Кто-то сказал:

– Ну чё, кончилась войнушка-то. Кто как, а я спущусь в деревню да перепихнусь. По случаю Тета шлюхи бесплатно дают.

– Что ещё за Тет?

– Это гуковский-хуюковский Новый год, долбоёба ты кусок! Вот сегодня как раз Тет этот самый и есть.

– Тет завтра. Тридцатого января, чувак.

– Когда?

– Се-го-дня. Господи Иисусе…

Кто-то из пехоты с ПЗ вышел на поляну и воскликнул:

– Чёрт! Чёрт!

Джеймс понял, что они сам, наверно, выглядит как-то так – потным, грязным, с диким взглядом.

– Сука! Сука! – восклицал парень. Отбежал на край поляны и уставился в фиолетовую даль, где тенями вздымались силуэты других гор. – СУКА!

Кто-то из его приятелей спросил:

– Чего «сука»?

Парень вернулся и сел, потряхивая головой. Взял приятеля за обе руки, как бы сердечно приветствуя его по какому-то чужеземному обычаю:

– Сука. Я чувака какого-то грохнул.

– Представляю, каково тебе. Сука.

Парень продолжал:

– Это всё равно как оленя подстрелить, разницы ноль.

– Это когда тебе случилось оленя подстрелить?

– Да, по ходу, реальную жизнь с фильмами попутал. Ну а было-то как: просто «пиф-паф!» И всё…

– Не похоже, будто всё, Томми.

– Слышь чё! Полчерепушки на воздух взлетело. Или для тебя это ещё не всё?

– Забей. Ты теряешь самоконтроль.

– Ага, ладно, – сказал Томми. – Реально, пора бы и забить.

– Эй, отпусти мои руки, слышь ты, гомодрил!

Джеймс тоже кого-то убил. Он увидел вспышку выстрела, швырнул гранату в чей-то крохотный огородик, а после взрыва двое вьетконговцев поволокли с участка в кусты человеческое тело, и это тело не подавало особых признаков жизни. Джеймс был так поражён, что даже не выстрелил вслед этим двоим. Которые то ли были, то ли не были вьетконговцами.

У него имелось пять двадцатизарядных обойм, а лейтенант привёз ещё двадцать восемь. Он расстрелял больше трёхсот патронов, бросил две гранаты, прошёл десять километров и уложил одного потенциального вьетконговца.

Все вокруг наблюдали, а Томми вынул из нагрудного кармана сигарету и зажигалку «Зиппо». Поджёг, закурил, с авторитетным видом выпустил облако дыма и спросил у приятеля:

– А ты хоть кого-то из них убил?

– Думаю, да.

– Которого из?

– Не знаю, которого именно. Откуда, блядь, мне должно быть это известно?

Джеймс отслужил полный срок, не причинив вреда ни единой живой душе, и вот только он успел сказать «да» службе по второму кругу, как кругом начали умирать люди – а этот паренёк, Томми, уже вовсю радуется этому событию.

Медик с парой ребят скрылся за деревьями, и вскоре ветерок донёс оттуда запах дымящегося косячка – но всё было в порядке, пусть себе гробят мозги, война есть война.

Солнце, катящееся все дальше к западу, выглянуло из-за горы и осветило долину. За рисовыми чеками, переливаясь неяркими, холодным красками, прели джунгли. Откуда-то снизу неслись истошные визги – к Тету резали свинью. Какой-то молодчик завёл на мелодию «Битлов» песню с новыми словами:

Другой сказал:

– Блин, парни, вы что, с кем-то тут сражались? Мы-то спустились патрулём на полсклона, поднялись обратно – и нихера, ни разу не нажали на спуск. Слышали ракеты, снаряды, вертушки, бомбы – а не видели нихера, чуваки. Слышали миномёты. А не видели нихера, чуваки.

К ним подошёл какой-то юнец, объявил:

– Хэнсон входит в зону уныния и приносит всем заряд хорошего настроения! – и надорвал упаковку из шести банок «Будвайзера»; ближайшие к нему солдаты накинулись на угощение, словно бешеные псы.

– Что ещё за Хэнсон? – не понял Джеймс.

– Я! Моя фамилия – Хэнсон!

Он представил себе, как голова этого Хэнсона разлетается на куски. Во время курса основной подготовки слышал он, как людей порой скашивает одной-единственной шальной пулей – случайной или же прицельно пущенной вражеским снайпером: на полуслове, на полумысли, просто скашивает, и они падают замертво. Вот нагнёшься ты зашнуровать ботинок, а голова твоя бац – и вдребезги. Замертво падать не хотелось, как не хотелось и находиться рядом с кем-либо, кто вдруг упадёт замертво.

Чёрный Человек обратился ко всем присутствующим:

– В военное время надо следить за чистотой кармы. Не насилуйте женщин, ни убивайте никого из скотины, а не то вас отымеют в жопу законы кармы. Карма – она ведь как колесо. Ты вот под собой колёсико крутишь, а она над тобой как крутанёт! А я рядом стою. Твоя карма и меня задевает. Так что никогда, ни за что не шутите с кармой.

– Это что ещё такое, какая-то негритянско-исламская чухня?

– Я не мусульманин. Просто много где побывал и много чего повидал.

Он нёс полную ересь, которую никогда не сопоставлял со своими собственными поступками. Но от этих предостережений по спине у Джеймса, тем не менее, побежали мурашки.

Как только спустилась тьма и скрыла их от старших по званию, трое из «Эха» нашли на деревьях на восточной стороне периметра, настолько далеко, насколько было можно, уйдя от стороны, с которой днём пришёл неприятель, незанятые гамаки – и развалились в них, не снимая ботинок и ремней. Пока не пришли владельцы гамаков, чтобы вытурить непрошеных гостей, это был их дом. Настала ночь. Если Джеймс ложился на бок и смотрел на уровне земли, то различал в листве какое-то фосфоресцирующее свечение; иначе можно было бы подумать, что он ослеп. О сетку, зудя, бились комары. Он разложил пропитанные репеллентом банданы везде, где руки или щёки могли соприкоснуться с сеткой во время сна. В подлеске шныряли какие-то существа. Ночь как ночь. Сегодня он кого-то убил. Меньше, чем восемь часов назад. Во время основной подготовки он не думал о том, что придётся убивать, только о том, что его самого могут убить, о машинах, на которых не доведётся погонять, и женщинах, которых не доведётся покорить, потому что он будет мёртв. Было слышно, как где-то в отдалении о чём-то беседуют какие-то ребята. Он был слишком взбудоражен, чтобы заснуть. Когда рядом бродит смерть, ум как-то сам собой задумывается о душе. Остальные тоже это чувствовали. Это было слышно по их голосам.

Ночью Джеймс расстегнул полог и выкатился из гамака, сначала думая, что просто приспичило помочиться, но затем понял, что где-то ниже по горе снова заговорили миномёты. Послышались крики: «Бля! Твою мать!», крики: «Давай, давай, давай!» На востоке в ночном небе повисли сигнальные ракеты, и в их матовом янтарном освещении он увидел ниже по склону скальные выступы, оголённые гербицидами, танцующие в хороводе собственных теней. Увидел вспышки ружейного огня, услышал тарахтение АК и грохот М16. Услышал снаряды. Услышал вертолёты. Услышал ракеты. Застыл возле гамака с оружием в руках, испуганный и заплаканный, отупелый и одинокий. Теперь он увидел, как выглядит взрыв миномётной мины – красно-оранжевый всплеск величиной с дом, а через секунду – такое громкое бабаханье, что свело болью носовые пазухи. Вот в нос ударило ещё одним, и ещё одним, уже ближе. Повсюду вокруг слышались выстрелы. От его каски и винтовки отрикошетил снаряд.

– Э-Э-Э! – Чья-то рука схватила его за ремень и отдёрнула назад. Это оказался Чёрный Человек. – Чё творишь-то?

– О нет! Чёрт, чёрт, чёрт!

– Да ты же прямо на них ломанулся! Ложись, ложись!

– Виноват, виноват, виноват…

– Вот дерьмо! Сигналит!

– Чего? – не понял Джеймс.

– Пошли, пошли, пошли…

Чёрный Человек сдвинулся, и Джеймс попытался уцепиться ему за шиворот, но тот уже ушёл, отступил. Отступал весь периметр. Нэш был рядом с ним – призрак в призрачном сиянии сигнальных ракет.

– Не стреляйте! Это мы! Это мы!

– Я что, стрелял? – спросил Джеймс, но ничего не услышал. Всё общение происходило телепатически. Он двигался, не касаясь земли. Куда? Сюда, вот прямо сюда. По-прежнему вместе с Нэшем и Чёрным Человеком. Нэш сказал: