– Ага.

– В этом я, Джеймс, вроде как с тобой согласен. На самом-то деле я не считаю целесообразным отстранять тебя от служения Родине. Будь моя воля, держал бы тебя здесь, пока тебя не завалят. Но ведь если бы не делалось у нас всё через задницу, не была бы это армия США, верно?

– Все мы движемся наощупь, господин сержант. Ошибки неизбежны.

– Да, без ошибок тут никак. Но вот за маленькую, незначительную ошибочку с этой женщиной нашему капитану своей жопой отвечать. А тут ещё ты с этой своей гранатой – да так, что никак этого под ковёр не замести.

– Оставите затянуться разок?

– Минуточку. Я вообще-то не закончил.

– Понял.

– Так что, думаю, кончились шуточки, Ковбой. Думаю, домой тебе пора.

– Домой?

– Туда, откуда ты родом.

– Не знаю, что и сказать.

– Скажи, что ты в дерьме.

– Я в дерьме.

– Если ты не хочешь получить билет на выезд из ада, значит, у тебя не все дома, а, солдатик?

– Раз уж вы говорите, так я послушаю. Вы, господин сержант, всегда попадаете в самую мякотку.

– Дядюшка Хо ласты склеил, приятель. Вы победили. Всему конец.

– Да?

– Собирай манатки. Дуй домой. Немедленно.

– Прямо сейчас?

– Совершенно точно. Доберись как-нибудь до Таншоннята, сядь там на какой-нибудь КОВП-шный рейс и езжай. Езжай, да и всё тут. Я предоставлю тебе увольнительную, а после того, как прибудешь домой, оформим все бумаги, и отъедешь на гражданку уже с концами.

Сержант вынул пачку сигарет. Одну предложил Джеймсу, сам взял другую и прикурил обе от спичечного коробка из «Полуночного массажа». Проделав это, пообещал:

– Почётную тебе дадим.

– Что дадите?

– Отставку.

– А-а… Ага. Почётную?

– Почётную отставку.

– Как скажете.

– Скажу «почётную». А как скажу, так оно и будет.

В середине июня Билл Хьюстон отмазал брата Джеймса от тюрьмы. Тот прибыл в Финикс за пару недель до этого, но не виделся ни с кем из родных и знакомых, пока его не арестовали за драку без отягчающих обстоятельств и он не позвонил-таки матери. Выходя из-за скамьи подсудимых мимо стола судебного пристава, Джеймс улыбался. Вообще же выглядел он настороженным, как будто сзади на него вот-вот готова была напасть какая-нибудь неведомая тварь.

– Скажу сразу: улыбаюсь я не потому, что горжусь. Улыбаюсь я потому, что чертовски рад выбраться сухим из воды.

– Повезло тебе, что наскреблось у меня пару баксов.

– Жаль, что пришлось спустить их на такое.

– Обычно-то у меня с баблом жопа полная, но в последнее время дела идут немного по-другому.

– Похоже, ты и в весе малость прибавил.

– Что тут скажешь – довелось побывать во Флоренсе.

На улице Джеймс наклонил голову и прищурился от хлынувшего в глаза яркого света.

– Я ценю это, Билл-младший. По чесноку!

– Что ж, родная кровь чего-то да стоит. В отличие от всего остального.

– Это ты верно подметил.

– По бургеру или как?

– Спрашиваешь! – Джеймс выплюнул изо рта комок жёваного табака, и тот заплясал по мостовой как козий катышек. – Сколько ты поручителю-то забашлял?

– Стольник. А если ты не поступишь правильно и не явишься в суд, буду ему тысячу должен.

– Я всё сделаю правильно.

– Ну типа очень на это надеюсь.

– Я тебе эту сотню потом верну.

– Не парься. Как смогёшь, так и вернёшь.

Билл Хьюстон потянулся правой рукой к левому бедру и стал копаться в кармане джинсов в поисках ключей.

– Тачкой обзавёлся!

– Ага. «Роллс-ройсом».

– Чё, в натуре?

Машина оказалась стареньким «линкольном» с капотом, смахивающим на палубу авианосца.

– Ну да, не «роллс-ройс», конечно. Но все четыре колеса на месте.

Он отвёз Джеймса в «Макдональдс» и купил ему три самых здоровенных бургера из тех, что имелись в продаже, и два шоколадных коктейля. Джеймс жадно умял угощение, а затем сел, скрестив руки на груди и поводя вокруг осовелыми глазами.

– Ты тут?

Джеймс громко рыгнул.

Речь зашла о матери. Джеймс спросил:

– А сколько ей, собственно говоря, лет?

– По меньшей мере пятьдесят восемь, – сказал Билл, – может, пятьдесят девять. Но со стороны кажется, будто больше ста.

– Понял. Ага. Это точно. Это с ней давно такое.

Билл сказал:

– Итак, меня зовут Билл-младший. Но не приходило ли тебе хоть раз в голову кое-что странное? Мне-то это давным-давно в голову стукнуло.

– Что такое?

– Нету ведь никакого Билла-старшего!

Какой-то старик за соседним столиком спросил их:

– Сколько вам лет, ребята?

Они переглянулись. Старик сказал:

– Мне вот шестьдесят шесть. Как трасса 66 – знаете такую? Ну так вот. Шестьдесят шесть.

– Да пошёл ты, – буркнул Джеймс.

Билл Хьюстон сидел и наблюдал, как Джеймс зачерпывает себе табака. Он вынул из жестянки щепотку, сунул её себе за щёку, закрыл крышку и вытер пальцы о низ штанины.

– Поручитель говорит, копы-то тебя за драку уже четвертый раз за две недели замели, поэтому им наконец пришлось предъявить тебе обвинение.

– Чё, прям так и говорит?

Билла Хьюстона бесило, необъяснимым образом выводило из равновесия то, что Джеймс строит из себя бывалого вояку – можно подумать, он исследовал какие-то неведомые края и претерпел там пытки.

– Ещё бургер будешь?

– Мне уже нормально.

– Чё, правда? Нормально тебе?

– Ага.

– А вот факты говорят об обратном.

На следующий день после того, как вышел из-под стражи, Джеймс посетил какую-то небольшую контору, и там некий толстый унылый мужчина помог ему заполнить какие-то бланки. Он сказал, что проверки начнутся примерно через четыре недели, если только всё пойдёт как надо. Мужчина сообщил ему об одном заведении в центре города, в котором ему, возможно, выдадут дополнительные пособия, и Джеймс пошёл было туда навести справки, но там его заставили встать в очередь и заполнить ещё какие-то идиотские бланки, так что он плюнул и ушёл ни с чем.

На несколько дней ему разрешили поселиться в хостеле в восточной части города, на Ван-Бюрен-стрит, улице преступников и шлюх, в тридцати кварталах от места, где жила мать до его отъезда в Юго-Восточную Азию. Возможно, она проживала там по-прежнему.

По утрам он отправлялся на прогулку и почти без остановки бродил по городу. К западу лежали фабрики и склады. В других направлениях город сменялся пригородными земельными участками, бесплодными песками или орошаемыми сельхозугодьями. Стояло раннее пустынное лето, жаркое, но сухое. Джеймс носил соломенную ковбойскую шляпу и весь день поворачивался к солнцу спиной, заходя разве что в рестораны, чтобы напиться воды. Когда оно заходило где-то впереди за горизонт, он разворачивался и шёл в другую сторону. Мозг его бодрствовал лишь наполовину. Остальное заволакивала тьма. Он ощущал, как датчики постепенно отмирают.

Со Стиви Джеймс не связывался. Она заглянула к нему как раз перед тем, как он навсегда покинул хостел, и они зашли выпить в пивную «Четыре туза», но он обрушил на неё такой мощный поток ругательств, что бармен крикнул Джеймсу, чтобы тот уходил, Стиви же осталась, сказав, что поняла, что́ он хочет до неё донести, что уловила суть его сообщения и отказывается идти куда-либо с мужчиной, который отплатил за её доброту проклятиями и оскорблениями. Когда сильные руки бармена вытолкали Джеймса в ночь, он оглянулся и увидел, как она плачет, покачиваясь в огнях музыкального автомата. Тридцать минут спустя Стиви нашла его перед государственной психиатрической больницей на Двадцать четвертой улице: он стоял и смотрел через решётку ворот на широкие лужайки, которые в свете дуговых ламп лучились равномерно-серебристым волшебным сиянием. К этому времени девушка уже перестала плакать. Она сказала ему, что не может его разлюбить. Он поклялся ей, что найдёт работу.

Джеймс возвратился с войны, имея лишь четыреста долларов наличными. Снял квартиру в фанерном здании под названием «Сюита Роб-Роя» и купил разобранный на части «харлей», который принялся собирать в гостиной и знал, что так и не доведёт дело до конца. Свою соседку через двор, сварливую мужеподобную лесбуху, он откровенно недолюбливал. Было видно, что в своё время она была вполне сексуальной, но всю жизнь ненавидела мужчин. Джеймс не знал, что делать. Чего от него хотели все эти праведные души? По вечерам он, как правило, ходил в бар всего в нескольких кварталах вниз по улице, где почти всегда можно было ввязаться в драку, или цедил портвейн из пластиковых стаканчиков в каких-то забегаловках среди толпы ободранных старых алкашей. Он ждал, когда же начнутся проверки. Когда они начались, купил револьвер Кольта сорок пятого калибра, самый настоящий шестизарядник. Он был почти уверен, что в конце концов застрелит женщину, живущую напротив, но чувствовал, что никакая сила не будет в состоянии его остановить.