Работа в штабе фронта стала невыносимой. Демократизация разрушила все служебные перегородки и привела к полному неуважению деятельности старших начальников. «Всякий, — рассказывал Деникин, — как бы ничтожно не было его дело, не удовлетворялся посредствующими инстанциями и требовал непременно доклада у главнокомандующего или, по крайней мере, у начальника штаба». Доведенный до отчаяния напором анархиствующих элементов, генерал Марков, живой и нервный, впечатлительный и с добрым сердцем, направил письмо Керенскому, ставшее криком его души: «Никакая армия, по своей сути, не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми комитетами, комиссариатами, съездами и т. д. Ответственный перед своей совестью и Вами, как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может и очень хороших душой, по тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди чуждые военному делу, люди минуты и, главное, не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все положи, сделай так, как они хотят, а за результаты — отвечай начальник. Больно за дело и оскорбительно для каждого из нас — иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым твоим шагом… Проще, — нас всех, кому до сих пор не могут поверить, — уволить, и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты — вместо штабов и управлений…».
Недовольство Деникина существовавшим положением было широко известно. Хотя в политику он не вмешивался, многие считали его позиции антиправительственными и контрреволюционными. Это привело к нему в Минск В. М. Пуришкевича, слывшего тогда закоренелым консерватором. Оп предложил генералу присоединиться самому и привлечь офицеров к тайному обществу по борьбе с анархией, советами, за установление военной диктатуры или диктаторской власти Временного правительства. Деникин ответил, что нисколько не сомневается в его «глубоко патриотических побуждениях», но ему «с ним не по пути».
Объезд фронта и знакомство с его позициями, командирами и солдатами произвели на Деникина удручающе впечатление. Корпус генерала И. Р. Довбор-Мусницкого имел почти нормальный вид. Большинство же частей, внешне сохраняя подобие строя, во внутренней жизни уже подверглось разложению. При обходе рот и в беседах солдаты засыпали его бесконечными жалобами, подозрениями, недоверием, обидами в отношении и командиров отделений, и корпусного командира, и соседних полков, и Временного правительства за его непримиримость к немцам… По приказу Деникина ему показали в одном из корпусов 10-й армии самую худшую часть. Им оказался 703-й Сурамский полк. При подъезде к нему перед главнокомандующим предстала огромная толпа обросших, грязных безоружных людей — стоявших, сидевших, бродивших по поляне за деревней. Продав и пропив все свое обмундирование, они облачились в старое тряпье, остались босыми. У начальника дивизии тряслась нижняя губа, а на лице командира полка лежала печать приговоренного к смерти. Никто не скомандовал «смирно», а сами солдаты и не подумали встать. Первым движением Деникина стало желание выругать полк и повернуть назад. Но он превозмог себя, и вошел в центр расступившейся толпы и проговорил с нею около часа.
Эта сцена осталась в памяти у Деникина на всю жизнь. «Боже мой, — ужасался он и потом, — что сделалось с людьми, с разумной Божьей тварью, с русским пахарем… Одержимые или бесноватые, с помутневшим разумом, с упрямой, лишенной всякой логики и здравого смысла речью, с истерическими криками, изрыгающие хулу и тяжелые, гнусные ругательства. Мы все говорили, нам отвечали — со злобой и тупым упорством. Помню, что во мне мало-помалу возмущенное чувство старого солдата уходило куда-то на задний план, и становилось только бесконечно жаль этих грязных, темных русских людей, которым слишком мало было дано и мало поэтому с них взыщется. Хотелось, чтобы здесь, на этом поле, были, видели и слышали все происходящее верхи революционной демократии. Хотелось сказать им: «Кто виноват, теперь не время разбирать. Мы, вы, буржуазия, самодержавие — это все равно. Дайте пароду грамоту и облик человеческий, а потом социализируйте, национализируйте, коммунизируйте, если… если тогда народ пойдет за вами».
А пока многочисленные агитаторы разъезжали по фронту, от части к части, уговаривая солдат принять участие в готовящемся наступлении. Редактор приказа № 1 Соколов потребовал от того же Сурамского полка именем совета рабочих и солдатских депутатов приготовиться к исполнению своего революционного долга. В ответ солдаты избили его до полусмерти. В 10-й армии они отказались слушать Брусилова, поскольку перед тем им обещали, что к ним приедет сам «товарищ Керенский». Пришлось вызывать его. После встреч с частями, он решительно сказал Брусилову: «Ни в какой успех наступления не верю».
Между тем запущенное колесо набирало темпы. К наступлению призывали Временное правительство, командный состав, все офицерство, либеральная демократия, оборонческий блок советов рабочих и солдатских депутатов, комиссары, почти все высшие и многие низшие войсковые комитеты. Но против выступало меньшинство революционной демократии — большевики во главе с Лениным, левые течения среди эсеров (Чернов) и меньшевиков (Мартов), а самое главное — часть успевшей демократизироваться армии.
Первоначально Верховный главнокомандующий Брусилов планировал, исходя из своего опыта, обретенного на Юго-Западном фронте в 1916 г., одновременно двинуть в наступление армии всех фронтов. Но, столкнувшись с психологической неготовностью войск, решено было развертывать поочередное наступление фронтов. Первым должен был выступить Западный фронт, имевший второстепенное значение, или Северный фронт с демонстративными целями, чтобы отвлечь силы противника от главного направления удара, нанесение которого возлагалось на Юго-Западный фронт. Но Западный и Северный фронты оказались не готовы к предназначенной им миссии «первопроходцев». Поэтому верховное командование отказалось от стратегической планомерности и передало инициативу перехода в наступление на усмотрение фронтов по мере их готовности, по с условием, чтобы они чрезмерно не задерживались и не давали возможности противнику перебрасывать крупные контингенты войск на дальние расстояния.
Такую стратегию Деникин характеризовал как упрощенную революцией, по считал, что она вполне могла бы принести большие результаты даже в масштабе всей мировой войны. Эта его точка зрения тем более интересна, что историки, освещая наступление русских войск летом 1917 г., считают, что оно было обречено на провал с самого начала, поскольку не опиралось на необходимую материальную базу. При оценке возможностей Русской армии того времени Деникин призывал историков к осторожности. Он подчеркивал: «Несомненно, армия наша отстала; но в 1917 году она была несравненно лучше снабжена материально, богаче артиллерией и боевыми припасами, богаче, наконец, опытом своим и чужим, чем хотя бы в 1916 году. Техническая отсталость наша — свойство относительное, постоянное, одинаково присуще всем периодам мировой войны до начала революции, значительно ослабевшее к 1917 году, и его отнюдь нельзя бросать на чашу весов при оценке русской революционной армии и ее боевых действий».
В конце концов летом 1917 г. было решено: 16 июня в наступление переходит Юго-Западный фронт, 7 июля — Западный, 8 июля — Северный, 9 июля — Румынский. И в соответствии с планом, 16 июня войска Юго-Западного фронта под командованием генерал-лейтенанта А. Е. Гутора (1868–1938) перешли в наступление. Ему предшествовала небывалой силы артиллерийская подготовка. Такой канонады никто еще не слышал. За два дня непрерывной стрельбы артиллеристы разрушили сильные укрепления противника, после чего 18 июня полки двинулись в атаку. За два дня славных боев 7-я и 11-я армии пленили 300 офицеров, 18 000 солдат, 29 орудий, взяли большое количество военного снаряжения и продвинулись вперед. Весть о победе на фронте разнеслась по всей России. Керенский доложил Временному правительству: «Сегодня великое торжество революции. 18 июня Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление и доказала России и всему миру свою беззаветную преданность революции и любовь к свободе и Родине… Русские воины утверждают новую, основанную на чувстве гражданского долга, дисциплину… Сегодняшний день положил предел злостным клеветническим нападкам на организацию русской армии, построенную на демократических началах».
