– Maman… Что вы здесь делаете? Почему не позвали кормилицу?

Джулия молча смотрит на сына. Качает на руках младенца, на ее ресницах блестят слезы.

– Он бы порадовался малышу, второй сын у тебя. Твоя жена молодец: ей двадцать пять лет, а она подарила тебе уже двух наследников.

Иньяцио чувствует, как сжимается сердце. Садится в кресло напротив матери, рядом с колыбелью.

– Я знаю. – Он кладет руку на руку матери. – Мне так жаль, что он не увидит, как они вырастут.

Джулия вздыхает.

– Он мог бы жить долго. Но он себя не щадил, никогда. Никогда не отдыхал, даже в праздники, всегда работал… – говорит она, потирая висок. – Не мог остановиться. Это его и сгубило.

Джулия крепко сжимает руку сына.

– Поклянись. Поклянись мне, что никогда не будешь ставить работу выше семьи.

Хватка Джулии энергична, это энергия отчаяния, порождаемая мыслью, что время лишь забирает и ничего не дает взамен; сжигает воспоминания, превращая их в пепел. Иньяцио накрывает ее руку своей, чувствует кости под тонкой кожей. Сердце его сжимается еще сильнее.

– Ну да.

Джулия качает головой: ей не нравится этот автоматический ответ. Малыш агукает у нее на руках.

– Подумай о жене и об этих крохах, – типично по-сицилийски она, миланка, приехавшая на остров в двадцать лет, кивает в сторону кроватки, где спит годовалый Винченцо. – Ты не знаешь, не помнишь, но твой отец не видел, как растут твои сестры, Анджелина и Пеппина. Он и тебя замечал лишь потому, что ты мальчик, а он так хотел сына. – Ее голос прерывается, дрожит от слез. – Не повторяй эту ошибку. Мы многое в жизни теряем, но детство наших детей – одна из самых тяжелых потерь.

Он кивает, закрывает лицо руками. В памяти всплывает суровый взгляд отца. Только повзрослев, Иньяцио стал видеть уважение и любовь в его глазах. Винченцо Флорио был немногословен, его взгляд говорил больше, чем слова. Он не умел проявлять чувства. Иньяцио не помнит, чтобы отец обнимал его. Может быть, иногда гладил по голове. И все же Иньяцио его любил.

– И о Джованне, твоей жене, не забывай. Она тебя любит, бедняжка, и хочет быть рядом с тобой.

К жалости во взгляде Джулии примешивается укоризна. Она вздыхает.

– Если ты женился на ней, значит, должен испытывать хоть какие-то чувства.

Иньяцио машет рукой, как будто отгоняет назойливую мысль.

– Да, – бормочет он и замолкает, опустив глаза, боится встретиться взглядом с глазами матери: она всегда умела читать его самые сокровенные мысли.

Эта боль принадлежит только ему.

Джулия встает и тихо укладывает Иньяцидду в колыбельку. Младенец поворачивает головку и засыпает с довольным вздохом.

Иньяцио ждет мать на пороге комнаты, потом обнимает ее за плечи и провождает в спальню.

– Я рад, что вы приехали к нам, по крайней мере на первое время. Трудно представить, как вы там жили бы сейчас одна.

– Дом в Оливуцце слишком большой без него, – кивает Джулия. Пустой. Навсегда.

У Иньяцио перехватывает дыхание.

Джулия идет в комнату, которую ей выделили сын и невестка, ту самую, где много лет назад жила ее свекровь, Джузеппина Саффьотти Флорио. Строгая женщина, рано потерявшая мужа, она вырастила Винченцо вместе с Иньяцио, приходившимся ей деверем. Джузеппина долго противилась приходу Джулии в семью, считая ее выскочкой, охотницей за богатым мужем. Вот и Джулия теперь вдова. Иньяцио тихо закрывает дверь спальни. Джулия стоит посреди комнаты, смотрит невидящим взглядом на супружескую постель.

Иньяцио не слышит ее. У него своя боль, ему не понять боль Джулии, глубокую, острую, безнадежную.

Джулия и Винченцо выбрали друг друга, любили друг друга, вопреки всем и всему на свете.

Как мне жить без тебя, мой любимый?

Дверь, чуть скрипнув, открывается и тут же закрывается беззвучно. Матрас рядом с Джованной прогибается, Иньяцио возвращается в постель, от его тела исходит тепло, смешивается с ее собственным.

Джованна дышит тихо, притворяясь спящей, но сон ушел вместе с мужем, когда тот вышел из комнаты. Она знает, что Иньяцио страдает бессонницей, а у нее чуткий сон: проснется, лежит и не может заснуть. Думает о том, что смерть отца выбила Иньяцио из колеи, хоть он и не признаётся.

Ее глаза уставлены в темноту. Она хорошо помнит первую встречу с Винченцо Флорио: крепкий мужчина с хмурым взглядом и тяжелой одышкой. Осматривал ее, как товар на рынке. Она от страха потупила взор, уставившись в пол гостиной на вилле в Терре-Россе, что сразу за стенами старого Палермо. Потом Винченцо повернулся к жене и сказал шепотом, эхом прокатившимся по гостиной д’Ондес: «Не слишком ли худа?»

Джованна резко вскинула голову. Ее вина в том, что она всю жизнь старалась не стать похожей на мать – толстой, почти бесформенной? Значит ли это, что она не может быть хорошей женой? Уязвленная таким несправедливым обвинением, она посмотрела на Иньяцио, надеясь, что он скажет что-то в ее защиту.

Но он оставался безучастным, на губах его блуждала неясная улыбка. Тогда ее отец, Джоакино д’Ондес, граф Галлитано, успокоил Винченцо: «Девушка здорова, – гордо заявил он. – И даст крепкое потомство вашему дому».

Да, потому что способность к деторождению – единственное, что интересовало дона Винченцо. Его совершенно не волновало, толстая они или худая, влюблен в нее Иньяцио или нет.

Несмотря ни на что, в дом Флорио она вошла с сердцем, наполненным любовью к мужу, человеку гордому и решительному.

Да, она радовалась, потому что влюбилась в него с первого взгляда, в семнадцать лет, в тот день, когда впервые увидела его в Казино дам и кавалеров, лучшем аристократическом клубе города. Ее покорило его хладнокровие, его сила, которая, казалось, исходила из непогрешимой уверенности в своем превосходстве, его сдержанный и ровный тон.

Желание возникло позже, когда между ними случилась близость. Но это и обмануло ее, заставив поверить, что их брак отличается от того, о чем ей рассказывали, что в нем может быть любовь или хотя бы уважение. Все, начиная с матери, туманно намекали ей, что придется идти на «жертвы» и «терпеть» мужа, даже священник, отец Берто, в день свадьбы дал ей такое напутствие: «Терпение – главное приданое жены».

Тем паче, если вы идете замуж за Флорио, добавил его взгляд.

И она терпела, подчинялась, вечно ожидая одобрения или хотя бы признания. Два года она жила меж сдержанной учтивостью донны Джулии и острыми взглядами дона Винченцо, чувствуя вину за свое – не особенно щедрое – приданое и образование, значительно уступающее образованию ее невесток; жила в огромном доме с людьми, казавшимися ей чужими. В особенно трудные минуты она взывала к своему благородству, к крови Тригоны. Но прежде всего находила спасение в любви, ведь в этом доме жил Иньяцио.

С упорством и решимостью она ждала, что он по-настоящему обратит на нее внимание.

Однако получала лишь дежурную любезность, мимолетную близость.

Она слышит храп мужа. Поворачивается к нему, в темноте разглядывает его профиль. Она родила ему сыновей. Она любит его, пусть слепо и глупо, она знает.

И знает, что этого мало.

Джованна думает о том, что ко всему привыкаешь. А она слишком долго довольствовалась крохами. Теперь она хочет большего. Она действительно хочет стать ему женой.

Утром 21 сентября 1868 года нотариус Джузеппе Кваттрокки зачитывает последнюю волю Винченцо Флорио, торговца. В темном костюме английского пошива и галстуке из черного крепа Иньяцио слушает завещание, в котором каждому направлению деятельности Флорио отведен свой раздел. На столе – папки, сложенные в аккуратные стопки. Секретарь нотариуса берет их, проверяет список имущества. Бесконечный перечень – имена, цифры, названия.

Иньяцио невозмутим. Никто не должен видеть его сплетенных под столом дрожащих рук.

Он всегда знал, что сеть их деловых отношений обширна, но только сейчас по-настоящему понял, насколько она сложна и запутанна. Еще совсем недавно у него было свое небольшое дело – винодельня в Марсале. Он любил время сбора винограда, любил вечера, когда солнце исчезает за силуэтом Эгадских островов, за лагуной Станьоне.