Единственным сокровищем Дарио был костюм, коричневый, в полоску, заказанный в «Эль Соль», первый взнос — 15 песо и потом по 5 песо в месяц в течение полугода, потому что «фирма «Эль Соль» всегда готова пойти навстречу клиенту». Дарио упивался собственной элегантностью: на внутреннем кармане пиджака — на трех пуговицах и с разрезом сзади — красовалась марка «Эль Соль», она бросалась в глаза всякий раз, когда Дарио (разумеется, совершенно случайно) распахивал пиджак, просто для того, чтобы достать ручку «паркер» — записать кое-что на память, к примеру телефон девушки, покоренной на одном из воскресных вечерних балов в Сентро Гальего; а ведь как долго пришлось уговаривать швейцара, чтоб впустил, и вот наконец Дарио тут и подружился с девушкой, которая умеет танцевать пасодобль, и смеется, и вскрикивает «Оле!» так, будто родилась в Севилье. Они припрыгивают под звуки флейты (болеро, а темп какой, словно гуаганко!) и все танцуют, танцуют, потому что если остановишься, то придется пригласить ее выпить чего-нибудь, за пиво же здесь берут тридцать сентаво, а за лимонад — десять, да еще старуха, то ли мать девушки, то ли тетка или соседка, тотчас тут как тут, и начинается: «Ах, какая ужасная жара! И как можно столько времени танцевать, это же просто обезвоживание организма!» Потом они усаживались рядом на деревянные кресла и болтали о последних картинах и телепередачах и о том, кем каждый из них станет в будущем; они были молоды и мечтали о счастье, о богатстве и о любви. Впрочем, в любовь верить не стоит, все равно рано или поздно разочаруешься; Мерседес вышла замуж, и о любви нечего больше разговаривать. Но все-таки, вдруг… Никогда нельзя зарекаться; кто знает, ведь может случиться… И тут оркестр начинал еще одно болеро, становилось грустно, казалось, мир близится к гибели, и никто уже не нужен, и они прижимались друг к другу, не сильно, совсем чуть-чуть, потому что их предупредили, что здесь следует вести себя прилично, и ладони влажнели от волнения… А оркестр неожиданно менял ритм и переходил на залихватскую песенку «Остановись же, шарик, постой, остановись, та-та-ра-та-ра-та-ра-та, постой, остановись»; они останавливались и смеялись, стараясь попасть в такт, а оркестр уже играл конгу^[17], раз, два, три, до чего же здорово, хоровод тянется до самого первого этажа, а там — толкотня, и старуха уже их разыскивает, беспокоится, потому что в такой давке кто-нибудь обязательно ущипнет девочку. А потом шли через Центральный парк, спускались по Епископской улице, рассматривали витрины Магазина современной поэзии и «Ла Раскелья»; Дарио спрашивал, как бы между прочим, какой галстук, по ее мнению, подошел бы вот к этому коричневому костюму, который на нем сейчас; он давал ей свой телефон (в их доме были телефоны в каждом коридоре, но, конечно, не наверху, где жил Дарио) и, воспользовавшись случаем, доставал свою дешевую, под «паркер», ручку, распахнув пиджак так, что виднелась марка «Эль Соль», символ элегантности и аристократизма.

В ломбарде Тоже полагалось соблюдать определенный этикет: принесенную в заклад вещь тщательно ощупывали, смотрели, не истрепаны ли обшлага брюк, воротник пиджака, рукава, разглядывали все подробнейшим образом и наконец объявляли решительно, что больше трех песо дать невозможно, и то только так, чтоб сделать одолжение, потому что именно костюмов у нас более чем достаточно. Тут надо было говорить: «Ну нет, что вы, рисковать такой вещью из-за трех песо!» А на это отвечали: «Так как? Оставляете или берете? Дела идут очень плохо, никто почти ничего не покупает». Но Дарио не сдался. Он забрал костюм и отправился в другой ломбард на улице Агуакате между Лампарилья и Обрапиа, почти прямо против трех дешевых публичных домов с зелеными дверьми и железными жалюзи, из-за которых слышались то посвистывание, то воркующий голос: «Иди ко мне, цыпленочек, иди ко мне». Хозяин ломбарда, еврей с крючковатым носом, долго торговался, никак не соглашаясь на три пятьдесят; он разговаривал с другими клиентами, рассматривал принесенные в заклад жалкие тряпки в лупу, словно драгоценности, что-то кому-то продавал, возвращался опять к Дарио, задавал ему какие-то вопросы… В конце концов Дарио оставил костюм и с грустью смотрел, как его единственное сокровище исчезало в шкафу, пропахшем нафталином. Однако юноша не терял надежды выкупить костюм.

Целых два месяца не ходил Дарио в Сентро Гальего и, конечно, потерял едва приобретенное знакомство. Что делать, нельзя же явиться без костюма на смех всему миру; да вдобавок еще он обещал сводить ее в «Тропикану», самое шикарное в мире казино, посмотреть шоу, там Родней поставил несколько танцев из фильмов. А если купить куртку из дрила, так она стоит не меньше семи песо, да к ней нужны еще подходящие брюки, не то будешь выглядеть как сельский парень на вечеринке. Любовь много чего требует: нужен приличный костюм или куртка и вообще ты должен иметь вид солидного молодого человека, про таких говорят — «хорошая партия», может и на шоу пригласить, и в кино, работает, носит воротничок и галстук, словно банковский служащий, говорит по-английски, снимает квартиру в Ведадо с горячей водой, телевизором и газом — не в баллонах, а в трубах! — мечта всех домохозяек.

Так уж устроен мир, и приходится с этим считаться; нечего уноситься мечтами в небеса, иди закладывай костюм, выкручивайся всеми способами, чтоб раздобыть два-три песо. Жизнь прожить — не поле перейти. Девушки тоже не слишком-то церемонятся, каждая всякий раз ухитряется разузнать точно, сколько ты получаешь, сможешь ли прокормить семью, потому что дома она нагляделась, как надрываются отец с матерью, просят в долг у встречного и поперечного, и твердо решила устроить свою жизнь по-другому; а все повести о бескорыстной любви Корин Тельядо, что каждый месяц печатают в «Ванидадес», — это только так, для развлечения, да и времена теперь другие; все стали практичными, гляди в оба, не то хлебнешь горя вдоволь.

Наконец Дарио удавалось скопить необходимую сумму. Он надевал возвращенный костюм, немного помятый, останавливался возле чистильщика и, пока ему чистили ботинки, победно поглядывал на прохожих: костюм уже на нем, теперь оставалось лишь покорить мир. Он прохаживался по улице Сан-Рафаэль не спеша, весь такой интересный, доставал из кармана белый платок, надушенный «Герлейн» (духи добывал по знакомству Маноло), вдыхал терпкий запах жасминов, разглядывал афишу возле кино «Рекс» или «Дуплекс», где в просторном вестибюле ставили иногда рояль и какой-нибудь юный гений исполнял ноктюрны Шопена; посмотрев «Новости со всего мира», люди выбирались из зала почти на ощупь, так как вестибюль освещался только канделябрами в стиле прошлого века (так требовал исполнитель, чтобы создать «интимный колорит»), Дарио шел вместе с толпой до Галиано, как бы случайно замедлял шаги на углу улицы Эль Энканто, и какая-нибудь проститутка из утонченных, по три песо, приглашала его, но он отказывался и входил в бар «Роселанда». Заказывал кружку пива «Песья голова» — говорили, что оно питательное и придает бодрость, — и слушал старые пластинки, а рядом пьяные болтали, кричали, пели, обнимались и поднимали такой шум, что в конце концов являлся полицейский — он наводил порядок, получал положенную мзду. «Прошу вас, сеньоры, выражаться не разрешается, у нас квартал приличный, здесь живут люди порядочные».

Наутро оказывалось, что костюм весь в пятнах, и не оставалось другого выхода, как отдать его в чистку; механизированная чистка и крашение, улица Вильегас, угол Обрапиа; держали это заведение уроженцы Ортигейра и брали восемьдесят сентаво за сухую чистку и утюжку, но зато теперь Дарио был готов начать все сначала. И он начинал все сначала.

Срубить, поднять, отбросить. Срубить, поднять, отбросить — три неизменных до сего дня этапа работы на плантациях сахарного тростника. Рубят с помощью мачете, которые в течение многих лет поставляли англичане и испанцы, а со второй половины XIX века — американцы. С тех пор вошло в обычай пользоваться мачете фирмы «Коллинз». С рассветом отправляются на плантацию повозки, везущие рубщиков и сборщиков. Одни рубят, другие складывают — такой порядок установился еще с XVIII века. Число рубщиков, сборщиков и возниц меняется в зависимости от расстояния плантации до завода и потребности в тростнике. Возницами ставили всегда самых сильных людей не потому, что эта работа тяжелее других, а потому, что она чередовалась с работой кочегара — 8–9 часов езды на повозке и 8–9 часов изнурительного труда у котла в удушающей жаре. На втором месте по силе стояли рубщики, хоть и не всегда. Например, на предприятии Ла Нинфа в Аранго и в Парреньо рубили и складывали тростник исключительно женщины-негритянки. Они срубали в среднем до 300 арроб в день. На заводе Рио Абахо в Тринидад средняя дневная выработка одного рубщика равнялась 400 арробам. Эти цифры подтверждают все специалисты и документы. На плантациях белого тростника в Отаити, дающих в целом 80000 арроб, средняя дневная производительность хорошего рубщика составляла 600 арроб.