Только оказавшись на станции, я понял, как трудно сделать тот самый запрос на Землю по двум причинам, первая из которых – это поставить в неудобное положение тех людей, которым предстоит принять решение об удовлетворении моего запроса либо об отказе в нем. Второй, и не менее важной причиной было то, что я и сам не знал, какие именно вещи помогут мне преодолеть невыносимую тяжесть бесконечного расстояния до родной планеты.
* * *
Темнота. Я вглядываюсь в нее пристально, пытаясь угадать время суток, но все усилия тщетны. Вселенная как будто вне времени. Время во Вселенной – это совсем другая категория по сравнению со временем, длящимся на Земле. Мне предстоит еще это понять. Я привык к космической мгле и могу видеть звездные скопления невооруженным глазом. Эта мгла вместе с монотонностью повседневности давно угнетает меня. Я уже не тот восторженный адепт космоса, каким прибыл на станцию. Но все еще пытаюсь им быть.
Я сижу перед единственным окном, расположенным в неподвижной части станции. Как я называю его? По-разному: иллюминатор, успокаивающий разум; табло, прорезающее тьму; черный экран; окно размышлений. Могло бы подойти любое сравнение и никакое не будет полностью точным. Общее в этих сравнениях только одно – единственная для меня визуальная связь с космосом, пока я нахожусь внутри станции. Он прямо передо мной. Вид из такого отдаленного места, как мой войд, сильно отличается от того, что любой наблюдатель ожидал бы увидеть. Никакой россыпи звезд или многоцветных пылевых облаков, ярчайших квазаров и прочих красивых космических панорам. В пределах моей видимости расположена туманность с размытыми границами, на вид небольшое скопление звезд. Это скопление образует нечто вроде пятерки белесых пятен на темном фоне космического пространства, которое доступно мне, если, конечно, будет уместен такой геометрическо-математический термин. Все, что мне остается, это наблюдать за ними. Я это делаю с первого дня пребывания на станции. Только так я могу хоть как-то отвлечься и скрасить свои бесконечные будни.
Эта туманность расположена справа от воображаемого центра иллюминатора и чуть смещена вверх, и если разделить наблюдаемое мной пространство условно на север-юг, восток-запад, то это скопление расположено где-то в районе северо-востока. Вообще-то туманность не отдельная звезда и даже не отдельная галактика, а пять гигантских скоплений галактик, каждое из которых состоит из нескольких десятков триллионов звезд. Войд настолько удален от других космических объектов, что только свет таких огромных скоплений, объединившись, и может донести до его единственного обитателя хоть сколько-то активных фотонов, наблюдаемых человеческим зрением. Но мне проще представлять и воспринимать их в виде отдельных звезд. Каждая из этой пятерки интересна мне, у каждой свой размер и свое мерцание. Я различаю их по степени яркости и даже по цвету.
Пента – так назвал я эту пятерку звезд, являющихся в действительности их огромным скоплением. И у каждой из них есть свое имя. Они как будто разговаривают со мной. Конечно, их язык не похож на мой и не имеет ничего общего с Алгином, сконструированным на основе Алгола – одного из первых на заре компьютерной эры, или Паскуэля, выросшего из коротких штанишек Паскаля. У звезд свой язык – язык света. По яркости его излучения и видимости я определяю скорость, с какой свет каждой из звезд достигает моей станции.
Кажется, что они всегда светят ровно с одной и той же силой, за исключением одной – самой игривой. Свет этих звезд завораживает мой дремавший до определенного времени инстинкт познания, но однажды разбуженный, а затем и усиленный напутствиями моих наставников, посылает мне сигналы напрямую в мозг и диктует, что мои наблюдения не должны быть простым созерцанием, наоборот, я должен оставаться ученым, в качестве которого и прибыл на эту станцию. И я машинально фиксирую свое взаимодействие с друзьями – пятеркой светлячков. И хотя их постоянный свет мешает мне определять время суток, ведь человеческие биоритмы работают и здесь, и мне необходимо подстраивать свой организм, чтобы не уйти навсегда раньше времени в космос, я не обижаюсь на них.
Время суток я определяю по тому, как приходят пакеты сигналов с Земли. Большие паузы означают, что на Земле закончился очередной рабочий цикл. И хотя передающая станция вполне способна работать автономно, я знаю, когда включается этот автоматический режим, и в мои обязанности входит все-таки контролировать его работу, а некоторые действия обязательно выполнять в ручном режиме. В автоматическом режиме нет ошибок оператора. Автоматика не знает сбоев. А еще программа не в состоянии мыслить. Когда-то профессор космологии читал нам лекцию, в ней прозвучала фраза: «мыслить – значит ошибаться». Только так можно отличить машину от человека.
Выполнив задачи по формированию и отправке данных, я возвращаюсь к своим друзьям-звездам.
Роза – самая яркая в пятерке, она похожа на этот яркий цветок, пусть и с неровными краями. Расположена в самом центре Пенты так, что остальная четверка образует почти правильный квадрат. Может быть, именно поэтому Пента так интересна мне – иногда я представляю, что это искусственно созданный визуальный объект, чтобы не оставлять оператора станции один на один с абсолютной чернотой космоса. Я аккуратно записываю все, что она мне посылает.
Мак. Этот объект в верхнем левом углу я назвал по имени ученого из Ирландии, в свое время открывшего закон Макларена, который определил закономерности начальных условий подпространственного перехода при перемещении объектов на огромные расстояния. Эта звезда самая крупная, она будто бы охраняет всю пятерку от нежелательного вторжения.
В нижнем левом углу натянулся тетивой средний по размерам объект. Я так и назвал его – Синус, поскольку похож на небольшую дугу. Разумеется, это только видимая часть, но из-за того, что часть Синуса скрыта какой-то туманностью или другим массивным объектом, наружу как бы выступает только та самая дуга-тетива. Потому и Синус. Осторожный, не хочет показывать, что у него за спиной.
В двух правых углах, верхнем и нижнем – братья-близнецы. Две почти одинаковые по размеру и почти одинаковые по яркости звезды. Я назвал их Сикст и Секст. Так себе названия, но я не стал долго мудрствовать. Это первое, что пришло мне в голову. Пусть такими и останутся. Они и впрямь братья. Мне кажется, что они периодически пытаются сблизиться, но в какой-то момент вновь возвращаются на свои места.
Вот так я заполняю свободное время, которого у меня, повторю, довольно много по меркам Земли. Кому-то это может показаться неким развлечением, но только не для меня. Тот самый разбуженный инстинкт познания не дает мне времени на простые созерцания космических далей. Мой мозг работает в штатном режиме даже в часы моего сна. Во сне я мысленно продолжаю решать повседневные задачи по обеспечению жизнедеятельности удаленных колоний.
Иногда я занимаю себя беседами с бортовым ИИ, которому я дал имя Кентавр. Станция изначально была оснащена им – еще на стадии сборки, когда к месту назначения были направлены сборочные боты и модули будущей станции, в числе первых в войд был отправлен и модуль с искусственным интеллектом. Под его руководством и производилась почти вся сборка станции, за исключением доводки внутренних помещений. Работа по доводке станции легла на первого оператора. Пионером станции значился смельчак по имени (а может, это была фамилия – я этого никогда не узнаю) Боно, первым отправившийся в вечность. Упущение бортового ИИ: ему важно было собрать дом, в котором он будет жить. Похоже, оператор совсем не интересовал его.
Теоретически, встроенный в станцию ИИ мог бы справиться и с функцией оператора, которую выполняю я, но пока этого ему не доверили. Даже оценка физического состояния оператора и отправка этих сведений на Землю не входила в его функционал.
Среди курсантов, проходивших подготовку в качестве операторов станций, ходили слухи, что это было связано с тем, что ИИ не очень хорошо себя проявил при лабораторных испытаниях, имитировавших его долгую работу в отдаленном войде. Говорили, что ИИ при таких данных вел себя не совсем адекватно или, если попросту, немного сходил с ума. Точный ответ на этот вопрос тщательно скрывался ото всех директоратом доктрины, и на то имелись веские основания, с чем соглашались почти все участники программы, так как здесь были совсем неуместны диспуты и демократия – это был вопрос исключительной компетенции узких специалистов.
