– Что я здесь делаю?

– Да. Так, в целом, без подробностей.

– Я теперь состою в ВПС. Больше не в МФПД.

– ВПС?

– Всемирная попечительская служба – это сеть из почти шестидесяти агентств, разбросанных по всему земному шару и с 1934 года предлагающих социальную поддержку детям и их семьям.

– Охотно верю.

– Основной услугой ВПС является оказание материальной помощи при усыновлении. В некоторых уездах, включая этот, мы делаем всё возможное, чтобы скоординировать действия детей, ищущих семью, и бездетных родителей.

– Даже не сомневаюсь.

– Перестань. Так вот, я навещала чету миссионеров в Бакше, вот они-то и рассказали мне о тебе. Томасы.

– Не знаком. Даже не слыхал.

– Они слышали о тебе от одного священника.

– От Тхонг Нята – père Патриса.

– Без понятия. Я знаю лишь, что свернула с намеченного пути, чтобы проведать земляка из Канады, а вместо него нашла тебя. Тихого американца.

– Ну что ж, – вздохнул он, – спасибо, что не Гадкого.

– Тебя бы всё равно не проняло. Вы глухи. Мы теперь все про вас это знаем, все, кроме вас самих – американцев.

– А на секунду показалось, будто общение между нами идёт на лад.

– Прости.

Она исчерпала запасы красноречия и теперь только жалобно пожирала его глазами.

– Qué pasa?[109]

– «Qué pasa?». Ты выражаешься как военный.

– Знаю. Ну так qué pasa?

– Я замоталась до смерти.

– Охотно верю.

– Я к тому что… это я здесь выгляжу гадкой. Всё это меня вымотало, ведь так?

– Слушай, – сказал он. – Я так рад, что ты приехала. Я так счастлив, Кэти!

– Правда?

– Я что, должен выставлять себя на смех?

– Я бы возражать не стала, – сказала она.

К счастью, пёс вернулся за добавкой. Шкип взъерошил ему мех и скормил несколько долек манго.

– Так ты здесь по поводу сирот, как я понимаю. Для нужд ВПС.

Она кивнула, насадила ломтик манго на вилку, как на копьё, и подняла, будто знамя, а рот был тем временем занят булкой. Проглотила хлеб, манго, а за ними чуть было не последовала и вилка.

– Теперь моя очередь просить прощения. Как-то не подумал – может, ты хочешь нормально поесть?

Она замотала головой, не переставая жевать.

– Нет, спасибо. Да – в смысле, да, по поводу усыновления. Мы являемся зонтичной организацией для агентств по усыновлению.

– Если каждая семья в Северной Америке усыновит по вьетнамцу, мы выиграем эту войну.

– Что-то вроде того. Я не против очистить эту страну от населения и оставить её убийцам.

– Вы там, ребята, так же еле-еле сводите концы с концами, как МФПД?

– Ох, разумеется – сообразно размерам наших усилий. Но, как сказал однажды мэр Луис: «Мы найдём деньги, мы поклонимся в ноги многим людям».

– Ты добрая. Говоришь прямо как он.

– Ты поддерживал с ним контакт?

– Нет.

– Как и я.

– Давай вернёмся к другому, – предложил он. – К тому, что ты была бы не против, если бы я выставил себя на смех.

– Давай я сначала поем.

Через несколько минут Шкип проводил её в верхние комнаты. Судя по той картине, что он увидел, поднимаясь следом за ней по ступеням, у неё ещё сохранялся некоторый жирок на ляжках и бёдрах, но в целом она не соврала: такая жизнь иссушила её почти до смерти. Сам он двигался в обратном направлении. Весов на вилле не имелось, однако плавки ему жали, и он надевал их ниже, не в силах натянуть на выступающий живот. Весов не имелось, но были в распоряжении стетоскоп и тонометр. Десять рулонов бинтов, зато ни одной упаковки лейкопластыря. Таковы уж они, военные поставки – всегда всё наперекосяк. Вот какие мысли терзали его, пока он пытался сообразить, как справиться с переполняющими его счастьем и похотью, с зудом в кончиках пальцев, сжимающимся сердцем, головокружением. Не то чтобы он думал, что она откажет, но она ведь тронутая – или, по меньшей мере, сложная натура: скрытно-ранимая, притворно-циничная, чрезмерно страстная. Определённо сердитая. И все эти свойства его только распаляли. А ещё она была последней из женщин, с которой он переспал, – одной из пяти за все тридцать с чем-то лет жизни. Мужчины с отточенностью рефлексов без колебаний хватаются за каждый шанс. Мужчинам, лишённым её, лучше прекратить терзаться вопросами. А из этих пяти она была единственной, с которой он спал больше одного раза. Он проводил её в спальные апартаменты, обернулся к ней и – ничего. Никаких рефлексов.

– Я же сказала, что не против, – произнесла она, и они приступили к неловкому поцелую.

– Мистер Бене, не найдётся ли у вас какого-нибудь вина?

– Найдётся. Слава богу, найдётся. А ещё полбутылки «Бушмиллса».

– Похоже, вечеринка удалась, – сказала она и мягко положила два пальца ему на предплечье. Взяв эти пальцы в ладонь, он подвёл её к двуспальной кровати, где и применил навыки, почерпнутые из дерзновенных пассажей Генри Миллера, с маленьких непристойных фотокарточек, из бесед по душам с соседями по общежитию. Так же, как и в Дамулоге, они хранили молчание. Всё, что они делали, было тайной – особенно друг от друга. Как и сказала Кэти, она была не против, а под завершение уставилась вверх, куда-то в потолок, и застонала. И вот на мгновение он подумал: «Я Джеймс Бонд», после чего вновь камнем ушёл в серую пучину сомнения – Арто и Чоран, этот пёс, эта погода, смысл всего этого, ожидание связи с предполагаемым двойным агентом – того, ради выполнения чего его привезли сюда уже почти два года назад. Всё это была какая-то несусветная дурость. Эта операция с непредсказуемым исходом, да и сама война – дурость на дурости. А ещё эта женщина рядом с ним, с которой он только что занимался любовью, – потная, словно гандболистка на поле.

Затем, похоже, они некоторое время соревновались в том, кто не выдержит и заговорит первым.

– Чтобы разогреть воду, надо развести огонь, – сказал он, – но если хочешь в душ…

– Ой, да брось! Приму холодный.

– Я отолью, – сказал он, – а потом можешь сходить в душ, ладно?

Пока она принимала душ, он отёрся простынёй и вновь надел купальные шорты. Подумал, что можно бы поискать какую-нибудь книгу, но погода не предвещала ничего хорошего, и приглушённого зеленоватого света, что лился из-за грозовых туч, для чтения всё равно не хватало. Все книги, подумалось ему, стоят внизу. Нечего делать, подумалось ему. Нечего – да и незачем. Он сел за маленький чайный столик и уткнулся взглядом в свои колени, в свои босые стопы.

Она вернулась, обёрнутая полотенцем и с зализанными назад волосами, – даже из-под слоя загара на щеках проглядывал розовый румянец. У неё были понуро обвислые колени. Придерживая полотенце на груди, она потянулась, выбросив в сторону только левую руку, не давая полотенцу отойти от тела. Напротив Шкипа находился стул, но она села на кровать.

– Это совсем как та одежда, в которой я увидела тебя впервые. На тебе был какой-то странный купальный костюм, прямо как этот, с карманами.

– Собственно, это и есть те же самые шорты. Они чертовски прочные.

– А что насчёт твоих безумных бермуд?

– Развалились, наверно.

– Тоже, наверно, была гроза.

– Когда ты увидела меня в первый раз, на мне были брюки. В том ресторане в Малайбалае, помнишь?

– Я отказываюсь об этом вспоминать.

Она приехала в самое подходящее время. Это была её обстановка. Ей как никому другому подходило это освещение, её понуро-бледной коже ниже загорелой шеи и выше шероховатых локтей, её повадкам девственной мученицы, её безнадёжному ожиданию – её правой икре, довольно толстой и по-крестьянски мясистой, которая свесилась с постели, и стопе, погружённой в тень возле пола из старого дерева, и другой ноге, отведённой в сторону и согнутой в колене, тогда как стопа покоилась на другом колене, и всё это вместе напоминало цифру 4, а сама она откинулась спиной на кровать, одна рука на груди, другая за головой, – в полутьме, навевающей мысли то ли о церкви, то ли о подводном царстве. Знай она, как он на неё пялится, никогда бы этого не позволила. Однако Кэти повернула голову к нему и устремила взгляд прямо на него и сквозь него, как будто он ничего для неё не значил, без каких-либо изменений в выражении лица. Сама по себе она не была красива. У неё случались отдельные проблески красоты.