Антон меж тем быстро шел на поправку. Дракин даже не представлял себе, что глубокие раны, да еще при таком уходе, от котого любой профессиональный врач пришел бы в ужас, могут зарастать с такой скоростью. Да и кости, похоже, прекрасно срастались без всякого гипса и шин. «Заживает, как на собаке», — с мрачным видом сострил Евгений, но Алиса, похоже, не поняла его шутки. Возможно, не слышала прежде такого выражения.
Увы, для мрачности у Дракина были причины. Сам он не мог похвастаться такими же успехами по части здоровья. Спина все еще ныла, и более того — как он ни гнал от себя эту мысль, но вынужден был признать, что она стала ныть больше; боль расползлась от лопаток во все стороны, от плеч до середины позвоночника. Зуд также распространился от носа по всему лицу, а затем перекинулся и на руки. Евгений говорил себе, что это, вероятно, аллергия, вызванная не то травой, на которой он спал, не то непривычной пищей (питаться им всем, включая Антона, по-прежнему приходилось дарами леса, которые приносила Алиса — среди них были не только корнеплоды, но и какие-то странные мягкие орехи, и даже грибы, на вкус напоминавшие сырое мясо; впрочем, псу пару раз перепали «деликатесы» в виде найденных Алисой дохлых грызунов неизвестной породы, от которых уже заметно пованивало). В прежней жизни Евгений, правда, никакими аллергиями не страдал, но ведь и с подобной флорой он прежде не сталкивался… Увы, при всей успокоительности этой версии, мысль о том, что все обстоит гораздо хуже, и он все же заразился какой-то местной дрянью — возможно, опасной, и даже смертельной! — выглядела ничуть не менее вероятной. Евгений терпеть не мог обращаться к врачам, но все же мысленно дал себе клятву, что сделает это сразу же, как только выберется отсюда. «Выбрался один такой!» — ехидно отвечал внутренний голос. Евгений впивался ногтями в ладони и старался вновь сосредоточиться на проблемах переменных звезд.
Поделиться своими страхами с Алисой он почему-то не решался. То ли его так задела ее равнодушная реакция на его первую жалобу, то ли он подсознательно опасался, что в его болезни окажется нечто постыдное (что было, конечно, глупо), то ли его смущали возможные методы лечения (на Антоне, впрочем, продемонстрировавшие свою эффективность), то ли… то ли он просто боялся услышать приговор. Сама Алиса по-прежнему уделяла больше внимания своему псу, нежели своему гостю, и, похоже, не обращала внимания на легкое покраснение кожи юноши.
Вообще их взаимоотношения складывались странно. Евгения несколько смущало, что он явочным порядком поселился в ее маленькой хижине, ест то, что она добывает в лесу, а сам не приносит никакой пользы, не считая чисто символического «приглядывания за Антоном» в ее отсутствие. Он бы помог ей по хозяйству, но никакого «хозяйства», как такового, не было. Девушка, в свою очередь, не высказывала никакого неудовольствия по поводу свалившегося на нее нахлебника, но и не делала никаких попыток к сближению. Нет, не только к «сближению» в том смысле, о котором в первую очередь подумали бы девять из десяти сверстников Евгения; сам он твердо решил посвятить жизнь науке и постановил, что всяким половым глупостям в ней не место, так что отсутствие у Алисы женского интереса к «единственному мужчине в этом мире» его полностью устраивало. Но девушка явно не стремилась и к чисто дружескому сближению с человеком, с которым волей-неволей делила кров, а когда он сам пытался завести непринужденную беседу, отвечала односложно или вовсе молчала. Было ли причиной ее недостаточное знание языка? Вряд ли; за считанные дни, прошедшие с их первой встречи, ее речь и впрямь стала намного лучше. Или она просто так долго жила в полном одиночестве, если не считать собаки, что уже просто не представляла себе, как общаться с другими людьми? Или все дело в тяжелых воспоминаниях об ее прежней жизни — воспоминаниях, из-за которых она не хочет возвращаться назад и, вполне вероятно, связанных с мужчинами? Тоже вряд ли — тогда она бы проявляла к нему неприязнь, даже не осознанную, а ничего такого он тоже не замечал. Скорее у Евгения возникло впечатление, что она относится к нему, как к чужому. Не плохому, не враждебному — просто чужому. Постояльцу, с которым нет смысла знакомиться ближе, потому что он все равно скоро уйдет.
Уйдет, да. Что бы это слово здесь ни значило.
Впрочем, он ведь действительно собирается уйти, и как можно скорее. Но не так, как ушли те, от кого осталась лишь куча рваного тряпья.
Наконец Антон оправился настолько, что сперва несколько раз вальяжной трусцой обежал вокруг хижины, уверенно ступая на недавно еще сломанные лапы, а затем отправился в лес вместе со своей хозяйкой. Возвратились они пару часов спустя. Когда Антон тяжело прыгнул в хижину через входное отверстие, Евгений вздрогнул: вся морда пса была перемазана кровью. Впрочем, вид у зверя был довольный.
— Что это? — спросил Дракин пролезшую следом Алису.
— Падаль, — ответила она, проследив направление его взгляда. — Он поел. Я не стала. Люблю свежее. Но ему еще рано для охоты. Ничего не поймали. Яйца будешь?
— Давай, — согласился Евгений. Он тут же вспомнил, что яйца придется есть сырыми, но, за неимением лучшего… К тому же ему стало любопытно, каковы яйца местных птиц. Он слышал в лесу голоса, похожие на птичьи, но ни одной птицы здесь пока что не видел.
Алиса положила на пол свою сумку, широко раскрыв ее. То, что лежало внутри, мало походило на куриные или вообще птичьи яйца. Это были влажные на вид белесые шары диаметром около восьми сантиметров; когда Евгений взял одно из них в руку, то убедился, что оно покрыто не скорлупой, а мягкой пленкой.
— И как это есть? — спросил он без энтузиазма.
— Прокусить кожуру — высосать — выбросить кожуру.
Сделав над собой очередное усилие, Дракин последовал инструкции; густая слизь, наполнившая его рот, почти не имела вкуса, но, с другой стороны, ничего явно отвратительного в ней тоже не было. «Практически как устрицы», — подбодрил себя юноша, пробовавший этот морской деликатес один раз в жизни и не понявший, что же люди в нем находят. Так что Евгений благополучно расправился с первыми четырьмя яйцами; когда он высасывал пятое, ему в рот проскользнула какая-то куда более плотная масса, причем словно бы ощетиненная отростками, коловшими нёбо и язык. Евгений закашлялся, выплевывая это; на землю шлепнулось скрюченное, почти сформировавшееся тельце с тремя рядами поджатых членистых ножек и непропорционально большой безглазой головой со жвалами.
Брезгливость Дракина за последнее время подвергалась уже многим испытаниям, так что ему удалось подавить рвотный позыв. Он лишь сдавленно спросил:
— Что это за дрянь?
— Некоторые созревают раньше остальных. Бывает, — ответила Алиса, с аппетитом расправляясь со своей долей яиц. — Ты зря выплюнул, они мягкие. Можно жевать. Панцирь твердеет, только когда вылупятся.
Антон, хотя и сытый, но считавший, очевидно, всякую упавшую на пол еду своей собственностью, не замедлил подтвердить ее слова делом.
«Мед — это выделения насекомых», — напомнил себе Евгений. «Шелк, кстати, тоже, хотя его и не едят…» Но эти разумные соображения все же не заставили его притронуться еще хотя бы к одному яйцу. Вместо этого, поглядев на довольного Антона, он вновь поднял тему экспедиции к началу рельсов.
— Хорошо, — неожиданно легко согласилась Алиса. — Завтра мы проводим тебя.
— Только до рельсов, или туда… в смысле, откуда они ведут? — постарался развить успех Дракин.
— Я пойду с тобой. Один ты можешь не вернуться назад.
— А ты хочешь, чтобы я вернулся? — не удержался Евгений. Он, конечно, понял, что она имеет в виду возвращение в этот дом, а не во внешний мир.
— Думаю, тебе еще рано уходить, — спокойно (и как будто не совсем последовательно) ответила она.
На следующее утро они отправились в путь. Уже рассвело, но на сей раз в лесу было тихо. Не слышно было даже обычных шорохов, которые Дракин уже не относил за счет отсутствующего здесь ветра. Впрочем, возможно, все дело было в том, что сейчас они шли по другой части леса, в которой Евгений еще не бывал; он точно помнил, что, когда Алиса привела его в свое жилище, они вышли к хижине с другой стороны.
