Когда миновал октябрь, а вместе с ним – и дождливый сезон, по утрам в Каокуене часто бывало солнечно (после чего, правда, неизбежно воцарялся тусклый день – а на ум приходило порой замечание Джимми Шторма: «В тропиках вообще неба не бывает») – и вместе с этим даром свыше в восточные окна виллы попадали некоторые красоты природы, совсем твёрдые на вид потоки света между пластинками жалюзи на втором этаже, кухня наполнялась мельчайшими бликами на столовых приборах, в сумрачном кабинете на фоне светлого неба ярко вырисовывались ставни, а в гостиной – большие четырёхугольные отдушины под потолком: плоские, строгие решётки, словно упражнения какого-нибудь художника в построении перспективы… А потом душа тонула в извечном, однообразном, дежурном послеполуденном освещении, что лилось с затянутого небосвода. По утрам Шкип понимал: возможность выбирать всегда открыта. После полудня он уже не мог предпринимать какие-либо шаги, потому что из-под ног уходила твёрдая почва – её разжижало сомнение.

Госпожа Зю сказала:

– К вам дама, мистел Шкип.

Он встал из-за стола, вошёл в гостиную и обнаружил там незнакомку – покрытую бурым загаром, веснушчатую, жилистую, в белой блузке с нагрудными карманами и мужских брюках цвета хаки; «Кэти», – произнёс он даже раньше, чем понял, что действительно с нею знаком.

В Дамулоге у неё не было этого заполошного и испуганного – то ли истерического, то ли зачарованного – разгорячённого вида, присущего столь многим тропическим миссионерам. Теперь он у неё появился. Одна рука сжимала за край крестьянскую коническую шляпу – нонла. Он взял у неё эту шляпу, положил на журнальный столик в гостиной, а Кэти пошла следом и встала, чуть запыхавшись, держась рядом со своим головным убором.

– Мне рассказывали о каком-то канадце.

– Могу принести чаю. Хочешь чаю?

– Это ты? Ты и есть тот самый канадец?

– Ну не молчите же, мэм! Нести чаю или нет?

– Как насчёт зажигательной смеси, которой вы поливаете деревни?

– Я… я… я не при делах.

– Как я сразу не догадалась? А ведь так и знала! Агентство международного развития! «Дель-Монте»! Канада! Что ещё? Симфонический оркестр Торонто?

– Адвентист седьмого дня.

– Все ваши, о Господи… вы слишком смешны, чтобы над вами смеяться.

– Я, к твоему сведению, сейчас работаю над переводом Библии.

– Не смешно.

– Ты же не думаешь, будто я понял шутку. Я давным-давно утратил чувство юмора. Ну так как, попьём мы чаю, Кэти? Или это не дружеский визит?

– Я приехала к некоему канадцу.

– Но с дружеским визитом, верно?

– Да. Готова поспорить, у тебя есть мёд.

– Нет. Есть сгущённое молоко, знаешь, такое сахаристое…

– А мёда нет?

– Даже ничего похожего.

– Да? Может, ты показал нос Макнамаре? Или как там его?

– Министру обороны?

– Ага. А он, надо думать, в наказание отправил тебя в ссылку, а?

– Мне здесь очень нравится.

– Вы, шпионы, вечно все такие бойкие да жизнерадостные.

– Садись.

Несмотря на все утраченные иллюзии, на всю удручающую рабочую действительность, то, что его назвали «шпионом», согрело ему душу.

Она присела на краешек стула и диковато огляделась по сторонам.

– Ну ладно, – сказал он. – давай выпьем чаю.

– Как там дела в Канаде?

– Перестань. Пожалуйста.

– Не знаю, что и сказать. Не знаю, что и сказать. Я просто… попросту говоря… я в гневе. – Она встала; её лицо не выражало никакого конкретного намерения. – Я ухожу.

С таким видом, будто высказанные вслух слова натолкнули её на нужную мысль, она поспешно прошла через прихожую и вышла на улицу, хлопнув руками по рулю велосипеда, который припарковала у входа, и носком ботинка выбив из-под него откидную ножку-опору.

– Кэти, стой, подожди! – окликнул Шкип, но не двинулся следом. Кэти сказала, что она в гневе. Вряд ли она часто бывала в каком-либо ином расположении духа.

Он уселся на диван, склонился вперёд, облокотившись на колени, и стал разглядывать журналы на столике – «Тайм» и «Ньюсвик» с фотографией на обложке: два американских негра-олимпийца стоят, вскинув сжатый кулак – приветствие движения «Власть чернокожим». В Мехико, наверно, подумал он, но точно не знал, потому что давно уже не читал их.

И вот она вернулась.

– От тебя не было никаких вестей.

Он дождался, пока она не взялась за большой стул, стоящий напротив него, не оттащила его на небольшое расстояние, демонстрируя несогласие, и не опустилась на скрипучее ротанговое сиденье.

– Ну?

– Ну, я прислал пару открыток.

– Я накатала целую гору писем. Несколько из них даже отправила почтой. Знаешь, почему я разрываю наше общение?

– Надеюсь, ты мне расскажешь.

– Потому что, когда умер отец Кариньян – ты же знал, что он умер? Конечно же знал – так вот, до нас дошла новость, что священник из окрестностей Кармена утонул в реке, а новости в нашу епархию приносил именно ты, и мы были вместе и предавались любви три недели, а ты об этом ни словечком не обмолвился!

– Разве не получал я письма от тебя где-то год назад? Намного позже всей этой истории со священником и с утоплением.

– Это случилось не сразу, но в конечном итоге я поняла: не стоит общаться с лжецами.

– Может, и не стоит, – сказал он. – Но письма твои я оценил.

Эта реплика, похоже, заставила её помедлить.

– Ты мне так по-настоящему и не ответил. Открытки – не в счёт.

– Может, мне не хотелось лгать. – Это было правдой, но не подлинной причиной его молчания. Он не отвечал, поскольку полагал её письма безумным бредом. – Или нет, ладно, писать письма – это трудно. Вот это ближе к истине.

– Липовый канадец рассказывает мне что-то об истине! К слову, ты под каким именем-то работаешь?

– Шкип.

– А фамилия?

– Бене. Но в основном просто Шкип. По-прежнему Шкип.

– Некто, известный под псевдонимом Бене, желает поговорить об истине!

– Не всегда мы можем изложить свою историю полностью. Ты ведь сама мне как-то раз так сказала.

– Не припомню, чтобы я хоть раз так говорила, но это, несомненно, правда, когда речь заходит о ком-нибудь вроде тебя; в твоём случае это определённо так.

– Так что же – останешься тут ненадолго?

Она злобно зыркнула на него увлажнившимися глазами. Гнев её вышел из тела вместе с порывистым вздохом, и стало видно, что она всё же рада встрече.

Что до «шпиона», то от этого слова Шкипа бросило в дрожь, а руки у него затряслись от счастья. Он разыскал госпожу Зю, велел организовать чай, фрукты и хлеб, вернулся к гостье, сказал: «Всего две минуты» и ушёл обратно болтаться без дела на кухне, ибо не хотелось попадаться Кэти на глаза без еды и питья, пока госпожа Зю их не приготовит. Сам поспешил в гостиную с подносом.

Она тоже, видимо, неожиданно застеснялась.

– Этот пёс, – заметила она, – всё бродит тут и бродит.

– Это доктор Буке. Когда-то был хозяином этой виллы.

– Ведёт себя так, будто до сих пор тут главный.

– Он реинкарнировал в собаку.

– Правда? Он определённо выбрал неподходящую страну для перерождения в собачьем облике.

– Зато, я бы сказал, самый подходящий дом.

– Он кончит жизнь под чьими-нибудь палочками для еды.

– Думаю, сейчас он уже слишком стар.

Шкип стал чесать собаку и осознал, что это выпачкает ему пальцы.

– Слушай, – сказал он, – я, по правде сказать, не могу просить тебя остаться. Не в том я положении, чтобы тебя развлекать. Вот совсем. Не в ближайшие дни. Работы по горло.

– Что?

– Что ж, это безумие.

– Ага. Безумие. Я к тому, что…

– Я уже, было, думал, будто смиряюсь со всем этим понемногу, но, по-моему, я здесь теряю голову.

– Мне уйти или остаться?

– Останься.

Он сделал неосторожное движение и уронил кусок багета на пол, а доктор Буке умчался с ним в зубах. Шкип проводил пса взглядом – человек, лишённый отточенности рефлексов.

– Я прозвал его «доктором Буке», но, по-моему, следовало бы обращаться к нему «месье». Научная степень же не сохраняется после перерождения в новом теле?.. А что ты делаешь здесь, в Каокуене?