Фёдор вышел во двор, доковылял до калитки и стал смотреть на пустую дорогу. Тихо и безмятежно было кругом. Белые облачка неподвижно висели в спокойном и тёплом небе. Серая птичка выпорхнула из кустов, пискнула и тут же нырнула в малину. Из-под горы упруго задувал ветер, мягко толкая в спину, и приносил запах реки и распаренной на солнце ивы.

Фёдор добрёл до сарая, вытащил рассохшиеся топоры, подбил клинья и замочил их в ушате, потом сел отбивать косы. «Лизка бы увидала, заругалась: “Чего опять ходишь, лежать бы надо!”» Фёдор взглянул на часы – стрелка добралась до двенадцати.

Лиза в обед не пришла, и даже после трёх её не было. Обеспокоенный, Фёдор выбрался к придорожному амбару, не зная, что делать: идти ли под гору встречать Лизку или подождать ещё немного. «Подожду!» – решился он и присел неловко на амбарный приступок и сидел так с полчаса, наверно, пока не подошёл Павел.

– Чего, Федя, сидишь? Лизку, поди, заждался?

– Ну! За морошкой убрела, обещала к обеду прийти, и всё нет никакой! – сердясь, отвечал Фёдор.

– Она у тебя одна пошла или с кем?

– Да с Танькой она пошла, так-то чего волноваться!

– Да ты что! С какой Танькой? Таньку свекровь не отпустила – она у коновязи сено гребёт!

– Как не отпустила? Она уже с утра к Таньке и ушла! – вскочил изумлённый Фёдор.

– А вот так, не отпустила! Она у тебя куда хотела идти?

– К мысу Волчьему, а чего?

– Да ничего, Федя, только мужики её у Тониной рады издалека видали да подивились ещё, одна идёт – не одна? Куда это Федька её отпустил?

– Паш! У тебя мотоцикл на ходу? – взволнованно перебил Фёдор. – Съездим к Татьяне, а? Невмоготу мне больше чего-то ждать!

Минут через пять они мчались по дороге, поднимая пыль. Пустая коляска тряслась и подпрыгивала. Фёдор нетерпеливо выглядывал из-за плеча Павла. Татьяна жила в самом конце деревни и, слава богу, была уже дома, на улице.

– Что, Феденька, Лизку потерял? – засмеялась она беззаботно с крыльца. – Соскучился? – Но, увидев, с каким лицом подходил Фёдор, осеклась тут же. – Да ты, Федька, чего? Совсем, что ли? Да куда она денется, вот дурной!

– Куда она, Таня, пошла? – спросил за Фёдора Павел.

– Хотела на Волчий мыс, да свекровь моя только сказала, что там всё выброжено, так она за Крестики пошла!

– За Крестики? Да как вы её отпустили? Там же водит! – закричал, бледнея, Фёдор. – Ты что, не понимаешь?

– Чего там водит? – крикнула Татьяна. – Коли о тропу держаться, ничего не водит! А солнце в небе на что? Ты думаешь, мы её не отговаривали? А она: «Меня Феденька по солнушку учил ходить, не заблужусь я!» Вот и пошла. Разве переубедишь – она же, как коза, упрямая! Морошки захотела!

– Что же делать? – спросил растерянно Фёдор.

– Стоп! – сказал Павел. – Ты раньше времени не паникуй! Лизка, может, сейчас сама тебя ищет! Пропал! Приставку не поставил! Будет тебе на орехи! Сейчас домой едем, а если что, к Крестикам. Тань, ты бы с нами съездила? Тропку бы вашу показала, свекровину, – там, у Крестиков, тропок-то, сама знаешь, до едрени фени!

Татьяна быстро взглянула на Фёдора и сказала, соглашаясь:

– Поедемте! Чёй-то и мне неспокойно стало! Я только за платком сбегаю да записочку напишу – у меня все до речки ушли!

Но Лизы дома не было. И не встретилась она по дороге. У Крестиков Павел поминутно сигналил, но лес молчал.

– Хватит! Давай на болото выйдем! Чего так стоять! – сказал Фёдор, пряча глаза. – Там посмотрим. Следы, может, есть?

– Да какие там следы? – возразил Павел. – Разве угадаешь, её – не её?

– У ней сапоги новые, я след сразу узнаю, Паша.

Татьяна осталась у мотоцикла – вдруг Лиза объявится, а они по глубокой выбитой тропинке выбрались на болото. Оно было пустым и тревожным. Нигде не маячил никакой белый платочек.

– Лиза! – закричал тогда Фёдор. – Лиза-а!

Павел преломил захваченное с собой ружьё, щёлкнул и выстрелил два раза. «Бах! Бах!» – раскатилось грохотом по небу. А когда смолкло, никто не отозвался.

– Пойдём до островка, оттуда всё болото видно, а то здесь справа стена да слева стена, – попросил Фёдор.

Но и с маленького негостеприимного островка, заросшего невысокими деревцами, они не увидели Лизы. Всё необъятное пространство, состоящее из рыжих кочек, редких сосенок и выцветшей травы, было безжизненно и молчаливо. В вечереющем небе, в наливающейся синеве, безучастно светило жёлтое солнце. И сколько ни вглядывался в даль Фёдор, всё было напрасно…

– Лиза! Лиза! – кричали они.

– Бах! Бах! – гремело ружьё.

– Господи! Да где же она? – Фёдор, опираясь на Павла, с трудом сел на вывороченную кокору. Спина от тяжёлой ходьбы совсем онемела и была теперь как чужая.

– Паша! Где она может быть? – он поднял на Павла беспомощные глаза, не в силах больше прятать отчаянье и страх. – Где она ходит?

– Пойдём домой, Федя! Может, Лиза с другого конца домой пришла. Чего так изводиться!

– А вдруг не пришла?

– Ну если даже не пришла, так ведь не пропадёт! Найдётся! Где здесь блудить-то, сам подумай, Федя! За болотом дорога тянется, слева ЛЭП, справа река наша заворачивает. Выйдет куда-нибудь! Ночи светлые, тёплые. Выйдет! Ягод полно. По солнышку и выйдет, коли не вышла уже!

– Так старухи говорят – водит здесь!

– Нам только старух и слушать сейчас! Сами не знают, что болтают! Идём домой! Если нет Лизы, деревню поднимем. Всё хорошо будет! – Павел обнял Фёдора за плечи. – Вот увидишь, всё хорошо будет!

Лизу искали четыре дня. Весть о её пропаже мгновенно облетела околки и окрестные деревни и обросла разными слухами и толками. На розыски поднялись все, даже из района приехали, по многу раз прочёсывали болото и лес, стреляли из ружей, проверили все известные охотничьи избушки и заброшенные чищенины. Всё было впустую. Фёдор осунулся и почернел. Его силком увозили из леса – он не хотел возвращаться домой. На четвёртый день Марфа Ивановна насильно пихнула ему в руки стакан водки и приказала:

– Пей! Легче сердцу станет! – и повернулась к Павлу. – Чего глядишь, как отеть, пей с ним! И я с вами выпью. Бабам, Феденька, легче бывает: они выплачутся, выговорятся! Ты бы, Феденька, поплакал. Это ведь не стыдно, Феденька, поплакать-то. Поплачь, дорогой!

– Не поможешь слезами-то, – глухо откликнулся Фёдор и опрокинул стакан водки. Марфа Ивановна о чём-то ещё говорила, дотрагиваясь до него сердобольной рукой, да Фёдор её не слышал. А как кончилась водка, оттолкнулся от стола и поднялся, шатаясь: «Домой пойду, устал, поспать надо».

Белые ночи уже оборачивались тихими сумерками. Первые редкие звёзды и здесь и там прокалывали сырое небо. Фёдор остановился перед своим тёмным, будто нежилым, домом. Тягостно было у него на душе, и он долго не решался войти. Наконец поднялся тяжело по лестнице и вошёл в избу. Тихо и пусто было в избе, и всё казалось без Лизы чужим и незнакомым. Он сел на кровать. Смятое Лизино платье так и лежало с того утра перед ним на подушке. «Лизонька, – задыхаясь, промолвил он и повалился лицом на платье, прижимая его к губам и к груди, – Лизонька!»

И старая печь, и стол, и белеющее холодным светом окно, буфет с тусклыми чашками и горкой блюдец, этажерка, шкаф, стена, потолок – всё, что было вокруг, глядело на него из глубины, слева, справа, сверху, снизу, из всех углов родной избы осуждающе, мрачно и осиротело…

Он очнулся от звука, будто скрипнула половица, будто кто-то прошёл рядом и мимо. Он открыл глаза и вздёрнулся от испуга: у окна вполоборота тихо стояла Лиза и молча смотрела на него. Фёдор хотел потянуться к ней, но страшная тяжесть сковала руки и ноги, спеленала так, что и дышать невмоготу было.

– Что же ты, Феденька, так и посуду не помыл? Присохла же вся, – укоризненно покачала головой Лиза, а потом тихо подошла к нему и села в ногах.

– Ли-за, – с трудом выдохнул Фёдор и, превозмогая боль, потянулся неживой рукой к её лицу.

– Феденька мой! – вскрикнула Лиза и вдруг повалилась на него, обнимая дрожащими руками. – Феденька!