Уинтер вдруг вспомнил эти строки, когда тем же вечером сидел в кресле-качалке на крыльце и смотрел, как за перилами утопает в тени огромное озеро. И где-то там в самом деле звенел колокол. Возможно, это колокол на буйке, который качается на волнах, и он издает такой жалобный звук, похожий на стихи. И не этот ли поэт писал:

Небо там в самом деле бурное, и облака плывут в ледяном свете почти полной луны.

Лорд Теннисон, должно быть, описал этот час и тем самым воплотил его в жизнь.

Уинтер лелеял свою печаль, запивая ее бурбоном. От одного он устал, а ко второму относился с осторожностью. Но он не собирался впадать в забытье, ему просто хотелось все прояснить и обрести немного покоя. Он вспоминал первую сессию с Маргарет Уитакер, которая состоялась несколько дней назад. Вспоминал, как она изучала его руки. Как под взглядом ее умных бледно-зеленых глаз он чувствовал, будто с него сорвали маску прошлого, и он стал уязвимым. Она знала, ну, или догадывалась, подозревала, что он сделал многое, что за его спиной смерть – смерть, которую он довольно часто приносил этими самыми руками. Иногда это были руки злодеев, но убивали они из-за него, а это еще хуже.

Он закутался в теплую дубленку и отхлебнул своего напитка – но так, совсем чуть-чуть. Не хотелось приводить настроение в порядок при помощи алкоголя. Он знал много мужчин, которые спускались в эту яму все ниже и ниже, пока улыбающийся дьявол сжимал им горло.

Да одним бурбоном и не обойдешься, чтобы удалить из памяти видео с Дженнифер Дин, чтобы стереть слова: “Хочу, чтобы вы видели эту картинку перед глазами. Хочу, чтобы вы понимали, кого зарезал Трэвис Блэйк”.

Он почти – почти, но все равно недостаточно сильно – почувствовал на уровне эмоций то, что могло произойти. И он почти – но все же недостаточно хорошо – соединил все ужасы, которые ему довелось пережить, с тем, что он узнал о Трэвисе, чтобы создать образ человека, способного забрать жизнь такой девушки, как Дженнифер Дин. Трэвис, солдат с “Серебряной звездой”, вернувшийся с войны. Он ведь только и делал, что защищал свою страну? И что Бог ему за это дал? Родители разорены, сестра слетела с катушек, жена покончила с собой, а за ребенком, которого он обожает, он толком не умеет присматривать. Ты просто не можешь вернуться в страну, за которую сражался. Ты просто не можешь вернуться к прежней жизни.

Трэвис заставил Дженнифер ждать. Сперва он повел ее за собой, когда отводил Полночь в конюшню. Наверняка ей не понравилось, что она должна следовать за ним, пока он едет верхом, при этом стараться не отставать, а ведь на земле снег и грязь – каблуки просто проваливаются. Но и оставаться здесь ей тоже не хотелось, не хотелось потеряться в этом тумане.

Она ждала, пока он почистит коня, оденет на него попону и отведет к кормушке. Он молчал всю дорогу до дома, тем самым ясно давая понять, что и от нее он не хочет ничего слышать. Но она все равно следовала за ним, да и, кажется, ему вообще было все равно.

Темным он был человеком – как внешне, так и внутренне. Лохматые черные волосы, черная борода. Казалось, будто в его глазах читалась жестокость. Они такие бледные, холодные, даже бесчеловечные, хотя сама Дженнифер сказала миссис Этуотер, что она в это не верит. Трэвис же любил ребенка – так она говорила. Она же видела подобные вещи. И она видела его отцовскую любовь – точнее, результат этой любви – в поведении его дочери. Хоть Лила и была очень застенчива, в ней скрывались стойкость и уверенность. А так как матери у нее нет, значит, это все дала ей любовь отца.

Но поначалу его глаза правда казались злобными. Да и сам он большой, почти два метра ростом. Плечи широкие и мускулистые, и движения такие агрессивные. Позже она сказала миссис Этуотер, что она его боялась. Любой женщине было бы страшно связываться с таким мужчиной. Ну, если только она не пьяна или не полная дура.

Дженнифер пошла за ним в дом. Запущенный интерьер представлял собой жалкое зрелище. Вся мебель – точнее, вся мебель, которую оставили родители Трэвиса, – была старая, грязная и разорванная. На окнах пыль, целые комки пыли на полу забились в угол.

Затем они прошли через гостиную, зашли на кухню, Трэвис подошел к раковине, набрал себе стакан воды и залпом его выпил, так и не предложив Дженнифер что-нибудь, не сказав ей ни слова. А она со свойственным ей спокойствием стояла и ждала его, не в силах нарушить столь неловкое молчание.

Он со стуком поставил стакан на столешницу. Повернулся и посмотрел на нее своими блеклыми пугающими глазами.

– Ну и? – наконец сказал он.

– Ваша дочь очень талантлива. Вы должны это знать.

– И что? Учите ее, вы же учительница, разве нет?

– Я библиотекарша.

– А, точно. Вы об этом говорили. Ну, книги ей тогда дайте, что ли. Она любит книжки.

Пока он снова наливал себе воды, Дженнифер продолжала:

– Нет. Вы не можете так растить дочь, мистер Блэйк. Не можете растить ее здесь.

Она даже не стала обводить вокруг рукой. Она была уверена, что он понимает, что речь идет о состоянии дома. Он и правда все понимал. Глядя на нее, он приподнял бровь и почти улыбнулся. Если то, что он продемонстрировал, можно было назвать улыбкой.

– Разве?

– Да, мистер Блэйк, и вы это знаете. И ведь вас это тоже беспокоит. Вы поэтому так ездите.

– Да ну? И как же я езжу?

– А вот так! Мы все видим вас на холмах. Мчитесь так, словно пытаетесь угнаться за демоном. Или это он пытается угнаться за вами.

Трэвис и хотел бы не засмеяться, но у него не вышло. Он смеялся над ее дерзостью. Не самый приятный звук, но все равно лучше, чем другие звуки, какие могла себе представить Дженнифер.

– Я знаю, вы очень любите Лилу, – сказала она.

– О, правда что ли?

– Правда.

– А вы кто вообще, русская?

– Что? Разве это важно?

– Я однажды убил русского. Подкрался сзади и сломал ему шею голыми руками.

Дженнифер вся покраснела.

– Хотите, чтобы я повернулась к вам спиной?

И он снова засмеялся с тем же неприятным звуком. Но глаза у него будто загорелись. Дженнифер была рада увидеть, что она оказалась права. В его глазах нет жестокости, нет бесчеловечности, они просто грустные, сердитые и обиженные. Как у ребенка.

Несмотря на истории про мертвых русских, она перестала его бояться. И чтобы показать ему это, она сделала шаг вперед и положила руку на столешницу.

– Ваша любовь очень важна для нее. Как воздух, как еда и вода.

Трэвис отвернулся от Дженнифер и уставился на слив. Он уперся руками в края раковины и поднял плечи. Теперь он напоминал стены крепости.

– Тогда у нее есть все что надо, разве нет? – пробормотал он.

– Нет. Конечно, это не все. Вы окружили ее тьмой, своей тьмой, и совершенно позабыли, что можно создавать уют. Воздух, вода с едой у нее есть, но нет света. Жить она тут сможет, а вот преуспевать в чем-то – вряд ли. У нее замечательные способности, но она никак не может начать расти и развивать их.

Трэвис неотрывно смотрел на раковину. Он молчал. А затем, не без заметных усилий, все же ответил:

– Ее мать это умела. Создавать уют.

– Да, я понимаю. Женщины это умеют. Могу поспорить, что если сейчас я загляну в комнату Лилы, то увижу пуховое одеяло на кровати, миленькие подушечки, куклу и картины на стене…

Он посмотрел на нее с таким до смешного сильным изумлением, будто она только что назвала ему точную сумму денег в его кошельке или сказала, что он ел на обед в этот же день два года назад.

– Вот, вы и сами все знаете! Вы прекрасно меня понимаете.

Позже Дженнифер сказала миссис Этуотер, что он позволил победить себя из любви к ребенку. И это произошло не из-за духовной силы Дженнифер, как полагала миссис Этуотер. Ведь, как говорила, смеясь, Дженнифер, если бы она полагалась только на свою силу, ее бы ждала участь того русского – вернулась бы со своей головой под мышкой.