— Молчи!

И обвела всех глазами.

— Дак, товарищи?

— Он же не нарочно,—робко сказала Феня.

— Нетвердый ты, Федор, парень. — Степа пристально посмотрел на него.—Не комсомолец ты.

— Пусть Кочура скажет,—предложила Даша.

— Что я скажу?—Кочура опустил голову.—Мне трудно сказать. За себя я простил бы его, а за Игната, за товарищей, за комсомол, за революцию нельзя простить.

— Видишь, Федя, что ты наделал,—качая головой, сказала Оля.—Видишь, как товарищи про тебя говорят.

— Да разве ж я хотел! Разве ж я хотел!—Федя был в от-чаянии.—Я ж сам не знаю... Разве я думал!..

— А что ж ты до сих пор молчал?—бросила ему Нюра. — Что ж ты сразу нам не сказал? Струсил, да?.. А раз ты трус, так иди от нас!

— Да погоди ты!—остановила ее Оля.—Что ж ты его гонишь? Что ты тут одна? Как все решим, так и будет.

Даша нахмурилась:

— В Красную Армию его батька идет... Что же вы, в самом деле, товарищи? Ведь за нас пойдет его батька биться, а не за кадетов. А что Федька виноват, то виноват...

— Я так предлагаю,—сказала Оля,—пусть он больше комсомольцем не будет, чтобы и другие знали, чего нельзя делать. Ты как, Федя, считаешь—правильно это или нет?

— Как товарищи, так и я,—и он снова опустил голову.— Батька теперь на меня и смотреть не хочет.

Федя ушел. Комсомольцы молчали.

— Ну, хватит, ребята,—Оля махнула рукой.—Глядите, вон еще красные идут. Побежим на площадь, митинг там сейчас откроется.

Только они двинулись как Даша увидела бегущую ей навстречу мать.

— Даша! Даша!—она махала рукой.—Батька наш явился!

— Товарищи!—невольно вскрикнула Даша,—слышали? Нюрка! Оля!.. Мама!—она бросилась к ней:—бежим скорей!

— Айда и мы!—предложил Степа, и они наперегонки пустились к дашиным воротам. Всей гурьбой ворвались во двор, а оттуда в хату.

— Здравствуйте, Яков Алексеевич!—хором крикнули комсомольцы.

Даша повисла у отца на шее. Запыхавшись, вбежала мать.

— Фу! Разве за такими поспеешь? Да ты тише, Дашка, задушишь батьку.

Весь день комсомольцы носились по станице, и день этот пролетел, как никогда, быстро. Всюду были и всюду поспевали—и на митингах, и флаг красный сами вывешивали над бывшим станичным правлением, и красноармейцев разводили по хатам, и во главе с Игнатом Тарапакой отбирали награбленное белыми у большевиков имущество. Нюра вбежала в дом к отцу Афанасию и столкнулась с Райкой.

— А ну, вынеси мне галину швейную машинку,—спокойно, скрывая улыбку, сказала она,—да не забудь и маслянку к ней.

— Маслянки не было,—смутилась Рая.

— Как же вы без маслянки взяли?—Нюра покачала головой.—Такие жадные, а маслянку забыли.

Рая молчала.

— Эх ты, кругляша! Отец твой и так богатый, а вы у бедноты последнее отбирали. Где твой отец?

— Арестовали.

— Вот как... Ну, ничего... Наши—не ваши, зря не посадят.

И Лельку в этот день увидела Нюра. Бежала мимо дома атамана и невольно заглянула в окно. Леля отпрянула от стекла и спряталась. «Боится, дура»,—улыбнулась Нюра и побежала дальше. И Мишку видела. Пришел он злой и сумрачный просить, чтобы ему выдали труп отца. Товарищ Быхов—он был уже председатель ревкома—дал разрешение.

Беседовал Быхов и со Скубецким. Потом вызвал Клавдию» Владимировну.

— Вы за него просили у атамана?

- Да.

— Садитесь, давайте поговорим. Скубецкий, конечно, не имел заранее обдуманного намерения предать кого-либо, но оказался трусом и, разумеется, подлецом. Кочуру допрашивали не так, как Скубецкого, он был на волосок от смерти, его пытали. Излюбленный метод белогвардейщины! И что же? Он и слова не проронил. А этот...

— Я понимаю,—вздохнула Клавдия Владимировна.—Я ведь не знала всего. Что же вы думаете делать с ним?

— А вы бы что сделали?

Клавдия Владимировна смутилась.

— Не знаю, право. Он, конечно, глубоко виноват. Смальчи-шествовал, а потом струсил.

— И предал.

— Да. Но неужели вы его расстреляете?

— Он заслуживает этого. Отправим его в город, в ЧК, там разберутся. Зря никого не расстреливаем.

— Я знаю. Я в этом твердо уверена.

— Вы подумайте—из-за его трусости мог погибнуть Кочура, Игнат Тарапака, могли погибнуть вы. Человек, способный предать одного, способен предать миллионы. Нельзя быть снисходительным к таким людям. Ведь он гимназист седьмого класса,, учился, кое-что знает. С него и спросится строже.

LV

Тетка встретила Степана, стараясь держать себя, как можно спокойней. Она даже улыбнулась ему. Эта улыбка так и застыла на ее губах, но настоящее ее чувство попрежнему светилось в ее глазах—настороженных и неласковых.

— Вот и дочка вас дождалась,—ставя на стол еду, она низко поклонилась Степану.

Нюра посмотрела на нее и не могла скрыть улыбки. Впрочем, ей было не до тетки. Хотелось остаться с отцом наедине и говорить, говорить без конца. Наконец, желанная минута настала. Тетка, собрав посуду, улеглась в другой комнате. Нюра прикрыла за ней дверь и присела к отцу, взяла его за руку.

— Батя...

— Что, комсомолка?

— Дайте я вас обниму.

Она крепко обняла и поцеловала отца.

— Я вам много хочу сказать, а с чего начать и не знаю. Я вам сперва про маму скажу. Нехорошее я вам скажу, батя... Измучилась я с мамой. Я знаю, что она меня любит... Она и вас любит, батя, только что в той любви?

14. Девушка с хутора

20S

И Нюра рассказала все. Когда Степан услышал, что Карловна выдала фенину мать, он побледнел и стал нервно кусать усы.

— А я, как узнала, за что меня опять в школу приняли,так мне эта школа вот где, батя, сидела,—она провела рукой по горлу.—А Таисия с Костиком раньше всех удрали. А Даша, батя, какая хорошая! А за что она меня так любит, я и не знаю. Я злая, а она незлая. И хлопцы у нас в комсомоле хорошие. Вот Федька только осрамил ячейку. А Скубецкому я, дура, тоже верила... Как, батя, сделать, чтобы никогда в людях не ошибиться?

— Жизнь научит,—сказал Степан.—Проверяй людей не на их словах, а на их делах. А с нашей мамой я уже и не знаю, что делать. Завтра съездим с тобой на хутор. Долго мы тут не задержимся,—надо, дочка, белых добивать. А ты молодец, я уж и не знаю, как похвалить тебя.

На рассвете красные двинулись к югу, погнали белых к морю; задержался только полк, где командовал сотней Степан. Надо было навести в станице порядок. А дашин отец с небольшим отрядом завернул на хутора. К нему в часть пошел добровольцем Игнат.

Оля неотлучно сидела в больнице, ухаживала за Галей и за ранеными бойцами.

— Поправлюсь я,—говорила ей Галя,—и пойдем с тобой сестрами в Красную Армию.

— Комсомол отпустит—пойдем,—улыбалась та.—А сегодня у меня еще радость: один казак мне от папы письмо привез. Он вот-вот будет дома.

Незаметно прошел и угаснул день. Нюра с отцом собралась на хутор. Поехали с ней Феня с матерью. Степан—верхом, а они—в фуре. Нюра с Феней говорили без умолку. А когда миновали курган, Нюра вдруг вскрикнула:

— Батя! Глядите!

С винтовками за плечами ехали на конях Кузьма и Гаркуша. Между ними шли пешком дед Карпо и Марина.

— Стой!—Степан поднял руку.

Марина и дед Карпо сразу узнали его. С минуту все молчали. Когда арестованные подошли ближе, Степан спросил:

— Ну? Что скажете?

Марина опустила голову. Дед нахмурился, провел рукой по поясу, но кинжала на нем уже не было. Покраснев, сказал:

— Имущество мое забирать едешь? Дорвался? Что ж, забирай, грабь. Кому же и грабить, как не тебе? В приданое ничего не взял, так теперь с лихвой получить хочешь?

У Степана потемнели глаза, и он положил руку на шашку. Нюра вздрогнула, окликнула тихо:

— Батя!

Степан, пересилив свой гнев, ответил деду:

— Я и нитки у тебя, старый ворон, не возьму, и никто из нас ничего не возьмет. Это ты был грабитель, всю жизнь у людей кровь сосал. Ты и вот эта змея,—он показал на Марину.— Судить вас будут, а что суд скажет—вы сами знаете. К го на советскую власть руку подымал, тот теперь должен ответ держать перед трудовым народом. А на кадушки-ведрушки ваши никто не зарится. Это вы с голых по нитке стягивали и пухли от своего богатства.