Во всяком случае, помощи извне здесь ждать точно не приходится. Он еще раз посмотрел на экранчик мобильного. Сигнала, разумеется, по-прежнему не было. Уже одно это доказывает, что никакое это не Подмосковье — впрочем, бродящие здесь твари куда убедительней отсутствия сотовых ретрансляторов…
Можно, кстати, оттащить покойника в лес… но от этой мысли Евгения передернуло. Нет, если надо, он, разумеется, преодолеет страх и брезгливость… но ведь он не уверен, что это в самом деле не опасно? Мертвец, конечно, не оживет и не вопьется в него зубами, а вот те, кто бродят в лесу… И потом, что делать с той кровищей и ошметками, что остались от раздавленного монстра? Они привлекут охотников до свежатинки еще скорее, чем злосчастный вагоновожатый…
А что, если спрятаться в одном из старых трамваев? Уже давно обследованных местными… любителями вкусного… и интереса для них не представляющих. Впрочем, если они ищут добычу по запаху, как и положено животным…
Только кто сказал, что они — животные? И что их интерес к попадающим сюда — чисто гастрономический? Все может оказаться еще хуже… и намного хуже.
Тем не менее Дракин повернулся и зашагал обратно вдоль колонны мертвых трамваев. Интуиция заставляла предпочесть хотя бы и ненадежное укрытие открытому пространству. Та же интуиция гнала его мимо остовов самых старых вагонов, выглядевших чересчур ржавыми и ветхими. Затем он все же поднялся на площадку трамвая, подобные которому видел разве что в послевоенной кинохронике. Евгений протиснулся в треугольную тьму — передняя дверь косо висела, не то полуоторванная, не то просто отвалившаяся от времени — и сделал несколько шагов по салону, светя своим мобильником.
Ничего интересного там не было. Все та же грязь, гниль и ржавчина. От обивки сидений практически ничего не осталось, с их трубчатых железных костей свисали какие-то сырые ошметки, словно гнилые клочья парусов «Летучего голландца». Но настоящих костей, которые в глубине души боялся обнаружить Евгений, здесь не оказалось.
Ладно, подумал юноша, здесь даже сесть некуда. Он уже сделал движение, чтобы повернуться и пойти к двери — как вдруг за его спиной что-то оглушительно взорвалось, разлетаясь на сотни звенящих осколков.
Евгений резко пригнулся, хотя разум, сработавший, как обычно, позже инстинкта, подсказал ему, что уворачиваться поздно, и его уже должно было изрешетить. Все же еще несколько секунд, парализованный страхом, он простоял в нелепой раскоряченной позе. Затем — боли не было, новых звуков тоже — медленно и осторожно обернулся.
Вагон был по-прежнему пуст. Тем не менее, грохнуло явно внутри, буквально в каком-нибудь метре. Евгений присел, светя на пол, и облегченно усмехнулся. То, что его обостренный страхом слух принял за взрыв, оказалось всего лишь звуком, с которым упала на пол билетная касса. Ее корпус раскололся, и медяки разлетелись по вагону. Евгений поднял из грязи тускло-ржавый кружок. Цифры едва читались на изъеденной коррозией монете. 3 копейки, 1961 год… да, кажется, проезд в трамвае тогда столько и стоил…
Любопытно — ни тогда, ни позже никто не польстился на это богатство. А ведь, по советским меркам, здесь не так уж и мало — должно быть, полная выручка за смену… наверное, это тоже был последний ночной рейс… Помешала социалистическая сознательность — или куда более мрачные причины?
Ладно, сказал себе Евгений. Надо выбираться, пока здесь еще что-нибудь не рухнуло. Например, крыша прямо на голову.
Он дошел до чешского трамвая с выломанной дверью. Поколебавшись и зачем-то оглянувшись по сторонам, поднялся по ступенькам. И сразу чуть не споткнулся о дверь, лежавшую на полу салона, одним концом на противоположном от входа переднем сиденье. Она была изрядно погнута, и теперь уже не оставалось сомнений, что кто-то — или что-то — высадило ее могучим ударом снаружи. Из-за деформации «гармошка» сложилась не полностью, застыв наподобие полуоткрытой книги, но все же внутреннюю сторону было видно — и Евгений различил там какой-то крестообразный знак. Он поднес мобильник ближе. Ну да, это был крест, грубо намалеванный чем-то бурым (ЧЕМ?) возле сгиба «гармошки». А возможно, и часть более сложного рисунка, концы которого остались на выбитых стеклах (осколки как раз хрустели под дракинскими сандалиями, и он подумал, не повредит ли подметки). Неужели пассажиры трамвая пытались защититься от… того, что ждало снаружи, рисуя на дверях (и окнах?) подобные знаки? В эпоху советского-то всеобщего атеизма… Впрочем, им это, похоже, не помогло.
Перешагнув через покореженную дверь, Евгений двинулся дальше по салону — и тут же рефлекторно остановился, испуганный уродливым переплетением изломанных теней. Выставил вперед экранчик, словно защищаясь. В слабом свете шевельнулись, словно щупальца, гнутые, покореженные, наполовину сорванные с кронштейнов и торчащие теперь отдельными кусками поручни. Это какая же нужна сила, чтобы проделать такое со стальной трубой… Евгений почувствовал, что его зубы начали выбивать дробь — и отнюдь не только из-за ночного холода. Он сжал челюсти и велел себе успокоиться. Что бы здесь ни случилось, это произошло много лет назад… но кто сказал, что с тех пор тут что-то изменилось к лучшему?
Во всяком случае, та тварь, которую его трамвай размозжил в кашу совсем недавно, точно такого не говорила.
Пригибаясь, чтобы не пораниться о торчащие обломки поручней, Евгений сделал еще несколько шагов вперед. Призрачный свет экранчика озарял спинки сидений, разодранные чем-то вроде тупых ножей. Лохмотья кожезаменителя и слипшиеся комки поролона во многих местах были заляпаны бурым все того же оттенка… и Дракин с ужасом догадывался, чем именно. На левой стене, под нижним краем окон, юноша различил неряшливые буквы того же цвета. «НЫХ». Что еще за «Ных»? А может быть, это вообще не русские, а латинские буквы — H-B-L–X? Понятнее не становится (аббревиатура?), да и откуда в советском трамвае… Тут до Евгения дошло, что он видит лишь хвост надписи, которая, очевидно, тянулась по стене в промежутках между сиденьями.
Ему пришлось пройти до конца салона, чтобы прочитать ее целиком. «Господи боже милосердный помилуй нас грешных» — было написано (кровью! — у Евгения уже не осталось сомнений) во всю длину советского трамвая.
Похоже, пассажиры пытались держать здесь оборону. Только ли молитвами и крестами, или и мерами посерьезнее? В любом случае, продержались они, кажется, недолго…
В следующий миг Евгений наступил на что-то мягкое, расползающееся и, судя по звуку, липко-сырое.
В ужасе и отвращении он отпрянул назад, тут же пребольно ударившись головой о сломанный поручень. Шепотом выругался, затем опустил мобильник экранчиком вниз. Полуразложившееся тело младенца… нет, скорее какого-то изувеченного голого карлика… да нет же! Всего-навсего плюшевый мишка. Когда-то розовый, а теперь мокрый и грязный…
Плюшевый мишка со вспоротым животом и выдранными глазами. На месте них в голове игрушки зияли две черные рваные ямы.
Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу… Все равно его не брошу, потому что он хороший… Здесь, похоже, все произошло наоборот. Почему-то это зрелище произвело на юношу едва ли не более тяжкое впечатление, чем покрытые коркой засохшей крови сиденья. Если в вагон ворвались неведомые плотоядные твари из леса, прискорбная участь пассажиров понятна. Но кому понадобилось терзать неживую игрушку?
Надо уходить отсюда, окончательно понял Евгений. Трамваи — не убежище. Лес, конечно, тоже не убежище, но там хотя бы есть, куда бежать…
Он почувствовал, как что-то теплое потекло по шее. Потрогал все еще саднящий затылок, посмотрел на пальцы. Хреново — он не просто ударился, а поранился о ржавый грязный металл. Черт его знает, что проникло в его кровь, и нечем обработать рану… но главное — теперь запах его крови могут учуять…
Евгений попытался оторвать лоскут от подола рубашки, чтобы перевязать рану. Ткань оказалась неожиданно прочной и рваться не хотела. Впрочем, он решил эту проблему, задрав подол выше головы и надорвав его о все тот же острый край. Лечить подобное подобным… Однако оторванная по кругу нижняя часть рубашки оказалась слишком мала для перевязки. Евгений слишком поздно сообразил, что голову надо туго обмотать несколько раз, а на это длины лоскута явно не хватало. Что ж, тогда хотя бы промакивать рану, пока не перестанет течь… И, кстати, в кармане джинсов есть еще платок…
