Во-вторых, его память зияла прорехами. Он не мог вспомнить целые годы собственной жизни. Та казалась теперь не цельным полотном, а лоскутным одеялом. Самое пугающее – что он не мог назвать своего имени. Осталось лишь прозвище, и Орфин мысленно повторял его, боясь потерять и эту ниточку, последнюю связь с собой.

Притулившись у ограды на каемке острова, он изнывал от злости и бессилия. Один глоток леты заглушил бы эту боль. Всего-то нужно вернуться в собор – и мир снова станет простым и понятным. Но нет. Пускай он позабыл четверть жизни, но эфиниол и свою ненависть к подобным веществам еще помнил.

«Надо было слушать Алтая!» – думал он с мучительной досадой. Эх, если б можно было отыскать его и принять приглашение. А что Рита? Он с горьким вздохом закрыл глаза. Она давно умерла, и ее не найти. Это правда. Но закрывая глаза, он волей-неволей представлял, как встретит ее в этом сумрачном мире, как она бросится ему на шею, несмотря на все обиды. Как потом они долго и запойно будут пересказывать друг другу всё, что произошло в разлуке. И неважно, насколько эта фантазия оторвана от жизни. Она питала его, придавала сил.

В Приюте Риты определенно нет – значит, нужно двигаться дальше. Догнать кочевников. Путешествуя с ними, быть может, однажды, он встретит ее. Кивнув этим отчаянным надеждам, Орфин всмотрелся в тяжелое небо Пурги.

Ждать пришлось долго, но наконец он заметил размытую фигуру бродяги, который приближался к церковному острову. Он приземлился – нескладный парнишка в белой форме с золотыми нашивками в виде песочных часов. Конопатый, со вздернутым носом и самодовольной ухмылкой, он не вписывался в образ типичного прихожанина, чем приятно удивил Орфина.

– Хэй! – сказал он, окинув Орфина взглядом. – А что, месса кончилась уже? Разве ты не должен быть внутри?

– А ты? – лукаво парировал он, пытаясь за секунды считать собеседника.

– А, я бы рад, но, знаешь, работа, всё работа, – парень повел ладонью вдаль от храма и иронично усмехнулся. – Неустанно ищу заблудшие души и привожу их сюда, к свету, – пояснил он с наигранным пафосом. – Прям как проклятый. Я Макс, кстати. Максимилиан. Слушай, – он вдруг фамильярно закинул руку Орфину за плечо, – я понимаю, почему ты не в восторге от молока, которое здесь наливают. Я и сам не фанат. Зато могу предложить кое-что более тонизирующее.

В легком потрясении, Орфин снял с себя руку Макса. На секунду взгляд замер на увесистой сумке, которая висела у парня через плечо.

– А ты, я смотрю, разбираешься в местных веществах. Давай начистоту, Макс. Мне чертовски приятно увидеть хоть кого-то, наделенного интеллектом, – он убедился, что лесть подействовала: улыбка парня стала чуть шире. – Но каким чудом тебе удается не оболваниться?

– Я тебе говорю: есть отличные мнемотики. Кино, например, разбудит после леты в два счета. Отдам по-братски, чувак, всего за три крупицы.

«Три крупицы чего? Нет уж, парень, придержи коней!»

– Так, секундочку, дай мне сопоставить. Значит, ты ведешь души к свету и толкаешь им дурь. Неплохо. Мне нравится эта ирония.

Короткий булькающий смешок.

– И то, и другое удобно фасовать по бутылкам, дружище. Раз ты уже здесь, про свет можно не распыляться. А вот кино и хлеб настоятельно рекомендую. Я тебе всё расскажу по порядку, смотри. Живым же нужна еда, сон, так? Энергия, короче. Тебе она тоже нужна, ты же не ходячая батарейка! И угадай, что тебе ее даст? Правильно, хлеб. Сейчас ты чувствуешь этот мерзкий холод, и…

– У меня другое предложение, Макс. Я куплю у тебя – но не мнемотики, а перевозку. Ты ведь бродяга, так?

– «Бродяга»? Ты где такого нахватался, чувак? Мы зовемся «миссионеры», ну или на крайняк «гончие».

– Ладно, миссионер, как скажешь. Я плачу те же три крупицы, и ты переносишь меня во-он туда, подальше, – Орфин указал в сторону, где когда-то висел дирижабль. – Меня там ждут.

Парень проследил взглядом в указанном направлении и на пару секунд задумался.

– Не, старина, прости, – он слегка отпрянул и развел руками. – Я бы помог, честно. Но туда – совсем не по пути. К тому же сейчас у отца Жирдяя все на учете. Вот если с меня спросят, куда ты пропал?

– Да никто не заметит! Ладно, пять крупиц.

– Не-не, чувак, я пас, – Макс поднял руки. – Так тебе про мнемотики интересно дальше? Нет? Ну, как знаешь, – он слегка хлопнул Орфина по плечу и обошел сбоку. – Найди меня, как передумаешь, – он постучал рукой по сумке. – Бывай.

И направился в сторону собора, насвистывая незамысловатую мелодию. Окликнуть его, продолжить торговаться? Но ведь речь шла о памяти – в этом Орфин не сомневался. И сколько этих самых крупиц в его распоряжении, понятия не имел. Он уже потерял их немало, и не стоило разбазаривать дальше.

***

Не сумев сбежать с острова, Орфин укрылся в дальних коридорах Приюта. Стражи здесь патрулировали реже, чем в центре. Пересекаясь с ними, Орфин притворялся сомнамбулой – шаркал ногами, делал тупое лицо. Этих нехитрых уловок хватало, чтоб на него не обращали внимания.

Пользуясь неприметностью, он блуждал по окраинам Приюта в поисках шанса на побег. В дальних углах собора он наткнулся на пустые бутылки, вроде тех, что предлагал Максимилиан. На одной из них сохранилась часть надписи, и Орфин подобрал находку, чтоб лучше рассмотреть. Ему упорно виделось на затертой этикетке слово «фантом» – и это беспокоило, ведь так настоятель назвал налетчиков, сопровождавших гарпию.

Но куда больше его удивило другое. Зал с кольцевым бассейном, по которому призраки веслами гнали мерцающую жидкость. Жаровни с холодным пламенем, над которым она бурлила в золотых котелках. Всё это напоминало огромную лабораторию алхимика или живой организм – непрерывную цепь химических реакций. Лета преображалась после каждого этапа, но, видимо, лишь в финале обретала наркотические свойства. Пока сыворотка текла по открытым желобам, она не источала дурманящего аромата.

Орфин пытался разобраться в этих процессах – хотя бы понять, в каком порядке они идут. Вспоминая эфиниол, он думал: как легко было бы справиться с этой проблемой там, в Бытом. И еще – какая горькая ирония, что здесь всё то же самое… Бесчеловечность Приюта выводила его из себя. Он воображал, что если удастся вмешаться в технологию и нарушить ее – тогда Лукреций перестанет безнаказанно доить прихожан.

Но, блуждая, Орфин раз за разом путался в лабиринте коридоров. Золотые трубы, по которым текла будущая лета, беспорядочно переплетались, а вездесущий перезвон дополнительно сбивал с толку.

Хуже того – иногда сквозь замыленную реальность церковных коридоров пробивались лучи иных образов. Будто прожектор высвечивал вдруг фрагменты прошлого: вилка с наколотым ломтиком мяса, сигаретный дым, звуки молодежного бита.

Орфин старался игнорировать эти галлюцинации, списывая их на затянувшееся послевкусие леты, своего рода ломку. Но они не ослабевали, вызывая всё больше тревоги. Пока Орфин не заметил закономерность. Плутая по белому лабиринту, он всякий раз встречал иллюзии в одном порядке, на одних и тех же поворотах. Словно в некотором роде они были частью реальности.

Едва он предположил такое и всмотрелся внимательнее, как мир вокруг перевернулся. От Приюта не осталось и следа, и Орфин оказался посреди оживленного ночного клуба, где гремела музыка и крутился диско шар. Усталая девушка с перегруженным подносом шла прямо на Орфина. Он отшатнулся, но она прошла прямо насквозь, не заметив его. От пересечения их тел его пробрало легкой дрожью – скорее приятной, чем наоборот.

Неужели он правда?..

Люди сновали вокруг, смеялись, танцевали. Недосягаемая полнота их жизней почти оглушила его.

Он сделал пару неверных шагов по миру живых и врезался в невидимую преграду. Клуб и музыка пропали, словно кто-то выключил проектор. Вокруг снова воздвиглись бело-золотые стены Приюта.

Он замер, пытаясь осознать произошедшее. Направил взгляд за завесу и сумел снова перенестись в клуб. Звуки обоих миров наложились друг на друга – клубное техно и баюкающий перезвон. Сквозь золотые трубы проглядывали пестрые сполохи и пульсирующие движением тела. Люди смеялись, сплетались в объятьях, как змеи, пили и кричали. Настоящий пир жизни! Красные губы, блестящие капельки пота, волоски на руках.