Стремительно направился к дивану и плюхнулся на него поверх декоративных подушек. Хэнк растерянно посмотрел на его макушку, подсвеченную горящим экраном телевизора. Его сердце наполнилось любовью и состраданием, гадостным ощущением собственного бессилия и невозможности хоть чем-нибудь помочь. Достал из настенного шкафчика виски, сделал несколько глотков, затем снова посмотрел в сторону дивана. Отставив бутылку, тихо прошёл в гостиную, взял из шкафа одеяло и укрыл им заснувшего Коннора, затем легонько потрепал по волосам и отправился к себе в спальню.

Коннор частенько стал ездить на работу в одиночестве на автобусе. Ему нравилось слушать музыку в дороге и смотреть, как просыпается город. Это удовольствие хотелось растянуть: попить в дороге отлично приготовленный кофе из новой кофейни, что открылась недалеко от дома, поглазеть на пассажиров из праздного любопытства, погрузиться в размышления, помечтать. По утрам он придерживался «правила новой музыки»: слушал лишь то, что ему не было знакомо, и старался максимально разнообразить жанры и стили. Со временем его плейлист здорово расширился, в нём стало куда больше самостоятельно найденных композиций, чем тех, что он позаимствовал у Хэнка и Мари, а некоторые из старых и вовсе перестали ему нравиться.

Сегодня Коннор слушал сборник инструментальной музыки второй половины двадцатого века — академической и из кино. Сборник был его попутчиком уже четвёртый день. Из-за высоченных крыш выглядывали молочно-рыжие рассветные лучи, и птицы парили в вышине, стремясь всё ближе к разбуженному солнцу. Вторя им, мелодия разгоралась вместе с новым днём, растекалась по венам и стремилась к сердечной мышце.

«Она звучит, как рассвет. Как предвкушение чего-то доброго. Как прилив сил и счастья. В ней исходит пар от моего кофе, звучит смех болтающих позади меня школьников и храп спящего на первом сидении старика… Ни одной машине этого не передать, как бы филигранно она ни старалась имитировать искусство. Как вообще робот может передать человеческую радость и печаль? Теперь я понимаю, о чём когда-то говорила Мари, пусть её слова и ранили меня. Искусство для машины — демонстрация мощности процессора и сложности заданных алгоритмов, для человека — способ воспарить над страданиями, уродством, бессилием, принять собственную конечность. Хотя в каком-то смысле это и обретение бессмертия. И пусть мы, девианты, точно так же можем искать истину, интерпретировать свои чувства, это и вполовину никогда не сможет стать тем же… Мы. Хм, забавно звучит, ведь я больше не один из них. Но и не совсем человек. Тогда кто я теперь такой?»

Показавшееся впереди здание Департамента отвлекло его от размышлений.

Гэвин Рид и Крис Миллер вели оживлённый спор, когда Коннор вошёл в офис и поставил на стол перед коллегами два стакана кофе на картонной подставке.

— Это чё? Ты меня клеишь, что ли? — фыркнул Рид, удивлённо уставившись на принесённое.

— Мир не крутится вокруг тебя, Гэвин: я вообще-то клею Криса. — Коннор усмехнулся и направился к своему рабочему месту.

Разложив по местам вещи и документы, он заметил, что Рид бросает в его сторону короткие вопросительные взгляды.

— Спроси уже, что хотел, достал таращиться как идиот, — проворчал Коннор и посмотрел на Гэвина, сложив перед собой руки в замок.

— Да ничего не хотел, — буркнул тот и уткнулся в терминал. Но через несколько секунд сдался: — Волосы как-то странно уложил, — заметил он неловко, — по-другому: раньше всё с этой дебильной волосиной сбоку ходил.

— Видимо, пришло время что-то менять.

Он уже давно чувствовал в голосе Гэвина ворох не заданных вопросов, ещё с поры первой адаптации. Рид ни с кем не трепался насчёт перемен в Конноре, но и выяснить подробности не мог: гордость не позволяла завести приятельскую беседу. Он привык к выдуманной им самим вражде, и мальчишеская упёртость прятала подальше от здравого смысла более позитивные варианты развития отношений. «Видимо, пришло время что-то менять», — мысленно повторил Коннор, идя прямиком к столу детектива.

— Слушай, как насчёт встретиться сегодня после работы в баре?

— У тебя программу заглючило, что ли? — Рид воинственно сложил руки на груди — всегда готов обороняться, даже если и угрозы нет.

— Я не набиваюсь к тебе в друзья. Просто предлагаю пообщаться как взрослые люди, что много лет работают вместе. Сможешь спросить, о чём давно хотел. — Он вздёрнул брови с хитрецой. — Дело ведь не в отсутствии моей «дебильной волосины», верно?

— Да с чего ты вообще решил, что мне есть до тебя дело?

— Хорошо, продолжай быть мудаком, мне не жалко.

Равнодушно махнул рукой и отправился к себе.

— Ладно! — крикнул он вдогонку. — Так и быть, посидим.

Коннор одобрительно кивнул и принялся за дела.

У Хэнка сегодня был согласованный с Фаулером выходной для подготовки к тестам на повышение. Андерсона вдохновляло упорство Коннора, к тому же тот был одним из немногих, кто верил в своего старика и подначивал попробовать свои силы: «Тебя вообще прочили в комиссары. Чего это вдруг ты решил сдаться?» — с жаром настаивал Коннор. И однажды Хэнк обнаружил, что эта вера стала и его тоже.

Капитан Андерсон. Звучало, как прекрасное эхо той жизни, от которой он когда-то отказался, желая утопить себя и крупицу надежды на дне стакана в прокуренных барах. Теперь привкус могильного тлена навсегда оставил его, растворился в счастливой улыбке того, кому он помог совершить первые неуверенные шаги в человечность. Глядя на своего сына, Хэнк вспомнил, как любит жизнь.

Без взаимных подколов и шуток с напарником день для Коннора тянулся уныло и не предвещал ничего интересного, кроме монотонной бумажной работы.

Вечер пятницы брёл по улицам неспешно, вразвалочку и хмельно посмеиваясь. Сентябрьский ветерок был тёплым и радушным, располагал к поздним прогулкам и приключениям. Даже если бы у бара «Красный Кадиллак» не было стильной таблички с багровой неоновой подсветкой, клиенты всё равно стекались сюда так же шустро, как пиво из продырявленной бочки. «Детройтский малый колизей», «мичиганский филиал мордобоя», «пивное чистилище», «бухни, потрахайся, проблюйся» нарекли заведение постоянные клиенты. Некоторые даже забыли его настоящее название, отчасти, конечно, и потому, что пропили остатки разума или размазали его по заляпанному полу во время очередной потасовки. «Местечко как раз по мне», — резюмировал Гэвин, довольно гоготнув, когда парковал свою машину рядом с баром.

— С виду вроде недурно, — отметил Коннор.

— Да в чём прикол оценивать фасад? Главное — начинка!.. Хотя для тебя, наверное, это не имеет никакого смысла, если не понимаешь, каково залить в глотку хорошего бухла или разбить до мяса костяшки кулаков.

— Что ж, значит, для меня сегодня некоторые «бессмысленные вещи» могут обрести смысл. — И начал любопытствующе оглядываться по сторонам.

— Кончай говорить загадками! Как баба, честное слово, — бросил в ответ Гэвин, скривив рот. — И давай заходи уже! Долго будешь усераться с прелести этого «архитектурного ансамбля»? Выпить охота.

Внутри было тесно, накурено и душно. Когда новоприбывшие посетители начали протискиваться по узкому коридору в зал, прямо на них, в сторону туалетов, вылетел сильно перепивший паренёк — очевидно, какой-то бедолага-новичок, влезший в алкогольный спор с местными пропитохами: одной рукой он прикрывал рот, удерживая рвущееся наружу содержимое желудка, другой поднял над головой бутылку текилы, как олимпийский факел. Коннор проводил его сочувствующим и несколько недоуменным взглядом, Гэвин же начал аплодировать и ободряюще кричать вслед. За барной стойкой суетилась хозяйка заведения, Джоан, которую завсегдатаи звали Джо-Джо: она бодро принимала заказы и успевала смеяться над клиентскими шутками. Официантки в коротких шортиках шныряли между замызганными столами, на ходу отшивая флиртующих пьянчуг. Впрочем, никто особенно не паясничал, потому как суровый вид здоровяков-охранников Вилли и Бобби внушал некоторый трепет и уважение. Из настенных колонок грохотала рок-музыка, сливаясь с гулом голосов.