Танцующие сновали сквозь Орфина, не замечая его. А он чувствовал их касания как выброс адреналина, как кипучее пламя жизни. Словно мышцы налились кровью и готовы нести тебя в бой. Словно продрог до костей и теперь болезненно отогреваешься. Чувство на грани тактильного и психического.

Прежде он отваживал видения, не доверял им. Но если он впрямь может видеть Бытое – разве это не чудо? Окно в жизнь, спасение от удушливой скуки.

А кроме того, была и практическая польза. Неотличимые друг от друга коридоры и повороты Приюта теперь удавалось опознавать, заглядывая в Бытое. Собор, как садовый лабиринт, вдруг расцвел многообразием красок, и разведка пошла в разы быстрее.

Орфин смог вычислить одну из главных труб – артерию, пронзающую стены насквозь. Она шла по прямой из центра собора, минуя все лишние повороты. Не без труда Орфин сдвинул с мертвой точки один вентиль на ней, затем другой. Труба заканчивалась пересохшим стоком над пустым фонтаном с разбитыми скульптурами. Из крупных обломков их мраморно-золотых тел Орфин соорудил каскад, по которому жидкость утечет прямо в окно, а оттуда – сольется в бездну. Оставалось только пустить лету по этому пути, а для этого найти ключевой вентиль, который откроет ей дорогу.

В поисках него Орфин пробирался вверх по этажам, всё ближе к центру собора. Стражей и патрулей здесь было больше, и приходилось подолгу таиться, чтоб миновать очередной поворот. Он вышел на площадку с арочными просветами, сквозь которые свистела пурга и проглядывало небо. Его зимне-серое сияние казалось слепящим после долгих скитаний по катакомбам.

Здесь путеводная труба наконец смыкалась с другой – массивной, вертикальной, перетянутой обручами. На их стыке крепился полуметровый вентиль – настоящий штурвал. Его покрывала влажная красная ржавчина. Пока Орфин пытался хоть малость повернуть его, до него донесся разговор.

– …Ты посмела снова явиться? После того, что устроила со своими дружками! Ты нарываешься, девочка.

Гулкий сахарный голос Лукреция было ни с чем не спутать. Похолодев, Орфин на секунду замер, но затем сильнее надавил на вентиль. Надо пользоваться моментом, пока настоятель отвлечен. Но голос собеседницы выбил его из колеи.

– Ха, я-то думала, тебе нужны ответы, святоша. Мне не с крыла досюда дважды летать, ясно?

Этот бархатистый альт, эти резкие интонации и чудной выговор… грубоватый, но харизматичный.

– Не заставляй меня ждать, – буркнул Лукреций.

Женщина дерзко рассмеялась, и перезвон ее смешков раздраконил память.

– Уймите пыл, отче. У меня есть очень ценный секрет.

– И три секунды, чтоб начать его рассказывать.

– Неужто! А иначе?

– Иначе можешь забыть свои мечты о свободе, – сказал он сурово и гулко. – Я отрекусь от тебя, и ты навеки останешься ничтожным фамильяром, проклятой душой, без шанса спастись, без надежды на покой и Вознесение.

Нервно сжимая штурвал, Орфин выглянул за угол. Красный балахон Лукреция закрывал его оппонентку, стоявшую в просвете арки. Но вот ветер немного пошевелил одежды, и Орфин наконец смог увидеть ее. Свет, отражаясь от золота, падал на черные кудри, и они словно лучились изнутри. Кожа ее стала бледнее, а веснушки казались теперь пепельными, а не песочными. Но вне всяких сомнений…

Вентиль внезапно поддался и провернулся вниз. Потеряв опору, Орфин с грохотом рухнул на колени. Колыхаясь красной мантией, Лукреций неторопливо обернулся. От резкого бесповоротного отчаяния живот словно пронзило шомполом.

На миг Орфин встретился взглядом с Ритой, но не увидел в ее глазах ничего, кроме демонического желтого огня. В следующее мгновенье ее перекрыла алая ряса.

Опомнившись, Орфин рывком поднялся на ноги.

– Вы лгали, что не знаете ее!

Лукреций подошел вплотную и легко повернул штурвал обратно, закрывая ток леты.

– Что же ты здесь делаешь, дитя? – спросил он вкрадчиво, возвышаясь горой. Горло перехватило липким ужасом.

Орфин снова кинул взгляд на балкон, где прежде стояла Рита, но теперь не увидел там никого. Едва соображая, он бросился бежать. Трубы вокруг вдруг оглушительно загудели, словно посылая сигнал тревоги. За ближайшим поворотом Орфин с размаху врезался в твердые, как камень, нагрудники стражей. Он коротко рыпнулся, но его скрутили и обездвижили. В груди разгорался пожар.

– Так что ты делал с трубами? – повторил Лукреций, неспешно настигнув его.

Орфин тяжело молчал. Дыхание перехватило, и даже при желании он не мог связать двух слов. Хотел спросить про Риту, но вместо этого лишь безумно смотрел на настоятеля.

Священник кивнул собственным мыслям и жестом отдал приказ. Стражи огрели Орфина парой тяжелых ударов в затылок и в живот – он, захрипев от боли, согнулся под ними. Его скрутили по рукам и повели вниз по лестницам, вдоль стен с латунно-золотыми желобами. Когда впереди показалась дверь, которую трубы обступали, как муравьиные тропы, Орфин попытался вырваться из хватки сопровождавших его, но их каменные пальцы только сильнее сжались. Его толкнули в золотую клетку без окон и заперли, не проронив ни слова.

Когда накал эмоций утих, Орфин опустился на покатую скамью и опустил лоб в сведенные ладони.

«Неужели это правда была она? – думал он. – Нашел ее, только чтоб снова упустить из виду? Но куда она могла пропасть? И эти глаза…» Их желтое пламя отпечаталось на сетчатке и неустанно напоминало о чем-то ином, о взгляде другого существа. «Гарпия,» – вспомнил Орфин. Тогда, во время нападения, она светила точно такими же демоническими очами.

Стоило поймать эту идею, как недавний образ Риты дополнился. Орфин не обратил особо внимания на ее одежду, но теперь она всплыла в памяти – лохмотья из бурых перьев. И как это понимать? Очередной морок, жестокая иллюзия? Или Рита действительно стала гарпией, духом мщения?

«Какая теперь разница?» – спросил он себя с горечью. Второго шанса встретиться с ней, объясниться, никто ему не даст. Ведь он взбунтовался против тоталитарной секты, а потом сдал себя с потрохами. Надеяться не на что. Разве что вмешается гарпия и – чем чёрт не шутит! – унесет его на крыльях подальше отсюда? Но в те короткие мгновения, что она смотрела на него, он не видел ни грана тепла в ее огненно-желтых глазах. И потому такая фантазия вызывала только болезненный смех.

Он просидел в камере несколько часов, тщетно пытаясь придумать выход. Затем дверь дрогнула и отворилась, впуская в темницу призрака в черном балахоне – старика Геласия. Орфин настороженно поднялся ему навстречу. Тюремщик запер вход за собой и убрал ключ в складки одежд, не оставляя шанса на побег.

– Что ж… – протянул он хрипло и вкрадчиво. – Время в наших краях никого не лечит. Ты еще помнишь своих родителей, дух? Как тебя звали?

Орфин молчал, глядя на чужака исподлобья. Отца он еще помнил, да. В голове возник образ седеющего мужчины с массивными настенными часами в руках – очередным подарком для сестры Орфина. Но вот лицо матери ускользало.

– О чем ты мечтал? Кого ненавидел?

– К чему эти вопросы? – хмуро спросил Орфин.

Он чувствовал на себе пристальный взор из-под капюшона. Казалось, отец Геласий и не ждет ответов. Он просто набрасывал пищу для размышлений. «Что ты не успел? Кто по тебе плачет?» Цепляясь за эти крючки, воспоминания – те, что еще остались – всплывали сами собой. Орфин сжал зубы и отвернулся. Вместе с памятью подступала непрошеная горечь.

Но вдруг Геласий подался к нему, резко выпростав костлявую руку из черного рукава хламиды, и вцепился пальцами Орфину в лоб. Его пронзило болью тут же, словно вокруг головы сжался замороженный железный обруч. Охнув, он отдернулся, но Геласий резко толкнул его к стене и попытался схватить за шею – Орфин едва успел увернуться.

Его потряхивало, голова раскалывалась, а где-то в самом нутре горела и исходила пустотой рана – словно оторвали кусок самой сути. Он бросился к двери, забыв, что та заперта. Старик ухватил его за локоть, и боль повторилась. С трудом соображая из-за нее, Орфин толкнул исповедаря, но стоило коснуться его груди – и его снова обожгло холодом.