По утрам Шторм читал Библию, осквернённую каким-то мусульманином при помощи фломастера. Или слушал радио. По нему выступал премьер-министр, который призывал сограждан сохранять эмоциональное спокойствие.

Или записывал что-нибудь в блокнот. Упражнялся в стихосложении. Примером для подражания служил ему Грегори Корсо[140] – человек, из которого буквально-таки через край хлестала гениальность и целыми стопками извергались стихи. Что же до Шторма, то тут дела шли скромнее – строчка сегодня, строка завтра. Муза не терпит принуждения.

Или листал томик «Зоара» – «Книги сияния». На него он наткнулся в английском книжном магазине много лет назад, в Сайгоне – ещё до того, как тот по воле рока стал Хошимином:

Сказал рабби Йеса: Адам предстаёт перед каждым человеком в миг, когда тот собирается покинуть эту жизнь, дабы объявить, что умирает человек не за грех Адама, но за собственные свои грехи. —

листал, пока его внимание не ослабевало и строки не начинали двоиться и расплываться по странице.

Где-то на полпути между сном и явью привиделось ему, что в конце пути он подходит к полковнику, и говорит полковник:

– Ты ведь знаешь, что существует цикл воображения и желания, желания и смерти, смерти и рождения, рождения и воображения. И завело нас искушение в уста его. И поглотил он нас.

Представил себе, какой взгляд будет у полковника, когда Шторм на его глазах разорвёт этот цикл – просто из любопытства: что будет, если его разорвать?

Он передвигался по городу, не позволяя себе желать женщин – сколько бы ни задевали его их шёлковые одеяния в узких проходах, в автобусах, в кафе.

Во время четвертого прихода к Раджику индус дал Шторму ответ, вновь проговаривая слова с непомерной мягкостью:

– Вам не исцелиться. Даже надежда на это для вас под запретом. Вас не спасти.

Через четверо суток после повешения Шторм доехал на автобусе класса «люкс» с кондиционером и даже телевизором до конца маршрута – до того места, где кончалось само шоссе, – и сошёл в Герике – довольно-таки крупном городке с путаницей немощёных улочек и деревянных построек. Стояла ночь. Он принялся блуждать между лотками бродячих торговцев на площади, где останавливались автобусы.

Сэндс не соврал: к нему тотчас же пристал Цзюй-шуань. Это был приземистый, грузный мужчина. На нем были шорты и просторная футболка. В своих дзори он даже не шёл, а семенил как-то боком.

– Здравствуйте, какое счастье, что вы к нам приехали! Зовите меня «мистер Джон», хорошо?

– Как скажете, мистер Джон.

– Хотите мас-с-саж? Женский?

Шторм сказал:

– А мужской у вас есть?

– Мужской массаж? А-а! Да-да! Хотите мальчика?

– А что, это звучит для вас слишком по-извращенски, Джонни?

– Мальчик, девочка, кто угодно. У нас есть всё.

– Девочка меня устроит.

– Девичий массаж, хорошо! Останавливайтесь у меня в гостинице, хорошо? Два квартала отсюда. Вы откуда? Америка? Германия? Канада? У меня останавливаются люди со всех концов планеты!

– Дайте мне раздобыть какой-нибудь еды.

– У меня в кафе отлично кормят!

– Я думаю достать себе немного фруктов.

Шторм походил среди лотков. Купил пару звездоплодников. Одно манго. Джонни следовал за ним по пятам.

– Хотите кокос?

– С меня хватит.

– Тогда можете поужинать, а потом делайте всё, что хотите. Я найду вам даму для мас-с-сажа.

– Ужин потом. Сначала женщину, – сказал ему Шторм.

Когда они вошли в забегаловку Джонни, тот указал Шторму на дверь соседнего заведения.

– Не останавливайтесь в этом месте, – предупредил он. – Не ходите туда. Плохое место!

На вид «плохое место» ничем не отличалось от его собственного.

Джонни разместил его в комнате с соломенным татами на деревянном полу и туалетом, по законам шариата оснащённым резиновым шлангом.

– Подождите полчаса, – сказал ему Джонни.

– Смотрите не приведите мне неулыбчивую!

Через двадцать минут Джонни привёл ему девушку.

– Улыбайся! – велел он ей по-английски.

– По-моему, я знаю твоего друга, – обратился он к девушке, когда Джонни исчез.

– Мистел Джон моя длуг.

– По-моему, его зовут Цзюй-шуань.

– Я не знай Цзюй-шуань. Никогда не слышать Цзюй-шуань.

Она тоже оказалась китаянкой. Полнотелой и дружелюбной. Пахло от неё кумирней, какими-то благовониями. Возможно, по дороге она останавливалась помолиться или оставить в храме пожертвование. Главное, чтобы не советовалась с монахами по поводу какой-нибудь болезни.

– Какой-то вид у тебя унылый, – сказал он.

– Унылый? Нет. Не унылый.

– Чего же ты тогда не улыбаешься?

Она коротко и грустно улыбнулась.

Позже Шторм поел перед гостиницей Джонни за маленьким деревянным столиком под навесом – на самой улице, под бумажным фонарём, в вихрящемся облаке мотыльков и крылатых термитов. Столик он разделил с каким-то малазийцем, который пытался поговорить с ним по-английски.

– Не доставай меня сейчас, маэстро.

– Как прикажете. Я к вашим услугам!

За исключением утлого фонарика над головами и нескольких тускло освещённых дверных проёмов, их со всех сторон окутывала тьма – влажная, тёплая, зловонная, как дыхание.

Из тьмы соткался тощий европеец, молодой человек с некоторой угловатостью в чертах – одновременно мальчишеской и откровенно британской, – и подошёл к ним, как мумия из фильмов ужасов: стянутый ремнём, в собравшихся в складки на талии брюках цвета хаки, с макушкой, обмотанной грязными бинтами. Сел к ним за столик и сказал:

– Добрый вечер. Как здесь что-нибудь заказать?

К ним подсел Джонни, представился, заказал еду для путешественника и стал беседовать с другим мужчиной на малайском, пока через некоторое время тот другой мужчина не допил чай и не ушёл.

– Он не знает по-английски. Он родственник моей жены, – объяснил Джонни. Он настоятельно порекомендовал им взять себе ещё по плошке риса, смешанного с какой-то зелёной, пахнущей лимоном травой и кусочками то ли моллюсков, то ли поджаристой свинины – Шторм так и не понял, что это было.

– Что случилось с вашей головой? – спросил Джонни у своего нового гостя. – Надеюсь, теперь вы в порядке.

Молодой человек серьёзно взялся за трапезу, окружённый вьющимися насекомыми. Прервался лишь для того, чтобы ответить:

– На прошлой неделе я был в Бангкоке, всего лишь проездом, вот и шагнул в открытый люк.

С этими словами он вернулся к еде. Умял всё без остатка. Так уж у них заведено испокон веков. В горах Колумбии Шторм случалось видеть, как один англичанин пожирал коровью требуху, замаринованную в керосине, – и притом жадно, точно помирал с голоду.

– Темень была непроглядная. Иду это я, иду. И – прямо в бетонный ров. Что ж, скажу я вам – примечательного там внизу было не так чтобы очень много. С тех пор вот и слежу за своими симптомами. – Обращался он главным образом к Шторму. – Там и грохнулся в обморок – прямо в жижу, с открытой раной на голове. Так и вижу, как в ту же минуту полчища микробов ринулись в атаку на мой череп. Вызвал такси, дотащился до ближайшей клиники, а медсестра, молоденькая такая, мне и говорит: «Вам, – говорит, – куда бы вы ни забрели, следует носить с собой огонёк». Огонёк, понимаете ли. Сказала мне так, когда я прибыл, а когда выписывался с заштопанной головой – опять повторила. Куда бы вы ни забрели, носите с собой огонёк. Похоже на строчку из какого-нибудь мюзикла.

Джонни сказал:

– Могу познакомить вас с целительницей. С девушкой. Мас-с-саж! Всё как рукой снимет!

– Мне нравятся азиаты, – признался англичанин. – В целом я нахожу, что они мне весьма симпатичны. Они не играют в игры подобно нам, европейцам. Нет, конечно, я к тому, что они делают то же, что и мы, но играми это не назовёшь. Это просто поступки.

– Вы здесь в первый раз?