Наконец адъютант открывает дверцу, помогает им выйти. Иньяцио с интересом рассматривает внушительный форт, выстроенный неподалеку от Старого порта. Форт Гантом – крепость, где царит армейская суровость. Однако в этот вечер здесь горят огни, оркестр настраивает инструменты, и кажется, оборонительное сооружение скинуло с себя строгость и облачилось в легкомыслие.

– Он похож на замок Кастелламаре в Палермо, – говорит Иньяцио.

– Представь, наш мог повторить его судьбу! Хорошо, вовремя поняли, что сносить его – чистое безумие. Стратегический объект, важный для обороны города. – Франсуа хлопает шурина по плечу. – Идем, я познакомлю тебя с офицерами. К купцам не пойдем, а то будут осаждать тебя вопросами о фрахтах…

Адъютанты и официанты в ливреях ведут гостей к залу, откуда доносятся звуки настраиваемых инструментов.

Иньяцио беседует на французском с офицерами. Он чувствует на себе их любопытные взгляды. Возможно, они удивлены тем, что новый повелитель итальянского флота – человек любезный и учтивый. Некоторые изучают его с явной неприязнью. Пожилой адмирал с пышными усами смотрит на него даже враждебно.

– Разве вы не понимаете, какой ущерб нанесет Франции ваше слияние?

– Кстати, а что вы здесь делаете? – спрашивает другой офицер с большим шрамом на щеке.

– Он приехал навестить сестру и племянника, – отвечает за Иньяцио Франсуа спокойно, но твердо. – Не одной торговлей жив человек. Месье Флорио – мой гость.

– Каждый получает те несчастья, которые заслуживает, – насмешливо комментирует адмирал.

– Можно найти способ их избежать, но я не жалуюсь, – улыбается Франсуа.

Все смеются, официант приносит шампанское. Женщины ходят под арками портика во внутреннем дворике, рассматривают оружейный зал, устроенный под бальный. Наконец первые звуки оркестра перекрывают гул голосов.

Франсуа догоняет жену, берет ее под руку. Иньяцио берет Джузеппину под руку с другой стороны. Втроем они входят в зал.

– Что случилось? – спрашивает Джузеппина брата, заметив его нахмуренное лицо.

– Конечно, я не ожидал, что меня примут с фанфарами, но…

– Всякому дню своя забота, – шепчет она ему на сицилийском с французским акцентом, и он не может сдержать улыбку. Так говорила их бабушка, когда хотела сказать, что не стоит зря беспокоиться.

Дабы зрительно увеличить пространство, зал украсили большими зеркалами и драпировкой. По углам в бронзовых вазах стоят ирисы, гвоздики, розы и жимолость, гирлянды цветов обвивают колонны со светильниками, от которых здесь светло как днем.

В центр зала уже вышли несколько пар. Франсуа легким поклоном приглашает жену на танец. Она кивает, поворачивается к брату.

– Ты не сердишься, правда? – легким вздохом вылетает вопрос.

Муж увлекает за собой Джузеппину, и они, смеясь, танцуют контрданс.

Иньяцио чувствует легкую зависть, читая на лицах Франсуа и Джузеппины радость оттого, что они вместе. Между ним и Джованной нет подобного единения. У них прочный брак, они решили поддерживать имидж безупречной во всех отношениях семьи, но в их отношениях нет легкости, естественности, жизнерадостности. И все же сейчас ему бы хотелось, чтобы она была рядом, чтобы ее улыбка заполнила пустоту, которую он ощущает. Вот бы прогнать – хоть на один вечер – печаль, застилающую все его мысли.

Иньяцио берет еще бокал шампанского, равнодушно смотрит по сторонам, понимая, что он – объект всеобщего внимания. Наблюдает за офицерами в парадных мундирах, за купцами, болтающими слишком громко, за местными судовладельцами, поглядывающими в его сторону. Все ему безразлично, все проходит мимо него.

Пока не случается нечто.

Светлые вьющиеся волосы с рыжеватым оттенком. Длинная белая шея. Бежевое платье. Белые перчатки до локтя. В руках веер из перьев.

По спине Иньяцио бежит холодок. Он вдруг понимает, что стены кладовой, где он прятал свои воспоминания, тонкие, как бумага, и могут в любой момент порваться. А внутри – его душа, обнаженная, хрупкая.

Он ничего не слышит, в ушах какой-то шум. Все плывет, как в тумане.

Он видит вдалеке ее головку, слегка склоненную вбок, и губы, из которых вылетают неслышные слова и которые вот-вот раскроются в улыбке.

Да, с ним она смеялась.

И плакала.

Когда-то отец сказал, что главное правило в жизни очень простое: слушай голову, а не сердце. Если идешь на поводу страстей вопреки голосу разума, неизбежно потерпишь неудачу. Он говорил о работе, однако Иньяцио следовал этому правилу не только в делах, но и в частной жизни. Невозмутимость и самоконтроль были его верными союзниками как при заключении сделки, так и в воспитании детей.

Но теперь, возможно впервые, Иньяцио слушает свое сердце. И ему становится страшно, в нем говорит инстинкт самосохранения.

Он должен уйти. Немедленно.

Скажется больным, вернется домой, сестра не будет возражать. Она не должна его видеть, нельзя встречаться с ней, говорить с ней. Иньяцио идет в глубь зала. На этом все закончится.

Но поздно.

Камилла Мартен, вдова Дарбон, в замужестве Клермон, раскланивается с собеседницей, поворачивается к другой даме, затянутой в бордовое платье, – и замечает его.

Веер падает у нее из рук. Перья взлетают и опускаются на пол.

Они встречаются взглядом, рот у нее приоткрыт; кажется, она испугана, она не верит своим глазам. Краска заливает ее лицо, так что пожилая синьора, проходящая мимо, интересуется, все ли с ней в порядке. Она встряхивает головой, наклоняется, чтобы поднять веер, сжимает его в руках и смущенно улыбается, как бы извиняясь.

Вобрав глазами эту улыбку, Иньяцио поворачивается и быстрыми шагами идет к выходу.

Какой же он глупец!

Почему он не предвидел? Камилла замужем за адмиралом или кем-то в этом роде. Как же он забыл?! Он не должен был сюда приходить. Конечно, по прошествии стольких лет Джузеппина и представить себе не могла, что он…

Иньяцио переходит на быстрый шаг. Вернусь домой, думает он, карету отправлю обратно. Да, именно так и сделаю.

Любезно уворачивается от пытающихся заговорить с ним французских торговцев. Останавливает адъютанта и просит передать супругам Мерле, что воспользуется их экипажем.

Вот он уже под арками портика, задыхается, как от бега. Осталось пересечь двор.

Он бежит. Он, Иньяцио Флорио, самый могущественный во всем Средиземноморье человек. Он, который никого не боится. Он повторяет себе, что поступает правильно, потому что прошлое вдруг объявило ему войну, из которой, увы, нельзя выйти победителем. Если этот призрак воплотится, рухнет реальность, которую он старательно выкраивал по своему образу и подобию. Рухнет все, что имело для него ценность.

– Иньяцио!

Он останавливается.

Не оборачивайся!

Звук шагов.

Не смотри на нее!

Он закрывает глаза. Слышит ее голос:

– Иньяцио!

Платье шуршит по брусчатке.

Вот она, прямо перед ним.

Лицо похудело. Вокруг голубых глаз небольшие морщинки. Губы тоже, кажется, стали тоньше, а в светлых волосах появились серебряные нити. Но глаза – пронзительные, живые, умные – остались прежними.

– Камилла…

Она что-то хочет сказать, но не решается.

– Не думал, что ты будешь здесь…

Она молчит, поднимает руку в перчатке, вытянутые пальцы зависают на мгновение в воздухе… затем обеими руками сжимает веер так крепко, что слышен скрип.

– Ты хорошо выглядишь, – произносит она наконец.

– Скажешь тоже! – Иньяцио разводит руками и горько улыбается. – Я постарел, потолстел. А вот ты… ты осталась такой, какой я тебя помню.

Она склоняет голову набок, ее губы приоткрываются в легкой улыбке, которую Иньяцио так хорошо помнит и которая причиняет ему боль.

– Обманщик! Я тоже постарела. – В ее голосе нет печали, скорее снисходительность, как будто бег времени – это дар, который нужно принимать с благодарностью. Она делает шаг вперед. Подол ее платья задевает носок его туфель.