С любопытством он наблюдал за тем, как зал постепенно начал наполняться разнокалиберной публикой. Первыми появились какие-то преувеличенно-правильные молодые люди, очень схожие между собой, и девушки, одетые по принципу «черный низ – белый верх». Возможно, именно эта стандартность одеяния и делала их похожими, как близнецов. Они установили возле дверей два столика и разложили на них яркие глянцевые брошюрки. Затем две девушки принесли корзину с уже начинающими увядать цветами. У Варфоломея почему-то появилось подозрения, что эта корзина уже честно отслужила свое на каком-нибудь вчерашнем или позавчерашнем мероприятии и теперь перекочевала сюда.

Все организаторы или, опять же выражаясь по-современному, менеджеры выглядели чрезвычайно счастливыми, но в то же время в них было нечто от манекенов, призванных рекламировать довольство жизнью. Так, по крайней мере, казалось Варфоломею.

Их лица светились такой нескрываемой радостью, словно им сейчас предстояло не проводить религиозное собрание, а, по меньшей мере, получать Нобелевские премии, при чем глаза их излучали доброжелательство, обещавшее поделиться своей радостью с любым, кто этого пожелает.

Следующая группа людей, появившихся в зале, уже не лучилась такой жизнерадостностью, из чего Варфоломей сделал вывод, что, наконец, в зал начали стягиваться и собственно приглашенные, зрители. По их внешнему виду, по звучавшей английской речи, можно было предположить, что это просто скучающие американские туристы-пенсионеры заглянули на огонек. Или, может быть, их затащили сюда чрезмерно старательные гиды или, возможно, загнала плохая погода – на улице шел чисто петербургский снег с дождем. С чувством явного собственного превосходства, перешучиваясь и громогласно обмениваясь репликами, они заняли первые ряды в зале. Они громко обсуждали безответственность русского гида, который, оказывается, доставив их, сам предпочел удалиться по каким-то своим делам.

Варфоломей неплохо знал английский, на юрфаке его преподавали прекрасно, и поэтому он не без удовольствия вслушивался в живую английскую речь – как никак, а лишняя практика! И то польза.

Вслед за американцами явилась группа японцев с фотоаппаратами. Фотоаппараты тут же защелкали, засверкали фотовспышки, японцы группами и по одиночке запечатлевали себя на фоне корзины с цветами, стоявшей на сцене. Затем с видом людей, честно исполнивших свой долг, они расселись намеренно подальше от американцев.

Затем в поле зрения Варфоломея возникла тетка с воровато бегающими глазами, в кофте с блестками. Это, наверняка, была соотечественница Варфоломея. Она долго оглядывала зал, прикидывая, куда сесть, и наконец, решила приземлиться в пока пустом ряду за американцами. На соседние кресла она водрузила сумку, полиэтиленовый мешок и зонтик – тем самым обозначив неприкосновенность данной территории. Несколько ее подруг появились чуть позже и шумно прошествовали на занятые ею места.

Еще несколько, судя по всему, постояльцев гостиницы, наверно, томимые скукой и рассчитывающие на какое никакое развлечение устроились на диване возле стены. Какая-то мамаша с парочкой темнокожих сорванцов воцарилась прямо перед сценой. Наверно, ей надоело опекать своих чад, и она решила переложить эту заботу на плечи общественности, предоставив своим детям полную свободу, которой они тут же и воспользовались, бегая по залу с громкими воплями.

«Уж скорей бы все это начиналось!» – только и успел мысленно взмолиться Варфоломей, как в зале появился пожилой седой человек в сопровождении дамочки деловитого вида.

Судя по той озабоченной уверенности, с которой седой господин прошел к трибуне, он и был главным действующим лицом сегодняшнего мероприятия.

Он окинул аудиторию радостным взглядом и с ликованием в голосе заговорил о том, как счастлив он встретить своих единоверцев и последователей на российской земле.

Зал отвечал ему вежливым вниманием. Даже маленькие темнокожие сорванцы уселись на полу прямо перед сценой и с интересом взирали на оратора.

Пастор читал свою лекцию на английском, поскольку родом, как он сам сообщил, был из Шотландии. Деловая дамочка, сидевшая рядом с ним, с некоторым высокомерием переводила его речь для немногочисленной русской аудитории, но Варфоломей намеренно старался не слушать перевода, решив устроить себе хорошую тренировку в английском. Не без гордости он отметил, что прекрасно улавливает все, что говорил проповедник.

Начало его речи было достаточно стандартным для подобного рода сборищ. Он поведал о собственном пути к Богу, с экзальтацией он говорил о своем некогда неумеренном увлечении наркотиками и алкоголем, об отчаянии и близости к самоубийству и о внезапно наступившем просветлении. Тут его голос дрогнул и даже на мгновение прервался словно от подступивших к горлу слез. Чувствовалось, что все эти эмоциональные эффекты его речи были давно им отработаны – но как хороший актер, выходя на сцену в сотый раз умеет создать у зрителя впечатление, что все, что он произносит и делает, он совершает в первый и единственный раз, так и проповедник, казалось, впервые с болью и радостью исповедуется перед людьми, собравшимися в зале. Во всяком случае, зал отозвался на эту часть его речи сочувственными, искренними аплодисментами. А маленький темнокожий отпрыск, увидев на глазах оратора слезы, и сам из чисто детской солидарности зарыдал во весь голос. Пришлось матери рыдающего малыша удалить свое чадо из зала.

Далее пастор поведал о том, как, на него снизошло просветление, он мгновенно избавился от пороков, и снова обрел здоровье, счастье, ощущение полноты жизни.

В эту сказочку Варфоломей не очень-то поверил. Уж он-то по своему опыту работы в милиции, не раз и не два сталкиваясь с самым дном городской жизни, знал, какая это жестокая, коварная и почти непреодолимая вещь – тяга к наркотикам. Как она уродует человека. И даже те, кому ценой огромных усилий удается избавиться – навсегда ли? – от наркотической зависимости, не могут не испытывать тяжкие последствия своего порочного увлечения.

«Что ж, Бог ему судья», – справедливо решил Варфоломей. В конце концов, бизнес есть бизнес, а реклама, как известно, лучший двигатель торговли. К тому же речь проповедника теперь уже всерьез заинтересовала Варфоломея.

По-видимому, и самому проповеднику порой претило актерство и, перейдя от своего красочного вступления к основной части лекции, он перестал играть на публику и превратился в пожилого профессора, который призван растолковать нерадивым студентам суть своего учения. Вот оно-то как раз и вызвало интерес Варфоломея.

Пастор утверждал, что весь мир – это единое целое, управляемое неким высшим смыслом, высшим разумом, который вобрал в себя мудрость всех существовавших и существующих религий. Новоявленное учение признавало все религии и призывало своих последователей принять всех пророков, которые когда-либо нисходили на землю.

Но даже не это особенно пришлось по душе Варфоломею.

Инплинизм, как следовало из речи пастора, не признавал такой прослойки общества, как духовенство. Каждый человек сам носит в себе Бога, сам предстает перед Богом и не нуждается ни в каких посредниках. Инплинисты, призывая к полному равенству всех живущих на земле, являются противниками всех расовых, национальных и религиозных конфликтов, ибо именно эти конфликты принесли человечеству невероятное количество бед, крови и страданий. Более того, инплинисты выступают не только за полное равенство людей разных национальностей и вероисповеданий, но и за полное равенство между мужчинами и женщинами.

Эта часть речи нашла особенно живой отклик у японцев, которые вдруг бурно принялись аплодировать, чем вызвали неодобрение у другой части зала.

К собственному удивлению, речь проповедника так увлекла Варфоломея, что он на некоторое время даже забыл, что находится на службе, при исполнении, как говорят в таких случаях, обязанностей. Об этом ему напомнил один из чистеньких, аккуратных менеджеров, попросив охранника побыть рядом с пастором в зале, когда тот после лекции станет отвечать на вопросы собравшихся.