Ставка приняла Брусилова сухо и холодно. Этот 64-летний представитель старого дворянского рода, бывший паж, генерал-адъютант последнего царя, талантливый и строгий военачальник, решивший делать карьеру при новом строе, уже успел прослыть в армии «революционным генералом» и привыкнуть к восторженным приветствиям. Ходили пересуды, как толпа, «углубляя революцию», носила его по Каменец-Подольску в красном кресле. Встреча в Могилеве нового Верховного главнокомандующего состоялась в строгом соответствии с уставной церемонией. Из шеренг почетного караула на него взирали хмурые лица. Прозвучали казенные фразы. На вокзале — ни одной посторонней души. Присутствовавшие пристально следили за каждым его жестом. Всех покоробило, как Верховный, обходя строй георгиевских кавалеров, не поздоровался за руку с их израненным командиром — полковником Тимановским — и офицерами, но долго жал руки посыльного и ординарца. Деникина удивило и возмутило, когда он получил указание согласовать с Керенским текст совершенно формального приветственного приказа к армии по случаю своего вступления в должность. На прощальной встрече Алексеева с чипами Ставки Брусилов пытался объяснить присутствующим, почему он взялся вместе с Керенским за «углубление революции в армии и ее демократизацию». В глазах офицеров Брусилов стремительно стал терять свой былой авторитет.

Естественно, действия и поведение Деникина, как и Алексеева, вступили в явное противоречие с политикой Временного правительства. Тем более, Деникин этого и не скрывал. В. Станкевич, начальник политического отдела и верховный комиссар военного министерства, писал, что еженедельно от него поступали доклады не с советами, а «с провокационно-резкими нападками на новые порядки в армии… Разве можно советовать отменить революцию?» Но Деникин никогда и не собирался «отменять революцию». Отвергая подобное обвинение, он пояснял: «Я скажу более: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышленен, и не хотело отнюдь отмены революции. Оно желало, просило, требовало одного: «Прекратите революционизирование армии сверху!»

Уже скоро повседневная работа, рука об руку с Брусиловым, для Деникина стала невыносимой. К тому же Верховный, «тянувшийся в струнку» перед Керенским, все более раздражаясь, то и дело упрекал своего начальника штаба за недостаток «демократизма». Однажды, как бы оправдываясь, в сердцах прервал доклад Деникина: «Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю». В конце концов, прямо спросил Деникина, куда он хочет уйти. Тот ответил — куда назначат. После переговоров с Керенским Брусилов сообщил Деникину: «Они боятся, что, если вас назначат на фронт, вы начнете разгонять Комитеты». Деникин улыбнулся: «Нет, я не буду прибегать к помощи Комитетов, но и трогать их не стану». И вскоре получил назначение главнокомандующего Западным фронтом.

Спустя многие годы, Брусилов в своих мемуарах уничижительно отозвался о работе Деникина в должности начальника штаба Верховного главнокомандующего: «Более неподходящего человека к занятию этой должности, конечно, нельзя было найти, и кто рекомендовал его на эту должность — попять не могу». Но тогда, в 1917 г., он придерживался совершенно иного мнения. В приказе № 433 от 10 июня, при назначении Деникина главнокомандующим армиями Западного фронта, Брусилов писал: «Являясь ближайшим сотрудником Верховного главнокомандующего во всех вопросах высшего командования, генерал Деникин с горячей любовью к Родине, с глубоким знанием военного дела и с редкой прямолинейностью и самоотвержением выполнял многочисленные обязанности по службе… Немного пробыл генерал Деникин на должности начальника штаба Верховного главнокомандующего, но и за это короткое время успел полно и ярко проявить все свои знания и громадные силы духа и характера, заслужив уважение и любовь всех своих сослуживцев и подчиненных».

Невольно напрашивается вопрос, когда же Брусилов писал правду? В мемуарах? Но тогда как же такого «бездаря» он сам в 1917 г. назначил на ответственейшую должность главкома Западным фронтом? А если характеристика, содержащаяся в приказе соответствует действительности, то как можно было «родить» такой пасквиль на своего бывшего подчиненного и боевого соратника? Выходит, Брусилов, блестящий военачальник первой мировой войны, был не в ладу с моралью и нравственностью? Или не сумел противостоять давлению большевистских издателей мемуаров и пустился в мелкое политиканство? У нас есть, однако, все основания полагать, что правда отражена в приказе. Всей своей предшествующей службой А. И. Деникин был приучен именно к такой самоотверженной, настойчивой, творческой работе.

В те дни Антон Иванович сообщил невесте: «Ныне отпущаеши… хоть и не совсем. Временное правительство, отнесясь отрицательно к направлению Ставки, пожелало переменить состав ее. Ухожу я, вероятно, и оба генерал-квартирмейстера. Как странно: я горжусь этим. Считаю, что хорошо. Мало гибкости? Гибкостью у них называется приспособляемость и ползанье на брюхе перед новыми кумирами. Много резкой правды приходилось им выслушивать от меня. Так будет и впредь. Всеми силами буду бороться против развала армии».

Незадолго перед этим Ксения Васильевна побывала в Могилеве. Визит к начальнику штаба Верховного внезапно объявившейся невесты в облике юной очаровательной феи произвел в Ставке эффект разорвавшейся бомбы. «Молодые офицеры умирали от любопытства», — отметила она в своем дневнике, а положение жениха до боли смутило Антона Ивановича, «которое ему казалось неуместным в его годы, при его сединах и солидном положении». Деникин был свободен от комплексов, безразлично относился к пересудам за его спиной, по, будучи человеком бесхитростным, проявлял большую застенчивость, мучительно стесняясь положения стареющего жениха совсем молоденькой невесты, годной ему в дочери.

В начале июня Деникин покинул Ставку, в которой проработал два месяца и почерпнул для себя много полезного, без сожаления, взяв с собой лишь своего друга генерала Маркова в качестве начальника штаба фронта. На новом посту в Минске Деникин сменил генерала Гурко, подавшего после объявления декларации прав солдата рапорт о снятии с себя всякой ответственности за действия армий фронта. Керенский, обвинив в слабости, сместил его на должность начальника дивизии. М. В. Алексеев прислал Деникину письмо с поздравлением, призывая: «Будите; спокойно и настойчиво требуйте и — верится — оздоровление настанет без заигрываний, без красных бантиков, без красивых, но бездушных фраз… Долее так держать армию невозможно: Россия постепенно превращается в стаи лодырей, которые движение своего пальца готовы оценить на вес золота…».

На двух собраниях офицеров штаба и управлений Западного фронта Деникин изложил свое кредо: революцию приемлю всецело и безоговорочно; по революционизирование армии и внесение в нее демагогии считаю гибельным для страны и буду бороться с этим по мере сил и возможности. С фронтовым комитетом — органом «военной общественности» — устанавливать контакты не стал, так как 8 июня тот вынес резолюцию с отказом от наступления армий фронта и с призывом к объединенной демократии развернуть борьбу с правительством. Для встречи с представителями комитета в Минск прибыл Брусилов. Итогом длительных увещеваний последнего стало новое постановление комитета, допускающее наступление, во выражавшее недоверие новому главнокомандующему как известному «контрреволюционеру». После резких выступлений Брусилова фронтовой комитет отменил свое нелепое постановление, но потребовал создать «боевые контактные комиссии» с правом участия их в разработке операций, контроля над начальниками и штабами частей за выполнением ими боевых заданий. Деникин отверг это требование.

Разразился скандал, дошедший до Керенского. Встал вопрос об отстранении Деникина от должности. Но вскоре сошлись на том, что боевые контактные группы допускаются к участию в наступлении войск, но без права контроля и вмешательства в разработку операций.