— Дала бы тебе на праздник, нет у меня другого ничего. Только сама видишь — и так Марина глаза колет, что батька у красных. Куда ж ты в такую вырядишься? На весь хутор видать. Пусть лучше лежит.
Она положила ленту на место и стала снова шарить в скрыне. Вдруг лицо ее посветлело.
— Вот, гляди, а я и забыла. — Нюра увидела у нее в руках нитку стеклянных бус. Простенькие, дешевенькие — они не представляли никакой ценности, но Карповна бережно держала их на ладони, и теплая улыбка не сходила с ее лица.
— Еще была я молода, — сказала она, — и батька твой был парубком. Вот он мне и подарил... Пусть теперь будет тебе.
— Спасибо, мама, — взяв бусы, поблагодарила Нюра.
Они снова сели за стол и за этот вечер уже ни разу не повздорили. После ужина, убирая посуду, Нюра вдруг спохватилась: «Что ж я сделала? Кутья ж — поповское питание, религиозное блюдо, а я ее ела... Да пусть! Я ж не молилась, — успокоила она себя и посмотрела — много ли еще осталось кутьи. — Еще на завтра мне хватит, — улыбнулась она... — Что ж? Как комсомолка, так уж ничего вкусного и не кушать? Не может того быть...»
Кто-то постучал в дверь. Вошла девочка, племянница Марины. В руках у нее была тарелка с пирожками.
— Тетя вечерю прислала, — сказала она и, поставив тарелку на стол, ушла.
Закрыв за ней дверь, Карповна схватила тарелку.
— Прислала, как нищим, — с обидой сказала она. — Пусть сама ест.
Раздраженная, она не знала, куда эти пирожки девать. Поставила их на подоконник, прикрыла полотенцем и отошла.
Нюра засмеялась. Ей было приятно, что мать так отнеслась к подачке... Перед сном она еще раз выбежала во двор и выглянула за калитку. Вокруг было тихо, но в хатах еще светились окна, только фенина хата попрежнему стояла темной. Медленно падали редкие снежинки. Небо было беззвездно, где-то глубоко за облаками еле уловимо маячила луна...
— Куда ж Феня могла уйти? — недоумевала Нюра и, опечаленная, вернулась в хату.
XXXIX
Наступил праздник. Нюра бесцельно бродила по двору. Старый ее друг Серко вывалялся в снегу и, отряхиваясь, подошел к ней. Но и он не радовал. Фенина хата по-прежнему была на замке, с крыши свисали длинные ледяные сосульки, безмолвно чернели два маленьких слепых окошечка.
Мать еще с утра ушла к Марине. Там ждали гостей. Костик с женой, Таисией Афанасьевной, уже приехал. Шли последние приготовления, и ей снова пришлось помогать. Изредка она прибегала домой, и Нюра видела, что злая улыбка не сходила с ее лица. Нюра скучала. Решилась пройтись по хутору.
Дул ветерок, снежок кое-где подтаял. Она шла, угрюмо глядя себе под ноги. Под чьим-то окном колядовали хуторские ребятишки, и до ее слуха донеслась знакомая с детства песенка:
А дева Мария по саду ходила...
Опять вспомнила: «Комсомолка я...» И другое: «Батя мой где-нибудь сейчас на коне едет... Может, близко уже, может, про меня думает...»
Подняла голову. Захотелось увидать поющих ребятишек. Ускорила шаги и неожиданно натолкнулась на Алешку Гуглия. Он шел с такими же, как сам, молодыми казаками, на папахе у него была белая повязка. Не успела Нюрка посторониться, как он окликнул ее:
— Га! С праздником!
По его рябому лицу расплылась улыбка, масляные глазки еще больше сузились.
— Здорова була! — он пошатнулся на пьяных ногах, захохотал и хотел обнять Нюру. Она отстранилась. Он снова шагнул к ней, но вдруг, испугавшись кого-то, опустил руки и пошел стороной. Нюра невольно оглянулась и увидела грозящего клюкой деда Карпо. Друзья Алешки тоже притихли, и вся гурьба быстро скрылась за углом.
Дед погрозил им вслед и поманил к себе Нюру. Та была и не рада, что вышла на улицу. Нехотя подошла к нему. Дед Карпо стоял, ждал, пока она его поздравит с праздником, даже руку засунул в карман, отыскивая монету, но Нюра молчала, сказала только одно слово: «Здравствуйте».
Дед нахмурил брови.
— Оце и все? — спросил он. Подождал, медленно вынул из кармана руку, повернулся и злой зашагал по снегу.
Нюра проводила его глазами и тут только сообразила, на что он обиделся. «Ну и пусть», — подумала она, и ей вдруг стало страшно. Вспомнилось, как спросил он ее, когда вез в санях через балку: «Батьку ждешь?»
И представилась ей картина: вернулись красные. Много-много их, все на конях. Уже никакая сила их не сломит. И вот батя дома, на хуторе. И живут они тихо, белых нет. И вот ночью выйдет батя в конюшню к своему коню, а кто-нибудь (этот кто-нибудь представился ей притаившимся непременно во дворе Марины) выстрелит из-за плетня, и батя упадет мертвым. «Убили ж так фениного отца», — и вдруг захотелось скорее вернуться в станицу, увидеться с Олей, со Степой, с Дашей и сказать им: «Так давайте ж что-нибудь делать, ну что ж мы ничего не делаем? Что ж то за комсомол, если ничего не делать?»
Но что делать — она толком и сама не знала. «Сесть бы на коня да помчаться к красным, да сказать им: «Терпенья нет ждать вас. Что ж вы не идете?!» и вместе с ними прискакать домой. Вот бы когда Марина взбеленилась! Нюрка на коне с красными! Глаза б у нее от злости лопнули. А Лелечка... Ой, та сделалась бы, как мел, белая, упала бы на колени и запросила бы: «Я ж с тобой, Нюра, дружила, я ж с тобой в одном классе сидела, я ж тебя в гости приглашала».
Она даже засмеялась от удовольствия. Под вечер к Марине съехались гости. Кроме Костика и его жены, были здесь дед Карпо со своей старухой, отец Афанасий, атаман, Иван Макарович, офицер Юрченко, лавочник Мозгалев и еще несколько богатых и влиятельных казаков из хутора и из станицы. Марина, нарядно одетая, пригласила гостей к столу. На ней было зеленое атласное платье и дорогая пестрая шаль на плечах. Голову ее облегали толстые пышные косы, прикрытые черным вязаным шелковым чепцом. В ушах горели золотые серьги, а на полных выхоленных пальцах — массивные перстни.
— Благословите, батюшка, — попросила она.
Отец Афанасий прочитал молитву, перекрестил стол.
Шурша атласным платьем, Марина обходила стол, наливая каждому вина. Самодовольная и гордая, она улыбалась, но улыбка не делала ее веселой. Между бровей залегла у нее еле уловимая складка. Было заметно, что неотвязная мысль преследовала ее. Гости тоже были хорошо одеты, тоже шутили и улыбались, но Карповна, прислуживавшая за столом, прекрасно видела, что за шутками и улыбками у всех скрывалась тревога.
На самое почетное место, в углу под образами, Марина усадила атамана. По одну сторону от него сидел дед Карпо с супругой, по другую — батюшка.
Дед Карпо на этот раз был в черкеске темно-вишневого сукна, с гозырями из слоновой кости. Его гладко выбритый подбородок выдавался вперед и лоснился. Сидя между высокой супругой и статным атаманом, дед выглядел карликом и, сознавая это, злился, топорщился и оттого казался еще смешней. Поминутно выпячивая грудь и хмуря брови, он испытующе посматривал на всех, и казалось — вот-вот он вскочит, ударит кулаком по столу и начнет ссору. Взгляд его упал на Карповну, он еще больше нахмурился и сердито перевел глаза на Марину. Как-никак, а Карповна — его родная дочь. Никого не касается, что он почти отказался от нее. Это его личное дело. Но с какой стати она прислуживает здесь всем? Она все-таки дочь казака. «Слишком уж много берет на себя Марина»,—подумал дед Карпо и с досадой отодвинул стакан. Марина заметила это, но, не зная причины его гнева, подошла и сказала вкрадчиво:
— Прошу вас, кушайте, Карпо Григорьевич.
Тот только буркнул что-то в ответ.
Иван Макарович сидел, уперев левую руку в бок, правой разглаживал бороду. Офицер Юрченко сел рядом с Таисией Афанасьевной. Та была в поплиновом голубом платье, с пышной высокой прической. Длинная золотая цепь с часиками,засунутыми за муаровый пояс, переливалась на ней. На груди сверкал отделанный бирюзой кулон, в ушах вспыхивали маленькие алмазики, а на спинке стула висела горжетка из белого песца.
Стол был убран богато. Гуси, утки, индейки, куры, пироги с капустой, с мясом, с курагой, кольца жареной домашней колбасы, окорока, соленья, моченые яблоки, вяленый виноград, варенье, мед, графины водки, коньяку, что Костик целыми ящиками привез с фронта, разные вина—и чего-чего только тут не было!
