Курица и картошка ждали в еще горячей духовке, так что подогревать ничего не пришлось. Рома настоял на том, чтобы самому разложить еду по тарелкам. Потом – как положено – с хлопком вынутая пробка от шампанского под мамино бодрое «уху-у!».

– Давайте выпьем за нашу прекрасную именинницу, мою старшую дочку. Мартуся, иногда мне кажется, что ты слишком хороша, чтобы существовать среди нас, но оставайся такой же, и, может, мы до тебя дотянемся, – проговорила она, любовно глядя на меня.

Я зарделась.

– О, я совсем не идеальна, но спасибо, мам.

Мы чокнулись.

– Как отметили на работе? – решил разговорить меня Рома. – Ты не успела рассказать.

Немудрено: с тех самых пор, как зашла домой, я крутилась как белка в колесе.

– Нормально отметили, чаем с тортом.

– Всего лишь чаем? Ну и праздник, – слегка улыбнулась Римма.

– В коллективе не принято пить алкоголь в рабочее время, так что да, чаем. Но с тортом!

– Надо же, я думала, журналисты довольно пьющий народ.

– Некоторые журналисты – возможно, но я-то в основном общаюсь с корректорами. Журналистов позвала, конечно, да они зашли больше из вежливости. Человек я относительно новый, меня не настолько обожают, чтобы ради меня надолго бросать свои дела, – пояснила я, пытаясь разорвать кусок курицы вилкой.

Я ненавидела есть руками и всегда до последнего оттягивала момент, когда придется взять куриную ножку пальцами. Мелочь, но в моем чуть взвинченном состоянии даже она имела значение. Я успела пожалеть о том, что мы с Ромой остановились именно на этом блюде.

– А по-моему, ты вполне способна быстро очаровать людей, – сообщила Римма прохладно (или показалось?).

– Думаю, последним, кого я и правда очаровала, был дипрук, и тот восторгался не мной, а дипломом, а в итоге бесплатное место в аспирантуре мне не предложили. И на работу меня взяли без слез счастья…

– А ты, Рома? Разве Марта покорила тебя не с первого взгляда? – перебила меня сестра.

– Ну, я сразу почувствовал, что сидеть на уроках хочу с ней, – хмыкнул мой парень.

– Как романтично, – фыркнула я с притворной обидой.

– Может, я плохо выразился… мне хотелось быть к тебе как можно ближе. Ты была такая серьезная, ни на кого не похожая, с прекрасной осанкой и как будто… ну, знаешь… ни в ком не нуждалась. Все девочки шушукаются с подружками, списывают друг у друга, записки кидают, а тебе и дела нет. При этом изгоем ты не выглядела. Скорее уж лидером.

– Непризнанным, – подхватила я саркастично.

В школе меня и не травили, и не любили. Некоторые уважали, но большинство просто игнорировали. Рома выразился метко: я ни в ком не нуждалась и хорошо училась, а в подростковом коллективе совокупность того и другого – почти преступление. Настоящим лидером у нас была девочка, которая жить не могла без всеобщего внимания, обожала спорт (занималась им в лосинах, обтягивающих донельзя) и еще больше – мальчиков. Начиная класса с седьмого все только и обсуждали, с кем же она встречается или хочет встречаться, с кем у нее что было или будет. Я ничего не испытывала по этому поводу – мы были просто с разных планет.

Аналогичная популярность родной сестры вызывала куда больше эмоций. В основном я за нее волновалась. Переживала, что попадет в очередную плохую историю, опять ответит взаимностью не тому парню, что-нибудь не то сделает на спор с многочисленными подружками, решится на какое-то отчаянное безрассудство за компанию. Но за сестринским беспокойством крылось и что-то еще.

В туре я призналась себе, что в некоторых моментах немного завидовала Римме. Но не желчной, мелочной завистью, заставляющей тайком точить ножи. Она проявлялась в периодических недоуменных вопросах к самой себе: «А что, разве я так не могу? Разве я хуже?».

Естественно, в детстве эмоции были ярче и острее, на то оно и детство.

Я вспомнила эпизод, который не всплывал в голове многие годы. Мне пять лет, я сижу у окошка и реву. Мне так горько, так больно, что кажется, я вот-вот лопну. Детское горе всегда самозабвенно.

Подходит папа.

«Солнышко, ты плачешь! Кто тебя обидел?»

«Вы… вы… – Сквозь неудержимые рыдания я не сразу могу выговорить то, что хочу. – Вы меня совсем не любите!»

«Мы с мамой очень тебя любим! Почему ты решила, что нет?»

Папа садится возле меня на корточки и берет за руки – вот так я потом десятки раз садилась перед сестрой.

«Вы подарили Римме подарки, стол для нее накрыли… и столько хороших слов ей… а мне?!»

«Котик, но ведь у твоей сестренки день рождения».

«Ну и что! Она такая маленькая, даже не поняла ничего! И когда мой день рождения?»

«Ты знаешь, когда. Скажи мне сама».

Хмурю лобик.

«Весной. В марте».

«Правильно. А сейчас у нас разве март?»

«Нет…»

«Запомни: мы любим вас обеих совершенно одинаково. А тебе вообще не подобает капризничать».

«Не подо… что?»

«Из вас двоих ты старшая. Ты должна оберегать сестру, подавать ей пример, быть спокойной и послушной. А не ревновать!»

«А не…?»

«Давай же, улыбнись. Я тебя люблю, Мартуся. И Римму люблю. И твою маму люблю».

Именно папа чаще других говорил мне, какой я должна быть в связи со своим старшинством. Выходило, что – идеальной. Я делала что могла, только он все равно нас оставил. Пять лет спустя наш дом вдруг превратился в средоточие ругани и криков, а потом отец исчез из него вместе с вещами.

Мама старательно изображала, что все в порядке, семилетняя Римма вообще, по-моему, радовалась, что скандалы закончились. А я долго не верила в то, что такое могло произойти с нами. Когда же наконец поверила и смирилась, у меня возникло чувство, что за старшую осталась я, – и детство закончилось. Я ни с кем не делилась этим суждением и даже, наверное, не формулировала его вот так – просто приняла, как принимают окончание лета, хорошего фильма, интересной книги.

Я без всяких просьб стала помогать маме на кухне, с уборкой, пыталась остановить, когда она наливала себе больше одного бокала вина за ужином – в те времена от алкоголя она становилась замкнутой и печальной. Мама, конечно, меня не слушалась, но я все равно считала своим долгом вмешиваться.

Но в тот день, второй день рождения Риммы, до этого было далеко, и, обнимая отца крепко-крепко, я думала, что если буду вести себя так, как он просит, его любовь ко мне никогда не иссякнет. Любовь – такая ненадежная штука, но со старших классов, оставаясь с Ромой, я усиленно пыталась доказать себе и другим, что это не так.

Боже, да по мне можно учебник писать. Я же находка для психолога – хорошо еще, если не для психиатра…

– А в целом поздравлений много получила? – спросила мама, почувствовав, что пауза затянулась.

– Достаточно. Знаете, даже объявился один неожиданный человек. – Не один, но о втором я упоминать не собиралась.

– Кто же? – поинтересовалась Римма, и фраза прозвучала на полтона громче, чем все остальные произнесенные с тех пор, как она переступила порог этой квартиры.

– Помнишь Октябрину?

– Та болтливая старушка, с которой ты подружилась!

– Какая старушка? – почти хором удивились мама и Рома.

– Да из тура… – начала я.

– С ней было не заскучать! – вспомнила Римма, вроде бы оживившись. – Песни за столом пела, все время что-то комментировала… и с Мартой у них прямо полная гармония сложилась, они сидели вместе в автобусе и потом телефонами обменялись.

– Было дело, – подтвердила я.

– Надо же, как мило! И вы общаетесь? – заинтересовалась мама.

– Вот во второй раз пообщались. Надеюсь, не в последний.

– Да-а уж, наконец наша Марта нашла интересного, по-настоящему равного себе собеседника, и он старше нее… на сколько, лет на пятьдесят?

– Ой, все, – шутливо отмахнулась я.

– Мы ушли от темы о Мартиных достоинствах, – ни с того ни с сего влез Рома.

– Я разрешаю опустить ее и спокойно доедать курицу. Комплиментов я наслушалась на год вперед.

– Нет-нет, я все-таки скажу. Твоя сестра спросила, покорила ли ты меня с первого взгляда. – Он проникновенно глянул на меня, повернувшись всем корпусом, так, будто кроме нас за столом никого не было. – В какой-то мере, конечно, да. Но важнее то, что это чувство не было мимолетным, стало взаимным, сохранилось до сих пор и, надеюсь, продлится всю нашу жизнь. Марта, я хочу спросить тебя…