоит? — Кивнула в сторону припаркованного у магазина старенького Форда нулевых годов. — А рядом, держу пари, отец. — Она указала на терминал для банковских операций.

— Знаешь, я не жил до знакомства с романтической стороной твоей натуры!.. — с невозмутимой и мягкой ухмылкой отшутился Коннор, всё продолжая смотреть на ту пробоину в асфальте.

Его душа устремилась в далёкий февральский день, наполненный весёлым криком четырнадцатилетней Мари, суматошно собирающейся на вечеринку в одном носке.

«И когда у вас свадьба?» ― в своей ироничной манере смеялась Кристина над дорогой заполошной подругой. Бросила она это бездумно или с самого начала чувствовала между ними двоими особую теплоту, потенциальную возможность чего-то большего?

«— Чего? Иди ты!

— Коннор, когда у вас свадьба?

— В июле 2051-го…»

Разумеется, это была всего лишь ответная шутка. Но Коннор хорошо себя знал в ту пору: несмотря на обретённые с годами искренность и чувственность, он нередко вкладывал в свою речь сухой машинный просчёт.

Город тонул в июльском зное, благоухании цветочных клумб, и в разморённую голову просилась странная блажь… Коннор не мог перестать любоваться объятой радостью Мари, поправляющей лямку хлопкового короткого комбинезона, из кармашка которого выглядывала озорная головка клевера. Его любовь излучала беззаботность, мечтательность ― пока ещё в безопасности от того, что ему так хотелось ей сказать.

― Не устала? ― Его голос взволнованно дрогнул.

― Нет. ― Мари отрицательно помотала головой, опустив уголки поджатых губ.

― Зайдём ещё в какое-нибудь место?

― Не-а.

― Хочешь… ― Трепетный выдох. ― Хочешь, не знаю, встретимся с Крис и Марселем?

― Не особо. ― Она пожала плечами.

― Выйдешь за меня?

Мари нахмурилась и остановилась, ошеломлённо поглядев ему в глаза. Это было слишком. Не потому, что она не хотела. Не потому что было страшно. Просто слишком. Слишком много за столь короткий промежуток времени.

С наступлением нового года дни полетели стремительно, события сменяли друг друга так быстро, что Мари становилось не до пережитого горя. Она не отбрасывала терапию, не подавляла эмоции, но произошедшее постепенно теряло над ней власть и перекрывалось новыми событиями. Легким свой путь она не могла назвать и понимала, что боль останется рядом навсегда, но приняла твёрдое решение двигаться дальше. Уже к лету отказалась от приёма антидепрессантов и стала беседовать с психотерапевтом не более двух раз в месяц. Мари считала своей победой и то, что уговорила Коннора тоже посещать специалиста, хотя бы время от времени.