— Я с Дамиром поговорил. Маме нужен мозгоправ, Лиз. Грех поможет, — чуть ли не шепотом, потому что открывать свои чувства не привык. Но Кирьянова лишь на такие порывы откликается. Вот и сейчас обнимает сама, прячет лицо у меня на груди. Наверняка слышит, что за ребрами гудит мотор. Будь другая на ее месте, оттолкнул бы. Постыдился показывать, как меня колбасит от происходящего. Как стремно, что мать постепенно теряет связь с сознанием. Произносить это вслух еще хуже. Реальность добивает.

Стоим на месте долго, будто прилипли друг к другу. Лиза допивает напиток, пока гуляем по набережной. Мне даже холодный ветер в кайф. Наблюдаю за тем, как она улыбается. Ушки эти из волос умиляют. В какой-то момент доходит, что я не просто зависим от нее. Люблю…

Осознание проносится током по венам. Напрягает весь организм. Я перестаю улыбаться, как полоумный. Сердце вот-вот треснет от напора чувств, которые по своему объему превосходят все возможные.

— Что-то не так? — Лиза перестает улыбаться, а я застываю с телефоном в руке.

— Нет, — трясу айфоном в воздухе, — хочу тебя сфоткать. Улыбнись, Лиз.

— Нет… — отмахивается, пытается спрятать лицо, но мне удается сделать несколько кадров, пока мы дурачимся. Слышать ее смех и вовсе вышка по ощущениям. Ставлю одну из фоток на заставку и убираю телефон в карман куртки. Снова тяну ее к себе, но на этот раз присасываюсь к губам отнюдь не по-детски. Напираю. Заставляю танцевать ее язык с моим. Так вкусно, мать твою! Шоколадного поцелуя у меня еще никогда не было.

— Хочу тебя, Лиз… — выдаю, не успевая остудить кровь. Кирьянова каменеет. Тут же, словно я сказал что-то обидное. — Красивая… — трусь о ее нос, как долбанный котенок. — Моя… Моя Лиза…— она вроде обмякает, но все равно отстраняется. — Лиз?

Она упрямо молчит, пока я выискиваю в ее лице ответ на вопрос. Что не так?

— Если ты только из-за этого со мной, то… — краснеет, как рак, а я улыбаюсь. — Это не смешно!

— Лиз, — прижимаю к себе. Сопротивляется. У меня выскакивает идиотский смех. — Да стой ты! — еле заставляю посмотреть мне в глаза. — Не захочешь, ничего не будет. Я хочу, чтобы ты рядом была. Слышишь? Подожду, сколько нужно.

— Да?

— Да, — улыбаюсь еще шире от ее смущения, — только долго не тяни, а то передо мной слишком сладкий десерт. Боюсь, что не сдержусь и съем.

Есть вещества, которые ты пробуешь лишь раз, и всё — попал в стойкую зависимость. В этом случае разум подает тревожные сигналы о том, что тебя можно спасти, что подводит сугубо телесная оболочка, но ты силён духом и сможешь победить. Как с допингом в спорте. Необходимо скрутить волю в кулаке, стиснуть зубы и работать над собой. В случае с Кирьяновой так не получается. Я будто в ловушке, из которой нет выхода. И мозг, и тело настроены на один радар. Ловят одну волну. Других попросту не существует. Помешан на ней конкретно, а после прогулки по набережной и вовсе привязан к ней. Понимаю, что чувствую. Люблю. От этого слова пробирает до самого нутра. Страшат ощущения, но они приносят кайф в огромных дозах, изо дня в день я его ловлю, тиская свою Лизу. Дорываюсь до новых участков ее прелестного тела и сгораю заживо.

Хочется сорваться с катушек и отлюбить её, как умею, но отчего-то стопорю процесс. Нет желания быть с Кирьяновой, как с другими. Настроен на что-то незабываемое. Одно, а не многочисленное. Вот только весь свет перекрывает мать со своими закидонами. После очередного цирка уже вернулась с больницы. Отец скинул на меня заботу о ней. Хотя с заботой я погорячился. Скорее контроль. Я, скрипя зубами, слежу за тем, чтобы она снова не вкинула в себя какие-нибудь таблетки. Жду, когда Грех устроит мне встречу со своим дядькой. Оказалось, что все проще, чем я думал. Основная сложность — уломать мать на лечение. И тут я не знал, с какой стороны к ней подойти. Все мысленно подбирал слова, но не начинал столь «приятную» беседу.

С ней вообще сложно было перебрасываться даже парой фраз. За простым вопросом следовали обвинения и нытье, которого раньше она в мой адрес не кидала. Я выжидаю удачного момента, когда мы будем дома, а не среди толпы. Не хочу устраивать прилюдное шоу. Мама тоже стала напряженной в моем присутствии. Раньше прижималась ко мне и ласково называла, а сейчас отстраненно водит пальцем по кружке и смотрит в окно. Как пробивать путь к ее сознанию, если там бетонный блок?

— Мне нужно отъехать ненадолго, — начинаю первым. Лиза ждет. В универе нам не удалось пообщаться. Она с Инной крутилась, а меня преподы за прогулы отчитывали. Потом к Аристарху усвистал и в больницу. До Милых Ушек дорвался с самого утра, когда зажал в машине. И все. Мне этого катастрофически мало.

— Конечно, — на лице матери появляется кривая улыбка. Бросает на меня взгляд, как в свое время на отца. — Езжай. Раз у тебя есть дела поважнее.

— Мам, — со свистом тяну кислород в легкие. Вся еда поперек горла становится. Она складывает руки на груди. Под глазами синева. Губы сухие. Волосы потеряли свой блеск. Из милой хрупкой женщины она превратилась в злобную и чужую тетку.

— Я не останусь одна, не переживай, Тошенька, — произносит с усмешкой и вновь исследует взглядом окно, — иди туда, где важнее.

До хруста сжимаю кулаки и стискиваю зубы. Ненавижу такие ходы. Убивает же без анестезии.

— Перестань, — сиплю на низких нотах, — я нормально с тобой поговорить хотел.

— Неужели? Ты хотел, сынок? А я вот тоже хотела побыть с тобой, но… — часто моргает и отворачивается. — Открой дверь, если не сложно, — указывает на дверной проем, когда по всей квартире разлетается трель. Кто-то активно жмет на звонок и не убирает палец.

Со скрипом отодвигаю стул и выхожу из кухни. Сердце почему-то ускоряет ритм своих сокращений. Каждый шаг громким гулом пролетает по черепной коробке. Дергаю ворот толстовки, чтобы снизить его давление на шею, открываю дверь и ошарашенно смотрю на гостью. Хотя, чему я удивлен? Кого еще мать могла позвать мне назло?

— Впустишь? — Кристина задирает свой нос и показывает максимум надменности и важности. В университете ходит, как обиженная принцесса. Даже поприветствовать не в состоянии, а сейчас наигранно улыбается. В глазах страх.

Отхожу, напрягаясь всем телом, когда в нос ударяет аромат ее приторных духов, закрываю верь и смотрю на то, как Крис снимает куртку, разувается и поправляет волосы.

— Зачем приперлась?

Она округляет глаза, притворяясь невинной овечкой. За несколько лет общения изучил ее повадки и сейчас чувствую концентрированный шлейф фальши. Другой бы не заметил, а я по жестам вижу, что озабоченная подруга детства врет.

— Твоя мама попросила с ней побыть. Ей одиноко… — игра мастерская не придерешься, и это жутко раздражает. — Что… — пищит, когда сокращаю между нами расстояние и прижимаю к стене, сжимая пальцы на тонкой шейке. — Что ты творишь? — шипит и бьет по моей руке своими.

— Лучше бы ты обходила наш дом и семью стороной, Крис.

— Больной, — перестает сопротивляться и улыбается, как полоумная, — ради своей серой мыши стараешься? Так я тебя обрадую, твоя мама никогда ее не примет.

— Кри-и-ис, с огнем играешь, — перед глазами темнеет от того, как я хочу придушить эту дуру. — Я тебе выставку с рук спустил. Больше не повторится.

— Пф-ф-ф, и что ты мне сделаешь, Тоша?

Сражаемся зрительно. Без слов пытаюсь передать ей весь ужас, который устрою, если обидит Лизу. Сейчас внутренняя буря разрастается. Цепкими когтями рвет мягкую плоть. Я понимаю, что сделаю все ради Кирьяновой, а вот она… Чувствую, доверие не восстановил. На это время нужно, и Кристина может глобально подосрать. Предсказуемо, конечно, только не нужно вовсе.

— Я предупредил, — разжимаю пальцы ровно в тот момент, когда мама выглядывает в коридор. На ее лице тут же отражаются эмоции. В шоке от того, что я применял силу к ее излюбленной девочке.

— Антон? — в голосе испуг. Приходится отстраниться от Кристины, которая тут же маскирует сучью натуру за маской наивной овечки. — Что ты делаешь? Он обидел тебя? — тянет руки к Руслановой, а та всхлипывает и прячет лицо у мамы на плече. — Боже, сынок, что с тобой творится?