В Англии Мерлин и Кокс нередко преодолевали большие расстояния верхом и теперь тоже предпочитали седло портшезу, где было слышно главным образом монотонное пение и пыхтенье носильщиков, но Локвуд и Брадшо сели на коней впервые. Неожиданная честь, оказанная им, простолюдинам, вскоре обернулась для них мукой: еще до вечера они в кровь стерли себе ляжки. Им помогли спешиться и отвели более-менее сносные места в одном из фургонов, запряженном шестеркой буйволов и высоко нагруженном обернутыми в непромокаемую ткань коврами и ящиками с вазами. Ведь в напряженной от беспрерывного дождя и грязи обстановке Цзян и тот не рискнул спросить, не возьмет ли кто из придворных англичанина в свой просторный, роскошный портшез.
Как полагали мандарины, путешествие в Жэхол займет семь дней, максимум семь дней, причем необходимо постоянно держать наготове резервный отряд носильщиков, ведь еще не было случая, чтобы несколько евнухов, которым надлежало без стонов и жалоб тащить драгоценный груз, не умирали в обозе от изнеможения.
Если носильщики и пели под проливным дождем, когда кровь от натуги едва не рвала жилы, то в первую очередь оттого, что запрещенное хриплое дыхание и жадное хватание воздуха можно было безнаказанно замаскировать в этих гужевых песнях как припев или начало строфы.
Когда на пятый день пути дождь перестал, а к вечеру шестого меж волнами поросших густым лесом холмов и горных вершин начал подниматься туман, реющие и клубящиеся завесы над согретой вулканическими силами рекой, — и из этих завес восстали далекие кровли пагод и башни Жэхола, караван с часами остановился.
Все песни и хриплое дыхание носильщиков утихли. Проводник каравана, тучный маньчжур, который в минувшие дни при малейшей заминке в движении появлялся словно вездесущий демон и, по словам сведущего Цзяна, как никто другой из придворных чиновников, был у Высочайшего в большом фаворе, приказал остановиться и велел своему глашатаю прокричать в воцарившуюся тишину: Этот вид! Этот вид есть самая драгоценная плата, вознаграждающая каждого пилигрима и странника, идущего в Жэхол, за перенесенные невзгоды.
Носильщикам грузов и портшезов, впрочем, куда более ценной казалась рисовая водка, какую толстый маньчжур велел разливать из больших оплетенных бутылей под возгласы глашатая, что Жэхол — доказательство тому, что Владыка Десяти Тысяч Лет способен еще больше облагородить даже творение богов.
Путешественникам должно поднять взгляд — слушайте, слушайте! — всем должно поднять взгляд и созерцать, как искрятся водоемы, отражающие хрустально ясное небо, пронизанное лишь ароматами цветов и прихотливыми зигзагами птичьего полета. Им должно восхититься вереницей облачных кораблей, и завесами тумана, и завитками перистых облаков, посланцев звезд!
И прежде чем вновь подхватить свою ношу и благоговейно проделать последнюю тысячу шагов, еще отделяющих их от Жэхола и его роскоши, им всем должно прислушаться к плеску воды и шуму сосновых боров! Всем должно поднять голову и прислушаться, коль скоро они не желают потерять уши и голову на плахе у горячей реки.
Прислушаться! Им должно прислушаться к музыке ветра в ветвях хвойных деревьев и в волнах, к музыке этого рая, сотворенного Владыкою Десяти Тысяч Лет, к музыке, в коей исчезает гул голосов и тщеславный шум этого окаянного мира.
11 Айши, Утрата
Бальдур Брадшо, девятый из одиннадцати детей ланкаширского оловянщика Тайлера Брадшо и его жены Элфтриды, умер, завидев рай, в возрасте двадцати девяти лет.
Весь день он изо всех сил старался вновь испробовать привилегию верховой езды и держаться в седле прямо, притом что, хотя минувшие дни провел пассажиром запряженного буйволами фургона, растертые ноги зажить не успели. Кокс и Мерлин, которые в день его смерти скакали то впереди, то рядом с ним, пытались подправить его осанку, когда маньчжур сделал знак остановиться, ибо вид далекого, окутанного туманами Жэхола был якобы прекраснее всего, что караван лицезрел на пути в лето. Прислушаться! Каравану должно остановиться и прислушаться. Маньчжур приставил ладони к ушам и велел обозу сделать то же самое.
Позднее никто не мог уверенно сказать, почему конь Брадшо, мускулистый тибетский мерин, вдруг заржал, стал на дыбы и в панике галопом ринулся прочь. Одни носильщики портшезов утверждали, будто меж копытами коня метнулся какой-то зверек — лисица, а может, волчонок. Другие не сомневались, что крупные лошадиные оводы сели на растертое подпругой место и больно укусили мерина, вот и все; оводов в эту пору всегда полным-полно, скоту на пастбищах и тягловым лошадям от них житья нет.
Правду знал, вероятно, один-единственный человек, водонос, утолявший в дороге жажду самых ценных животных из кожаных ведер, какие таскал на коромысле, и тогда как раз собирался напоить коня Брадшо, — но он молчал. Ведь и он мог только предполагать, что увиденное им привело к смерти оберегаемого Великим англичанина, и боялся говорить, коль скоро его не спрашивают. Тот, кого оберегал Владыка Десяти Тысяч Лет, не мог, не имел права умереть.
Виноват был ветер. Налетевший сзади порыв подхватил длинный, коричнево-черный хвост коня, взметнул его вверх и на миг раздул темным волосяным веером, который оказался больше усталого всадника. Тот ощутил лишь движение воздуха, но странного веера за спиной не заметил. Только водонос да конь, который, учуяв запах выплескивающейся из кожаных ведер воды, повернулся к водоносу, неожиданно увидали, как за спиной Брадшо широко и грозно взметнулось что-то неведомое. Мерин заржал от ужаса, стал на дыбы и резко припустил галопом, пытаясь уйти от опасности.
Во всяком случае, Брадшо, еще погруженный в созерцание окутанного речными туманами города и, наверно, облегченно вздохнувший из-за остановки, которая ненадолго прервала его борьбу за равновесие, был выброшен из седла, но на мшистую почву не упал: левый его сапог застрял в стремени, и конь на полном скаку протащил седока по зарослям минимум на треть мили. Во время этой панической скачки Брадшо, на свою беду, со всего маху ударился левым виском о скалу или о ствол дерева, поваленного давно забытым ураганом, так что был уже мертв, когда трое конных гвардейцев наконец догнали мерина и остановили.
Брадшо стал последним из трех покойников “часового” каравана, которых путь в Жэхол привел не в звенящую песнями соловьев и дроздов летнюю резиденцию императора, а к смерти. Но если остальные две жертвы — возчик, затоптанный на каменном мосту собственной упряжкой, и носильщик портшеза, скончавшийся от изнеможения, — задержали караван совсем ненадолго и были похоронены так быстро, что за это время даже скотину напоить не успели, то на сей раз, после возбужденной суматохи и нескольких тщетных попыток личных лекарей маньчжура оживить англичанина, весь караван замер в неподвижности. Ведь погиб один из англичан, гость и подзащитный императора.
Хотя Жэхол с его башнями, загнутыми крышами, храмами и павильонами на вершинах холмов, казалось, парил над пеленой тумана совсем рядом и до него наверняка оставалось меньше двух часов пути, маньчжур приказал разбить лагерь на месте несчастья. Ибо законы двора гласили: если смерть настигла человека, который как гость Всемогущего находился под сенью его защиты, надлежало на один день прервать всякое движение и всякую работу, а стало быть, не дозволялось ни идти дальше, ни ехать, ни плыть.
Хочешь не хочешь, снимай ярма с упряжных буйволов, покидай портшезы и ставь их длинными рядами, расседлывай коней и верблюдов. Даже кораблям в открытом море этот закон предписывал бросить якорь, а в непогоду зарифить все паруса, кроме одного, необходимого, чтобы держаться носом по ветру. Коль скоро смерть унесла жизнь человека из тени императора, вся прочая жизнь на один день должна тоже остановиться.
В сумерках, когда разожгли первые костры, чтобы приготовить еду, и вскоре прибыли гонцы из Жэхола, посланные выяснить, отчего караван не пришел в город, Бальдур Брадшо, обернутый в серый шелк, уже покоился на катафалке перед гранитным утесом, что наутро будет выситься над его могилой. Не вняв англичанам, которые хотели отвезти своего товарища в Жэхол и похоронить там, маньчжур распорядился похоронить упавшего на месте несчастья, под сенью этого утеса, дабы тем самым умилостивить демонов: упавший всадник должен составлять компанию пособничавшим его гибели демонам, пока не поведает им свою историю и не ознакомит их со своей жизнью во всех подробностях, так что они с миром отпустят его туда, где нет уже ни времени, ни целей.
