– Эка придумали. Да хто ж на волка с вилами ходит?! Ево, серого, как увидете меж деревьев, так и удерёте – душа в пятках. Ну кто из вас, бабоньки, кишкой не тонковат?

Над сходом повисла гнетущая тишина, которую прервала председательская свояченица Любка Старовойтина.

– А чё ты нас волком пужашь, а, Ефим Трофимыч? Ты сам лесник в прошлом, вот и организуй наших мужичков. Нешто нам, бабам, ещё и по сугробам прикажешь таскаться? Вон возьми тово же Вальку Федотова, ему всё одно на свободе недолго ходить, опять кого-нибудь задерёт по пьяне. Пущай хоть како полезно дело сделат.

Валька, с напускным достоинством лузгавший семечки, демократично промолчал. А Ефим Трофимович, вспомнив следы от громадных волчьих лап, вяло отрядил:

– Тут неча с кондачка решать. С моею пукалкой такого зверя не завалишь. Ежели волк на людей вышел, знать, лихо в лесу с живностью и он ныне лют до всякой добычи.

Председатель сделал несколько попыток урезонить колхозников и призвал “решать проблему всем миром”, но его агитация должного эффекта не произвела. Народ было потянулся до дому- до хаты, как раздался голос смурного мужика Василия Никитина, совсем недавно объявившегося в здешних краях.

– Я пойду на волка, и помощников мне не надо.

Деревенские чужаков не жаловали, тем более таких, как Василий – нелюдимого и скупого на общение. Но сейчас его поступок возражений не вызвал. Председатель даже посулил выдать ему свой карабин, от которого тот отказался.

– Ненада! Своими силами обойдусь.

Судачить ни у кого охоты не было. Поэтому сход сразу прекратился, быстро освободив темнеющую в сумерках улицу для беспечного озорства зимней позёмки.

Ефим Трофимович не угомонился. Взыграла в нём какая-то застарелая уязвлённость, что исподволь не давала покоя для утверждения чувства собственного достоинства. Всё у него в жизни выходило недоделанным. Вроде седьмой десяток пошёл, а вспомнить-то и нечего. Ни детей, ни внуков, ни иных подвигов бывший лесник на своём счету не имел. Войну и ту всю в тылу просидел на торфоразработках сменным мастером.

“Тьфу”.

Ефим Трофимович несколько дней следил за приготовлениями Никитина, и, когда тот вышел ранним утром на дорогу к лесу, попытался сговориться о совместных действиях.

– Человек Вы в здешних краях новый, а я энти леса как свои пять пальцев знаю. Все вдоль и поперёк исходил-изъездил.

Но Василий наотрез от помощи отказался.

– Лес – он везде лес, сам управлюсь.

Ефим Трофимович раздосадовался, но навязываться не стал.

Пару раз он видел, как Никитин возвращался под вечер в деревню, хотел подойти, поговорить, но угрюмый вид чужака его всякий раз останавливал.

Наконец, воспользовавшись возросшим любопытством односельчан, Ефим Трофимович решил вновь подкатить на кривой. Выслушав путаные речитативы старика, облачённого “интересом народа”, Василий с неохотой проговорил:

– Следы в лесу лосиные. За сохатым волк приходил. Теперь лоси вглубь подались, и хозяин за ними.

Ефим Трофимович даже обмяк от неожиданности.

– К-к-какие лоси!? Да тут во всей округе лосей отродясь не было. Нешто так может быть?

Но Василий, не впустивший гостя даже на двор, уже затворил перед его носом ворота.

Возмущённый столь непочтительным обращением, Ефим Трофимович до глубокой ночи вышагивал по своей маленькой светёлке, а когда успокоился, вдруг озарился смутной догадкой.

– Тут чё-то не чисто…

С этой поры он не выпускал деревенского приблуду из виду, контролируя буквально каждый его шаг.

Валька Федотов сидел возле телевизора и лениво слушал базлание ведущего популярного шоу про всякие проблемные семьи. Его мать, “Федотиха”, с соседкой Нюркой втихую квасили водовку на кухне и о чём-то вполголоса судачили. Валька их происки давно раскусил, но, впав в вялую хандру, продолжал бессмысленно пялится на черно-белый экран.

Дверь в сенках тихо скрипнула, и на пороге возник Ефим Трофимович.

– Доброго вечера, сударушки. Хлеб да соль!..

Гость попытался деланной весёлостью утаить свою озабоченность, чтобы избежать излишних расспросов. Захмелевшая Нюрка игриво подбоченилась и, забыв о сидящем в горнице Вальке, в тон Ефимовичу заголосила:

– А-а, вот и хахаль на огонёк! Слышь, Матвевна, а ты говорила, што на наши целки не найдётся нынче чьей-нибудь хотелки. А вот те женишок! Ой, да ты не смотри, Матвевна, что с Трофимыча песок сыпится, при хорошей-то бабе и пенёк сучками топырится.

Бабёнки зашлись в хохоте, но Ефим Трофимович в перепалку не вступил.

– Эта… Кланя, Валька твой дома?

Федотиха, заведённая подругой, попыталась выбраться из-за стола, однако, покачнувшись, бухнулась на место.

– А тебе на што мой Валька-то? Ра-а-абочий день кончился. Вишь отдыхаем… веселимся.

Из горницы показался Валька и снисходительно оглядел гостя.

– Чё те?

Ефим Трофимович сглотнул сухой комок в горле и проговорил с нервной хрипотцой:

– Пойдём-ка, паря, потолкуем. Не будем понапрасну мешать труженицам села… вечерять.

Уже не прощаясь, Ефим Трофимович покинул ненавистный ему дом. Валька Федотов с неохотой накинул полушубок, вышел следом.

– Ну, чё те? Никак на разборки позвал?

Ефим Трофимович подавил в себе свербевшее внутри раздражение.

– Ты, коли имеешь како-нибудь оружие, бери, и айда со мной, по дороге скажу.

Валька хмыкнул.

– Эвон чо! Я тебе што – шестёрка? Канай отсель, старичок, а то огорчу чем-нибудь тяжёлым.

Трофимович вздохнул.

– Не гунди, пацан, слышь, как собаки заходятся?

Валька было рыпнулся, но собачий вой донимал его уже второй день. С самой зоны их хвостатое племя он ненавидел всем своим гнилым нутром. Первое, что сделал, когда вернулся с зоны – удавил дворовую шавку матери.

– Ну, базарь, дедок. Если толково изложишь, уйдёшь отсюда целым.

– Чужак-то наш, Валя, не простой оказался… Гость у него оч-чень странный. Надо их обоих, голубчиков, успеть прищучить.

– Чё ты на него катишь? Никак срубить хочешь, что тот тя на толковище подсидел?

– Ты, Валя, свои зэковские замашки засунь куда подальше. Я таких героев за жизнь вдоволь насмотрелся. Если кишка тонка, так и скажи. Время дорого.

Валька снова рыпнулся, но очередная волна совершенно дикого собачьего воя заставила его остановиться.

– Ладно, дедок, пойдём, пощупаем твоего фраерка.

У столбушки ворот Ефим Трофимович подобрал своё старое охотничье ружьё и под ироничным взглядом Вальки спрятал его за полу.

– О, дедок, да ты без балды на разборки собрался. Ща-ас, верняк, всех замочим… при таких-то двух стволах.

Возле приземистой избёнки Никитина они остановились. Тускло светящиеся оконца были наглухо задёрнуты занавесками. Изнутри никаких звуков не доносилось.

Ефим Трофимович сдвинул ушанку набок и прислушался. Валька Федотов, несколько растерявший свой гонор по дороге, осторожно спросил:

– Ну, чего там?

– Чево, чево? Сам посмотри.

Старик вынул ружьё и двинул к воротам.

– Подожди-ка, дед, тут вот щелка есть. Дай я сперва посмотрю, партизанить потом будешь.

Пока Валька вглядывался сквозь найденную щелку в занавеске, Ефим Трофимович попробовал открыть калитку, но та была чем-то подпёрта со стороны двора. Краем глаза он заметил, как Федотов резко отпрянул от оконца и на корячках начал отползать от избы.

– Ты чо, Валёк, а?

Но тот сноровисто развернулся, и, уже не оглядываясь, кинулся прочь. Ефим Трофимович бросился следом. Федотова он нагнал уже возле его дома. Парень находился в невменяемом состоянии: глаза бегали, рот кривило от неконтролируемых судорог.

– Стый, слышь, оглоед, стый! Да куда ты, заполошный? Нешто в таком состоянии на глаза людям покажешься?

Но Валька ничего не соображал. Ефим Трофимович ухватил его за шиворот и силком потащил за собой.

– Во-от, а ты боялся.

После нескольких глотков самогона Вальке немного полегчало, и, хотя зубы выстукивали о края стакана неровные ритмы, в глазах появилась осмысленность.