Я перечитал письмо, даже зачем-то понюхал его. Пахло цветочными духами. Почерк был быстрый, «летящий». Кое-где были посажены небольшие кляксы.

Эх, Ольга, Ольга… Мне даже стало обидно за Евгения. Выбрал себе такую ветреную особу, которая сбежала, как только с возлюбленным случилась беда. Да еще и обворовала его судя по постскриптуму. Я засунул «письмо Татьяны» обратно в сейф, закрыл Ломоносову голову. Внутри меня грызла какая-то обида. Вроде бы занял чужое тело, совсем слегка увидел постороннюю жизнь, а уж примеряю ее на себя, раздражаюсь и злюсь. Что бы я тот, «будущий» сделал с этой Ольгой? Как бы повел? Воровка сама на себя написала показания в полицию. Отдать письмо следователям, написать заявление или как оно тут называется и поедет Оленька не на гастроли, а совсем в другое место.

Задумался. Нет, я так поступить не могу. А как могу? Внезапно все тело бросило в жар, резко заломили кости. Заодно напомнил о себе позвоночник. Такой тянущей, нетерпимой болью. Я даже застонал. Но тихо, через зубы. Странный какой-то приступ, охватывает все тело, а не только травмированную спину.

Когда пришел Кузьма и позвал одеваться, я уже думал отказаться от поездки. Только сейчас я понял, почему Баталов не хотел вставать с постели. Слабость, боль, ломота с жаром — всего трясет, будто алкаша после запоя. Ощутил себя натуральным ветхозаветным Иовом, которого мучат все болячки разом. Нет, не то, чтобы я был большим христианином, который изучает всех святых по Библии. Но найти утешение в Книге Книг — особенно в Екклесиасте с его «суета сует» — получилось. Такая вот религиозная психотерапия.

Но пересилить себя все-таки смог. Позволил отвезти в спальню, переодеть в белую сорочку и серый шерстяной костюм. Кузьма даже повязал мне необычный, широкий галстук. От слуги нестерпимо пахло табаком, но я стоически выдержал это нарушение личного пространства — боль в спине немного утихла, прошла и ломота в теле.

Спуск меня красивого с третьего этажа, где была наша квартира — превратился в целую военную операцию. Позвали дворника с улицу, а еще слугу нашего соседа снизу. Втроем удалось стащить инвалидное кресло вниз и даже не уронить никого.

Предусмотрительный Кузьма нанял просторную пролетку с двумя лошадками и грустным кучером в шапке-треухе. Вроде не холодно еще, а народ уже утепляется. По ощущениям градусов шесть или восемь. Пар изо рта не идет — я даже специально подышал в воздух. Хотя утречком, когда извозчики начинают свою работу может и минус быть.

Кузьма цыкнул на кучера, тот слез с козел, помог посадить меня в пролетку. Слуга вернул инвалидное кресло дворнику, спросил меня — Куда едем?

— Прямо. — махнул рукой я вдоль улицы.

Местность узнать удалось весьма быстро. Дом, в котором я оказался волей неведомых высших сил, находился в Староконюшенном переулке. Под вновь зарядивший дождик мы выехали на Арбат, покатили в сторону центра. На улице уже начали развешивать черные траурные ленты, на государственных зданиях приспустили имперские флаги.

Тем не менее жизнь в городе не остановилась и очень себе даже кипела. Ехали извозчики, ударяясь о тротуарные столбы катили подводы с дровами, сеном… Шли школяры в форменных фуражках, студенты и служащие с кипами книг и бумаг. С особым интересом я разглядывал женщин.

Под элегантными зонтиками, в каретах и экипажах, похоже светские дамы, все сплошь в темных платьях, выбрались на визиты. Оно и понятно — такой повод, царь умер. Поди в гостиных и дворцах — аншлаг. А вот простой народ больше у церквей толпился, крестился, не обращая внимание на дождик.

Я поразглядывал ворота Китайгородской стены, велел ехать дальше.

А сколько новых рек оказалось в Москве! Черногрязка, Чечора, Напрудная, Чарторый, Ольховец… А как вам торг на Васильевском спуске? Ряды, где торгуют рыбой, раками, даже пиявками… Пять копеек за дюжину. Я специально послал Кузьму узнать. Удивило несколько причалов на Москва-реке — с корабликов тоже торговали разной рыбой.

— Барин, сколько же можно кататься без толку? — подал свой голос намокший кучер. Замерз, бедняга. Лошадки тоже недовольно прядут ушами.

— Умолкни, тетеря! — тут же огрызнулся Кузьма. Слуга тревожно ощупывал свой карман с последними деньгами и напряженно поглядывал на меня. Когда, мол, уже закончится это дурацкая экскурсия?

— Останови вон там, — я увидел вывеску кабака, рядом с которым стояло двое то ли крестьян, то ли мастеровых. Шло традиционное русское — «ты меня уважаешь?».

— Евгений Александрович! — встрепенулся Кузьма. — Христом молю, поедем в чистое место. Тут не дай бог по голове вдарят. А вы и так больной весь.

Деликатность ноль, ну да ладно, я привычный.

— Мы же не на Хитровке.

В этом месте извозчик перекрестился.

— Сбегай, купи страдальцу… — как же называется эта древняя емкость под водку? Вспомнил — Четверть штофа.

— Половину! — тут же сообразил кучер, повернулся ко мне, улыбнулся щербатым ртом. — Благодарствую барин! Буду возить сколько скажете.

— Главное, не упейся и с козел не упади.

В целом город производил впечатление патриархального. Если не брать центр — большая деревня. Как только мы выехали на окраину — пошли деревянные дома с завалинками, бревенчатые мостовые, пасущиеся там и здесь козы, гуси. У колодцев толпились бабы с ведрами, сплетничали, лузгали семечки. Пару раз встретили солдат, которые куда-то шли поотрядно. Впереди ехали верховые офицеры, подмигивали молодухам.

Вернувшись в центр, мы еще покрутились по улицам и даже постояли в «пробке» на Тверской — главной улице города. Похоже именитые граждане собирались в дом генерал-губернатора. На этом экскурсия закончилась. Кузьма выдал кучеру честно заработанный рубль с полтиною и отпустил восвояси.

Ни в какой ресторан мы, разумеется, не поехали — меня опять начало колотить и ломать, кидать то в жар, то в холод. Еле добрался до кровати. А там, пока слуга суетился насчет обеда, первым делом закатал рукава рубахи. После чего громко выругался. Вены на сгибах были в красных точках. Я угодил в тело наркомана!

Порылся в прикроватной тумбочке. Так и есть. Шприц, жгут, большая склянка с разведенным морфием. Отлично, просто отлично! У меня наркоманская ломка. Психологической зависимости, скорее всего нет — в своем времени я не употреблял, но что делать с физиологической? Да и как снимать боль, которая терзает поясницу?

Пришел Кузьма, принес тарелку борща, хлеб, чеснок, сметану.

— Покушайте, сразу полегчает. Хотите, я натру хлебушек чесночком, как вы любите?

Ну кто же от такого откажется? Сил пересаживаться за стол уже не было — похлебал супчика в кровати. Вкусный.

— Ну вот и славно. Даже порозовели — Кузьма забрал салфетку, которой я закладывал за воротник, ушел по своим делам. А я занялся тем, что стал осваивать стальное перо и чернильницу. Писать придется теперь от руки, надо изучить систему присыпок песком, промокашек. Боль слегка ушла, ломать тоже перестало — с трудом, но добрался до стола. Что там советуют наркоманам в плане соскочить? Ну во-первых, детокс, капельницы. Это не про 19-й век. Ладно, что еще? Работа с психотерапевтом. Кажется, доктор Фрейд сейчас в зените своей славы. Записаться ли к нему на прием? Я засмеялся. Поехать в Вену, чтобы Зигмунд Шломович пересадил меня на кокаин? Или что он там сам употребляет?

Ладно, может, дневник поможет? А кстати, хорошая идея. Заодно и выучусь писать с ятями и фитами. Вместо «и» ставим «i», яти пихаем в суффиксы и возвратные местоимения.

Я с трудом доехал в инвалидном кресле до кабинета, нашел на полках учебник русского языка академика Грота. Бог ты мой… Да тут учить и учить. Пока разглядывал правила, пришел мой самый первый знакомый в этом мире — голубоглазый мурмяу с белой отметиной на лбу.

— А и не знаю, как тебя зовут, — попытался погладить пушистика, но тот не дался. Сел в дверях, принялся меня пристально изучать. Прямо взгляд следователя на допросе.

Закончив с учебником и усвоив основные правила, я вернулся в спальню. Позвонил в колокольчик, что обнаружился рядом с «набором наркомана».