– Что он сказал? Что это было? – забеспокоился надзиратель.

Шторм сказал:

– Скажи мне, к кому обратиться.

– На кой?

– Насчёт твоего старого дядьки.

– Он мёртв, чувак. Он умер.

– Да? Так и ты якобы уже тоже.

– И скоро сделаю это по второму разу.

Теперь беспокойство Шаффи можно было ощутить физически. Он указал на охранника:

– У меня есть свидетель. Через несколько месяцев я ухожу в отставку. У меня может быть много неприятностей.

Впрочем, надзиратель ничего не сделал, чтобы пресечь происходящее. Похоже, он не был способен даже на самую лёгкую грубость, необходимую в данный момент для того, чтобы обеспечить соблюдения тюремной политики.

Шторм подошёл ближе.

– Молиться будешь?

Склонил голову.

– Господи, – начал он громко, а затем понизил голос, – я знаю, что у тебя на Филиппинах родичи какие-то есть. Ну так я ведь могу их и разыскать.

Он отступил и смотрел, как заключенный трясётся будто осиновый лист, пока на это не обратил внимание даже тупоголовый надзиратель:

– Ему плохо? Что случилось?

– Это сила его совести, – сказал Шторм.

– Вот, – засуетился надзиратель. – Присядьте. Да-да. Это внутренняя борьба.

Теперь надзиратель Шаффи и Шторм стояли там, словно пара заключённых, а в кресло начальника тюрьму уселся Сэндс.

Сэндс схватился обеими руками за край стола и несколько раз перевёл взгляд с одной руки на другую.

– Зовут его Цзюй-шуань или что-то в этом роде. Держит притончик на севере, в Герике. Там его знают под именем «мистер Джон» или «Джонни».

– Дай мне инструкцию, как его найти.

– Инструкция тебе не пригодится. Он сам липнет к каждому европейцу, какой только ни вылезет из автобуса.

– Это и есть тот человек, к которому я должен обратиться?

– Если ты чувствуешь такую необходимость.

– Обратиться для чего? – заинтересовался надзиратель. Не то чтобы он этого не понимал. Понимал, всё понимал от начала до конца, но просто не позволил себе заметить, что допустил оплошность. Шаффи и так уже не смог предотвратить этот разговор. Лучшее, на что он мог сейчас надеяться, – это взять его под контроль.

– Двое казнённых австралийцев не получили помощи от своего посольства, – напомнил он теперь. – У нас было много арестантов-иностранцев – наркоторговцев и тому подобных личностей, – сказал он. – Никогда не видел, чтобы посольство проявляло к заключённому такой интерес. Канадцы очень стараются помочь Бенни. У Бенни есть книги и всё такое прочее.

– Тебя повесят, – сказал Шторм заключённому, – но жизнь продолжается, и всё на свете потихоньку изживает себя. Внутри каждого цикла есть новый цикл. Смекаешь, о чём я?

– Я слышу, что́ ты говоришь, дружище. Но не понимаю, что ты имеешь в виду.

Шторм наклонился к Сэндсу вплотную и сказал:

– Это всего лишь механизм. Расслабься.

– До той поры, пока ты не впутываешь в это дело мою семью.

Шаффи сказал:

– Мы люди подневольные. Я вас очень прошу. У нас есть плошки для риса, и мы хотим, чтобы они не были пусты.

– Ты не тот, кем себя считаешь, – сказал Шторм. – Ты мёртв изнутри.

Сэндс ответил:

– Слушай, какой бы расправы ты не желал, ты её не добьёшься.

– Всё должно изжить себя само собой.

Сэндс встал.

– Мы не помолились.

Он поманил его поближе.

Надзиратель сказал:

– Я тоже христианин. Англиканин. Я молюсь за Бенни. Он немного дёрганый. Подавленный. Впрочем, за последние несколько недель он несколько повеселел.

Сэндс пригнул голову, почти соприкоснувшись лбом со Штормом, и нанёс ему апперкот чуть ниже грудины. У Шторма подкосились колени, а перед глазами пронеслась стайка головастиков. Он простонал:

– Ох, дружище…

Шаффи помог ему удержатся на ногах.

– Вам плохо? Что с вами, сэр?

Ни заключённый, ни посетитель не ответили.

Заминка в разговоре показалась Шаффи невыносимой. Её непременно надо было заполнить:

– «Красный Крест» предоставил нам отчёт, который я бы назвал весьма полезным. Да, у этой тюрьмы есть стороны, которые нуждаются в улучшении. Гигиена, питание – их предложения я оценил. В отличие от «Международной амнистии»! Например, у нас есть китайские банды. Если мы не закроем их членов без залога, они окажутся на свободе, где смогут связаться со свидетелями. Люди, составлявшие отчёт для «Международной амнистии», этого не понимали. Они составили о нас очень плохой отчёт. Думаю, вы поняли, почему нам не нужны отчёты. Почему мы должны это допускать? Мы не хотим вас здесь видеть, – сказал он. – Ни как волонтёра, ни как журналиста. Вы не христианин. Я знаю, какие бывают христиане, потому что я сам уже христианин. – Эта речь придала ему сил. – Убирайтесь вон! – крикнул он. Повернулся к охраннику: – Да-да! Этому человеку доступ сюда закрыт!

Тридцать минут спустя Шторм ел бифштекс без костей в некоем заведении с бамбуковым декором, но с англосаксонским названием – «У плантатора» – под щемяще-красивую элегию, сыгранную на местных флейтах, через жалобные звуки которой постепенно проступали знакомые ноты «Муди Блюз» – «Ночей в белом атла́се».

Он уже пробовал обосноваться на Пхангане, недорогом островном наркокурорте к востоку от Таиланда, но попытка потерпела крах. Множество дегенеративных хиппи с оплавленным взглядом, ободранные травокуры из Индии, отголоски европейского психоделического угара. Вертопрахи. Ветер в голове. С ними невозможно было иметь дело.

Это случилось уже после его побега из тюрьмы округа Барнстейбл в Массачусетсе: в один прекрасный день дверь попросту оставили открытой – конечно же, не обошлось без вмешательства Управления и, вероятно, лично полковника, – и он вышел на волю.

Это случилось уже после великого морского сражения, единственной в его жизни перестрелки: в ходе неё береговая охрана пустила ко дну его лодку вместе со многими тоннами колумбийской ганджи, попутно застрелив одного и утопив другого члена его команды, состоявшей из трёх колумбийцев.

В Бангкоке он прослышал, что полковник якобы скупает и перерабатывает в этом регионе опий-сырец. Шторм перебрался из Бангкока, где шлюхи были дружелюбны и поголовно торчали на какой-нибудь химии, в Куала-Лумпур, где шлюхи выполняли свои обязанности с бесстрастной эффективностью автоматов для чистки обуви. Куала-Лумпур – это название вызывало почему-то ассоциации с чем-то безжизненным и ледяным, даже звучало похоже на «холодный ломтик». Абсолютно декофеинизированный городишко, абсолютно ясные, акриловые мозги, полная противоположность Пхангану. Повсюду стояли кондиционеры, и это положение с полным основанием можно было назвать жестоким – казалось, респираторные заболевания тут имеются у каждого первого. Очень западный, очень современный, что-то вроде азиатского аналога Акрона в штате Огайо, со сниженными ценами, тропическими фруктами и левосторонним движением… Он видел фотографию Уильяма Бене в газете «Нью Стрейтс таймс» и осознал, что каждый его шаг всю дорогу направляло своего рода психическое и духовное притяжение: он ускользнул от Убийцы, выжил среди Контрабандистов, невредимым вышел из Башни, бродил среди Дураков и встретится с Висельником, или Предателем – Сэндс ведь в конце концов явит свою истинную суть – и теперь встреча с полковником вполне возможна.

Шторм пробыл в Куала-Лумпуре достаточно долго, чтобы набить себе татуировку и убедиться, что Сэндса и вправду повесили. Поселился в индийском квартале, в некой клоаке под названием «Бомбей», чуть выше меняльной лавки. Ему выдали маленький синий электровентилятор и белое полотенце, но оставили без мыла. Зато через четвертьдюймовые фанерные стены можно было услышать семь радиоприёмников зараз.

Дешёвые гостиницы располагались в невысоких зданиях. В таких заведениях всегда находишься близко к улице, почти что прямо на ней. Отовсюду слышны свистки и восклицания, младенческие визги клаксонов.

В коридорах «Бомбея» густо, но не то чтобы неприятно пахло карри и ароматическими палочками «Наг-Чампа». На рассвете после первого молитвенного призыва в неподвижном воздухе витал запах пекущегося хлеба. А затем все прочие запахи перекрывал бензиновый дым, который поднимался вместе с городским шумом. Каждый цикл содержал в себе новый цикл. Из этого механизма не было выхода.