Вал. Земсков

Посвящается Мигелито

Иностранец смотрел на Дарио недоверчиво.

— И все-таки, почему вы оказались здесь, на рубке тростника? — спросил он.

— Я вам уже говорил! — с досадой воскликнул Дарио. — Неужели непонятно?

— Не совсем. Вы скажите по-честному.

— Я и сказал: я здесь по своей воле.

Иностранец пожал плечами, засмеялся. Дарио понял: этого типа не убедить.

— Ну, хорошо. Давайте рассмотрим вопрос с другой точки зрения, по-деловому. Вы рубите тростник, хотя никто вас не заставляет. Так?

— Точно.

— Ну а что вы надеетесь получить за это?

— Получить? За что?

— За свою работу… добровольную, конечно.

— Ничего. Еще не хватало!

Иностранец удивленно поднял брови. Молчание затянулось, слышно было лишь, как нервно постукивал по компасу его карандаш.

— Вы не поняли? Я не получаю ничего, — еще раз повторил Дарио.

— Вы хотите сказать, что вам не платят?

— За рубку тростника — нет.

— И ничего не получаете за ваш труд?

— Нет.

— Но как-нибудь все же поощряют?

— Тем, кто хорошо работает, дают иногда отпуск на несколько дней.

— Ну вот! — Он снова недоверчиво улыбнулся. — А вы, конечно, работаете лучше всех!

— Нет.

— Ну значит, у вас есть какой-нибудь приятель, знакомый, который вам помогает так или иначе? Вас как-то вознаграждают?

— Нет.

Приезжий достал из чемоданчика толстый разговорник. Торопливо листая страницы, он то и дело слюнил пальцы розовым, юрким, как у ящерицы, языком.

— Вы меня поняли? Я говорю: вознаграждение. Премия.

— Да, да, премия. Плата. Вознаграждение.

— Именно. И никто из вас ничего не получает за рубку тростника?

— Никто.

— Вот и разберись тут! Вы в самом деле непонятные люди. Как называется это место? Где мы сейчас находимся?

— Камагуэй, Куба.

Иностранец задумался. Все это так странно, непривычно…

— Что такое Куба, вы знаете, да? — спросил Дарио.

— Куба? Конечно, конечно. Остров… как это говорится? Малоразвитая страна. Рубят этот самый тростник, вручную. Как вы, Дарио. Атомной бомбы нет, в космос не летают… Ну-ну, извините. Я, кажется, кое-что понял.

— А вы? Откуда вы?

Приезжий вытянул руку.

— Оттуда, — сказал он.

Но он мог бы указать куда угодно, назвать любую страну. Он был человеком из другого мира.

УТРО

В средние века четкий звон колокола соседнего монастыря подчинял себе размеренное течение жизни человека. Потом колокол отбивал склянки на кораблях, искавших путь в Индию. В Америке впервые колокол стал отмерять часы труда: подчиняясь его звону, тянулась на Плантацию новая смена. И тот же колокол 10 октября 1868 года на плантации Ла Демахагуа бил тревогу, сзывая на бой за свободу кубинских крестьян. Но колокол разбили, его сменил гудок, сначала паровой, потом электрический. И до последних дней скликал он рабочих оглушающим свистом, будто чудовищный стальной надсмотрщик.

Фернандо Ортис, Табак и сахар соперничают на Кубе, Гавана, 1940.

Пронзительный свисток. В бараке спят тяжелым, непробудным сном. Скорчились. Свернулись в своих гамаках. Храпят. Сопят. Мавр показывает фокусы. Папаша шагает по полю. Тростник вокруг Папаши колышется, растет прямо на глазах. Старик счастлив. На нем длинный балахон, как у того колдуна — взмахнет рукавами, и тростник начинает расти. Растет, качается, звенит… Вот так музыка! Пусть, пусть растет до самой луны. А ну-ка, выше, выше, еще! Нет, пора его остановить, — решает Дарио. — Попробую. Не пройти, тростник стоит стеной. Высокий — с небоскреб. А в стороне сидит Певец, играет на гитаре. Надо его позвать. Эй, помоги-ка мне! Но Певец не слышит. Поет. «Из камня будет нам постель…» Нет, кажется, это не Певец, это тот мексиканец. Хорхе Негрете. А тростник все растет, все растет. Я рублю, рублю. Надо прорубить просеку, будет светлее. За мной идут Пако и Фигаро. Мы продвигаемся с трудом. Пот льет по нашим лицам. Фигаро точит свою бритву о стебель тростника. Сейчас примется за дело. Надо прорубить просеку, скоро придет смена. «Гори все огнем!» — вопит Фигаро. Два быка тащат повозку. А тростник растет, огромные стебли валятся один на другой, свиваются в гигантскую завесу, заслоняют солнце. «Зато теперь мы в тени», — говорит Пако и засыпает. Остальные тоже улеглись спать. Стемнело. Темнота и запах тростникового сока. Удушающая жара. Наверное, я запутался в сетке от москитов. «Из камня будет нам постель, и камень в головах…» Певец на сцене театра имени Мельи. В черном костюме. Нет. Это не Певец, а тот чокнутый парень, что бродил с гитарой по Старой Гаване из бара в бар. Он стал потом знаменитым. Надо потерпеть, скоро придет смена. Четыре танка, переоборудованные в комбайны. Все за мачете! Но никто не встает. «Расти, расти, тростник, — кричит Папаша, — давай, давай, выше, выше, выше, до самой луны!» Земля качается. Землетрясение. Пако хочет залезть в ракету. Да нет, это не ракета, это шар, красный шар, он все раздувается, раздувается, закрывает просеку. Маэстро, музыку! Корнет, дуди во всю мочь! Моисес дует в свой саксофон. Нет, это не саксофон. Это полицейская машина едет, сирена воет. Бежим, говорю тебе! Свисток — прямо в уши. Холодно. Закутать бы ноги в одеяло, повернуться на другой бок, осторожно, чтоб не вывалиться из гамака. Сон, не уходи! Туман. Крики. Ноги замерзли. Москитная сетка, одеяло, чья-то голова, рука, гамаки качаются. Сквозняк. Свисток. Это Арсенио свистит. Еще не рассвело. Ледяной ветер врывается через щели, через кровлю из пальмовых листьев. Вставай! Встава-ай! Встава-а-а-ай!

Дарио открывает глаза. Оглядывается. Гамаки. Люди. Товарищи. Дарио потягивается. Руки совсем занемели. А ладони все в волдырях. «Ты на них помочись», — посоветовал Папаша. Дарио не может согнуть пальцы. Распухли. Спать хочется. Спина болит. Словно тебя избили. И поясница. И все суставы. Судорога сводит руку. Если б выспаться! Возьму и скажу, что у меня жар. Или печень болит, сердце, что-нибудь. Тяжелая болезнь — это не шутки. И тогда можно будет послать к чертям Арсенио с его свистком. Он-то останется на кухне. А нам идти на работу. Такой холод. Страшно выйти из барака. И все тело болит. Нос заложило — не продохнуть. Саднит в горле. Болят руки, плечи, живот, ноги. Особенно — ноги. Надо встать. Надо взять себя в руки. Сбросить куртку, положенную поверх красного одеяла. Поднять москитную сетку. Нет, ни за что на свете! Вот буду лежать, и все тут! Вставай, мачетеро! Поднимайся. Ох, еще бы поспать! Ну, бодрей! Чувствуешь себя еще более усталым, чем вечером, когда ложился. Надо взять себя в руки. Надеть рубашку (а она вся черная от копоти). Взять синие штаны, встряхнуть — не забрался ли скорпион. Тараканы бегают по ногам, щекочут своими тонкими лапками. По всему бараку, куда ни глянь, разбросаны штаны. Никто не хочет вставать. Сегодня они не пойдут. Воскресенье свято. Кто-то острит: «У меня есть справка из родильного дома!» Все измучены, сил больше нет. И у Дарио тоже. Ругаются. Придумывают причины, хитрят, как дети. И Дарио тоже такой. Он сует ноги в ботинки. Не влезают. Шнурки порвались. Надо связать. Ну вот, наконец-то. Дарио одет. Берет сомбреро. Мачете. Перчатку на левую руку. Кувшин с водой. Снаружи собачий холод. Если б остаться в бараке и еще немножечко поспать. Или уехать в Гавану. Нет. Надо взять себя в руки. Другого выхода нет. Мы же добровольцы.