Проведя месяц в «Сюите Роб-Роя», он переехал в «Апартаменты „Царственные пальмы“» на Тридцать второй улице на полквартала выше Ван-Бюрен-стрит. Каждое утро садился голым у окна, лишенного каких-либо занавесок, покачивал коленями и наблюдал, как откуда-то появляется невероятно толстый чернокожий парень в цветастой, словно цирковой шатёр, футболке, переходит улицу и открывает мини-маркет «Серкл-Кей» на углу.

Джеймс блуждал по окрестностям, проходил мимо разморенных жарою шлюх на скамейках автобусной остановки, проталкивался мимо старых кошёлок, семенящих мелкими шажками через перекрестки, разглядывал мексиканок на высоких шпильках и в розовых штанах в облипку, которые выглядели будто продажные женщины, но на деле таковыми не являлись.

Вот он сидит на автобусной остановке. Затягивается папиросой «Кул». Сплёвывает между ног. В пальцах он держит горлышко полупинтовой бутылки дешёвой водки «Попов», низко склонив голову под бременем невыносимо давящей бесполезности всех этих миллионов монстров и их игрищ.

Какой-то мужик постарше, сидящий рядом с ним с раскрытой на коленях газетой, щурясь от палящего солнца, вдруг разразился руганью, проклиная людей, что подрывают военную кампанию во Вьетнаме.

– Эти ребята правильное дело делают. Это наши ребята. Они правильное дело делают, – заявил он.

Джеймс почувствовал, что вот сейчас настало самое время стрельнуть сигарету, и прямо сообщил об этом.

– Не курю, – ответил мужик. – Даже кофе не пью. Меня в мормонской семье воспитали. Ага. В мормонской. Но сейчас я в этих вещах разуверился. А знаешь, почему? Потому что это всё разводка одна, вот что.

Джеймс повторил, что хотел бы закурить, но мужик встал и ушёл. Потом подошёл пёс, остановился, посмотрел на него, и Джеймс сказал:

– Ну и морда у тебя, приятель. – Потрепал ему уши и повторил: – Да, приятель, вот это у тебя морда!

Однажды вечером в пивной «Четыре туза» он столкнулся со старшим братом Биллом и старым другом Билла Пэтом Паттерсоном. Паттерсон только что вышел из тюрьмы штата Аризона во Флоренсе, где они и познакомились. Это был стройный молодой человек с прямой осанкой, имеющий такой вид, будто перенёсся сюда прямиком из пятидесятых: волосы зачёсаны в «утиный хвост» по моде рокабилли, короткие рукава засучены выше трицепсов, а воротник поднят торчком. Билл стал объяснять брату особенности тюремной жизни:

– Ты кучкуешься со своими ребятами, а кто-то – со своими, это смотря какого цвета у тебя кожа. Тут дело не в том, что там правильно или неправильно. Тут всё просто – кто рядом, тот и свой. И ты перед ним в долгу.

– Это-то я знаю.

– Да уж я-то знаю, что ты знаешь. Тебе ли не знать! Имелся у тебя опыт как с одного, так и с другого конца ствола.

– Не было такого.

– Да что это я – явно имелся, да притом и не один раз.

– Не было такого. Не было такого.

Билл-младший повертел стакан в руках и нахмурился:

– Чё-то, Джеймс, вроде как коробит меня твоё поведение. – Он откашлялся, убедился, что бармен не смотрит в их сторону, и сплюнул на пол. – Ну типа вот, «Джеймс вернулся в этот мир. А мир – это типа такой здоровенный гнойный прыщ, так что Джеймсу хочется взять да нассать ему, миру этому, на лицо!» Сколько ты ещё собираешься вести себя как мудак?

– Пока что-нибудь меня не переубедит.

Билл осушил стакан, встал и вышел за дверь. Паттерсон сказал Джеймсу:

– Вот тебе задачка: эта пивнушка зовётся «Четыре туза» – то есть типа «Гляди, мужик, вот у меня в колоде четыре туза»? Или это в том смысле четыре туза, что тут есть четыре тёлочки с упругими булками? – Он указал пальцем на барменшу и продолжал: – Вон, гляди, какая цаца, махонькая, молоденькая!

Джеймс согласился, что барменша и впрямь невелика ростом, но заметил, что молодость у неё уже далеко позади. Она укладывала пивные кружки в раковину, стряхивала с них капли и расставляла сушиться на полотенце, а на её мясистых руках подрагивала одрябшая плоть. На это Джеймс и указал своему собутыльнику.

– Так я на руки её и не гляжу, – возразил Паттерсон. – Я гляжу, как она жопкой повиливает.

– Я, наверно, пойду посмотрю, куда там Билл-младший подевался.

– Да на хер тебе этот поц сдался? Всё у него пучком!

Джеймс вышел на тротуар, но Билл действительно куда-то запропастился. По улице прохаживался только какой-то юноша, который приставал к прохожим, пытаясь всучить им рубашку со своего плеча. Джеймс отступил обратно в «Четырёх тузов» и подсел к Паттерсону, а тот спросил, найдётся ли у Джеймса пистолет, и Джеймс ответил, что найдётся.

– Ты у себя там в этом своём Вьетнаме не в «дальнюках» ли служил?

Джеймс сказал, что да.

Оказалось, что Паттерсон собирается ограбить казино, которое устроили какие-то ребята в домике на отшибе городка Хила-Бенд, и ему любопытно, не хочет ли Джеймс поднять немного баблишка. Паттерсон пояснил, что ограбление казино в пустыне в ночное время будет в чём-то сродни военной операции. Джеймс сказал:

– Идёт.

Им сказали, что лечить надо будет ребёнка, пациент же оказался взрослым мужчиной лет тридцати – вероятно, вьетконговцем. Теперь люди, которые привезли их к раненому, представили его как крестьянина, который откопал неразорвавшийся артиллерийский снаряд. Судя по характеру травмы – одна рука изуродована, остальное же тело, по-видимому, получилось чем-то заслонить – походило на то, что он намеревался уберечь боеприпас от детонации, дабы потом обратить его против изготовителей. Доктору Майнитико было безразлично, как именно пациент получил травмы, и, уж конечно, не волновало это и Кэти. На докторском «лендровере» она передвигалась от деревни к деревне более свободно, чем в том случае, если бы стала дожидаться какой-либо из бригад ВПС, оплачивался же проезд тем, что она ассистировала ему в качестве медсестры. Среди сельчан доктора Майнитико знали под именем «доктор Май», а будучи произнесённым с определённого рода восходящей интонацией, это прозвище означало «доктор-американец», и сегодня это уже привело к путанице: Кэти – очевидным образом белую англосаксонку – сочли в одной из деревень врачом, а сопровождавшего её тщедушного японца – медбратом. Май не пытался разубедить жителей села – лишь только брал главенство над ситуацией и раздавал указания. С ним было приятно работать. Он был находчив – необходимое качество, учитывая нехватку ресурсов, – и до такой степени благодушен, что, кажется, совершенно не ощущал всей мрачности происходящего вокруг. Она поняла, что он богат и происходит из токийской семьи, которая занимается импортом и экспортом. Ведёт ли его семья дела со Вьетнамом, ей, впрочем, было неизвестно.

Двое человек, которые проводили их сюда, установили здесь нечто вроде навеса, затенённого брезентом. Уложили пациента на залитый кровью стол из досок и чурок и объявили Кэти, что готовы немедленно стерилизовать инструменты. Когда доктор Май приступил к обследованию, они понемногу сообразили, кто есть кто, и спросили его, нужно ли теперь развести огонь. Он сразу сказал им, что да, сию же минуту.

С ампутацией довольно-таки неплохо справился сам взрыв, но предплечье всё ещё держалось на ошмётке кости, мышц и мяса ниже локтя. В такой жаркий день и в отсутствии измерительных приборов, которые могли бы дать понять, в какой точке начинается артериальная недостаточность конечности, определить, где резать, можно было лишь на глазок, но доктор Май был глубоко убеждён в своей способности судить о степени омертвения ткани.

– Локоть можно и оставить, – сказал он. – Это небольшое взрывное ранение. Если это фугас, то лучше ведь ампутировать всю конечность целиком? Потому что иначе она отомрёт.

Она могла бы возразить: поскольку это единственная возможность прооперировать этого пациента, то чем выше, тем лучше и, может быть, стоит отрезать руку целиком, но доктор Май обращался не к ней. У него водилось привычка разговаривать с самим собой, причём всегда по-английски.

– Этот человек довольно силён. Какой молодец! Даже в шок не впал!