Спокойно, в очередной раз сказал себе Дракин. Ну, допустим, этот трамвай попал сюда много лет назад. И так здесь и остался. Однако это ничего не говорит о судьбе его пассажиров…

Но если им удалось отсюда выбраться — почему такая странная история осталась неизвестной?

А может, и не осталась, возразил себе Евгений. Мало ли, что пишут в желтых газетенках? Похищения пришельцами, общение с духами… проваливающиеся в заколдованный лес трамваи… какой вменяемый человек воспримет это всерьез? А если это и впрямь было еще в советские времена, так и тем более. Небось, упрятали их в психушку, и все на этом кончилось. Или они сами смекнули, что о подобных приключениях лучше не болтать. А сам трамвай, наверное, как-нибудь списали задним числом. Ибо те, кто должен был разбираться с его исчезновением, тоже были вменяемыми людьми и в психушку не хотели. Или дело на всякий случай засекретил КГБ, и так оно, нераскрытое, и хранится где-нибудь до сих пор в пыли архивных папок…

Ну ладно. А ему-то что сейчас делать? Так и сидеть посреди этого жуткого ночного леса в обществе мертвеца, дожидаясь неизвестно чего? Или кого… Звук столкновения, кстати, получился довольно громкий, особенно в ночной тишине. И как знать — не принято ли здесь в таких случаях встречать гостей… еще до того, как рассветет… Не лучше ли все-таки вылезти наружу и осмотреться?

В пользу последнего имелось и еще одно соображение: Дракин хотел взглянуть на небо. Когда он выходил из института, оно было совершенно ясным, а здесь, вдали от городского смога и света, звезды должны быть видны особенно хорошо. Деревья, правда, мешают — но непосредственно над дорогой их нет. А по звездам Евгений, пожалуй, смог бы приблизительно определить свое местоположение не только на Земле, но и в соседних звездных системах. Там, где рисунок созвездий искажен, но еще узнаваем — и по этим искажениям как раз можно прикинуть смещение относительно Солнца…

Вылезать через разбитое лобовое стекло Евгений не стал — таким образом он попал бы разве что в передний трамвай, а этого ему делать не хотелось, по крайней мере, пока. Так что он вернулся к передней двери и навалился на нее, пытаясь открыть. Это оказалось несложно — давление воздуха не удерживало ее, и дверь поехала в сторону.

Евгений спрыгнул на землю, оказавшись по колено в густой траве, полностью скрывавшей рельсы. Затем повернулся по ходу движения, вытягивая руку с мобильником — и тут же поежился, не то от холода, не то от страха.

Трамвай, в который он врезался, был не один. Целая череда мертвых вагонов, чернея глазницами выбитых окон, уходила вперед. И едва ли все их стекла вылетели при столкновениях… во всяком случае, в том трамвае, на котором приехал он, боковые окна были целы. Пока целы.

Почему-то эти застывшие посреди ночного леса трамваи с беспомощно вытянутыми вверх, где не было никакого провода, токосъемниками производили впечатление едва ли не большей инфернальной жути, чем бродящие где-то во мраке чащи чудовища. Евгений посветил на нос своего трамвая, убеждаясь в том, в чем и так уже не сомневался: весь нос был густо заляпан кровью, еще не до конца засохшей, с какими-то прилипшими ошметками. Внизу тонкие тягучие капли падали в траву. В тот же миг юноша понял, что различает и запах, идущий от этой гадости — густой, тяжелый и какой-то тухлый, несмотря на то, что кровь была свежей.

Евгения передернуло; он почувствовал, как тошнота подступает к горлу, и поспешно отвернулся. Затем двинулся вдоль вагонов.

Двери в первом из них — том, с которым столкнулся дракинский — были открыты, но Евгений не стал забираться внутрь. Он лишь, светя своим импровизированным фонариком, удостоверился в том, что понял еще в кабине: этот трамвай простоял здесь уже много лет. Чешуйки краски загибались и топорщились вдоль всего борта, колеса покрывала ржавчина. Изнутри тянуло сырым запахом коррозии и гниющих сидений.

Следующий — или предыдущий, смотря как считать — трамвай был той же чешской конструкции, но, кажется, еще старше. Выставленная в разбитом окне табличка с названиями остановок была такой грязной, что буквы едва читались, особенно при таком освещении. Все же Евгений разобрал названия улиц; маршрут был ему знаком, а вот названия — не все. Причина была очевидной — это были советские названия, отмененные еще в начале девяностых… Здесь открыта была только передняя дверь… точнее, нет, не открыта. Ее просто не было. Похоже, кто-то выломал ее целиком. Снаружи или изнутри? Сейчас это было уже трудно определить — но сил ломавшему в любом случае было не занимать…

Этот трамвай упирался носом в вагон с сильно скругленными углами — такие Евгений видел только в старых фильмах, они бороздили улицы в шестидесятых. Когда-то он был, кажется, красно-желтым, но теперь от краски на ржавом боку остались лишь отдельные островки. Все двери, как ни странно, были закрыты, хотя и перекосились от времени и коррозии. Возможно, те, кто был внутри, выбрались через окна — но Евгений не был в этом уверен и не очень хотел туда заглядывать.

Еще трамвай… и еще… и еще… этот, кажется, из эпохи сороковых, а этот, с открытыми площадками — вообще тридцатые… или даже двадцатые? Прямо музей под открытым небом — если бы не неподобающее состояние экспонатов. Нет, не музей и не выставка, конечно… но и не свалка.

Кладбище.

Говорят, есть места, куда животные сами приходят умирать. А это — место, куда приезжают умирать старые трамваи? Может быть, у машин существует свой загробный мир?

«Что за чушь лезет в голову!» — сердито пробормотал Евгений и вздрогнул — до того странным показался в ночной тишине звук его собственного голоса.

Самый последний трамвай стоял чуть отдельно от остальных, откатившись на пару метров — в соответствии с законами физики, импульс от удара в хвост ряда передался самому первому его элементу. Должно быть, это его несмазанные колеса издали такой жалобный скрип. Удивительно, что эти четыре колеса вообще смогли повернуться — трамвай был совсем древний, наверное, еще царских времен. Ржавчина и гниль практически съели его, оставив один остов; крыша давно провалилась, и в нанесенной внутрь земле проросли кусты, высовывая ветви в окна.

Дальше ничего не было — ни станции, хотя бы даже заброшенной, ни вообще каких-либо построек или машин, ни знаков, как-то отличающих это место. Только заросшие рельсы, уходящие дальше в лес. Очевидно, это было просто место, до которого трамваи докатывались своим ходом благодаря здешнему рельефу, а не какая-то искусственно созданная площадка.

Но кто-то ведь и зачем-то проложил эти рельсы?

Евгений с сомнением посмотрел во тьму, куда уходил путь, затем вспомнил о своем намерении изучить звездное небо. Он поднял голову, но никаких звезд не увидел. Вверху не было вообще ничего — только сплошная непроглядная чернота.

В городе такого неба не бывает никогда — если оно затянуто тучами, то их видно. Но это потому, что их подсвечивают снизу городские огни. Здесь же, вдали от всяких источников света…

Впрочем, какой-то свет — не считая того, что от мобильника — здесь все-таки был. Очень-очень слабый, но был. Раз уж Евгений мог различить во тьме силуэты деревьев и трамваев. Но с того момента, как он проснулся в темном и пустом вагоне, светлее определенно не стало. Хотя по времени на востоке (где здесь восток?) уже должны быть заметны признаки грядущего рассвета. Если, конечно, считать, что это место недалеко от Москвы — во что верилось все меньше…

Что же все-таки делать? Идти дальше по путям, рискуя встретиться с… (от одной мысли об этом пробирала дрожь), или все-таки забраться обратно в трамвай и ждать конца ночи? Ждать неведомо сколько, сидя рядом с мертвецом… Евгений тут же сердито напомнил себе, что он не какой-нибудь суеверный дикарь. Мертвец — это просто мясо и кости, и ничего кроме. Да, вот именно — мясо. Что, если запах падали, для человеческого носа пока еще не различимый, привлечет каких-нибудь обитателей ночной чащи?

Евгению вспомнились трамваи с выломанными и с закрытыми дверями. Вполне вероятно, что их пассажиры решили отсиживаться внутри. И не похоже, что это им помогло…