Этот маленький концерт повторялся в семье Черняховских всего каких-то три-четыре раза в году. Больше праздничных выходных в стране не было. И если с Первым мая Гинда ещё как-то свыклась, Новый год воспринимала как само собой разумеющееся и без календаря, тем более что выходным днём он не был, то красный день 22 января[31] её приводил в изумление и возмущение одновременно. Изумлял этот день потому, что, сколько Этя ей ни объясняла, Гинда никак не могла взять в толк: «Кому нужно это Кровавое воскресенье и, если столько народу царь поубивал, зачем его отмечать, да ещё выходным делать?» А возмущала эта красная дата по причине присутствия дома мужа, которого в этот день надо было кормить по полной – с утра и до вечера. А Мойша, хитрец этакий, уж раз выходной, не отказывал себе в удовольствии пропустить стопочку-другую или, того лучше, товарища пригласить в их сырой и нищий полуподвал: в одиночку ведь отмечать не с руки. В общем, тот ещё «красный день» – одни расходы.

Зато 18 декабря Гинда знала без всяких «красных» отметок и выходных. День рождения Сталина. В этот день она обязательно готовила что-нибудь вкусненькое на вечер из того, что бог послал, и не отказывалась от наливочки. Спрашивать, с чего такое рвение, никому ни в семье, ни среди соседей в голову не приходило. Как-то однажды, сев за накрытый стол, на котором стояли картошка в мундирах прямо в чугунке и добытая по случаю селёдочка, приправленная уксусом, взбрызнутая подсолнечным маслицем и присыпанная кружочками искристо-белого лука, Гинда налила себе и Ханне по рюмочке, кивнула мужу, чтобы не отставал, и сказала: «Он всё видит. Нам зачтётся». Мойша, успевший до её слов поднести к губам стопку с водкой, даже поперхнулся. Гинда сердито зыркнула на мужа. Тот, смущаясь, успокоил её: «Геня, ша! Видит так видит: за Сталина, чтоб ему было хорошо» – и одним глотком выпил.

Гинда сидит на низенькой скамеечке посреди комнаты, широко расставив ноги. На ней длинный застиранный фартук, голова повязана белым платочком узлом на затылке. Гинда общипывает перья с тушки свежеубиенной курицы. Миска с куриным горлом и головой стоит на столе. Гинда собирается фаршировать шейку манкой с перемолотой куриной печёнкой. Это целая история: стащить кожу с куриного горла, набить фаршем и зашить с двух сторон, чтобы не вывалилось. Набивать надо в меру, иначе вместо рулета будет расползшаяся тухэс[32]. Гинда умеет готовить и красиво, и пальчики оближешь!

Но шейка – это потом. Надо опалить и разделать курицу. Пока Этя где-то с соседскими мальчишками бегает. Пока Ицик, у которого сегодня то ли отгул, то ли выходной, на пару с Верой пошёл в кино, прихватив с собой маленькую Эллу. Пока муж с работы не пришёл. Перья она потом вымоет, высушит, добавит к другим припасённым и набьёт подушку – лишним не будет.

В дверь постучали.

– Заходи уже! – крикнула Гинда.

В комнату вошла младшая сестра Соня, с порога сморщила нос:

– Здравствуй, Геня! Хоть бы окно открыла: курицей сырой всё провоняло и кровью.

Гинда поднесла тушку к самому носу:

– Ничего не пахнет. А что ты у нас такая чистоплюйка?

– При чём здесь это? Можно ж на улице.

Гинда хмыкнула:

– Ну да! Чтобы тут же твоему Сене передали: Геня курицу купила – можно приходить с обыском. Или уже передали и заместо него ты пришла?

– Гинда! – крикнула из своего угла Ханна. – Это ж твоя сестра!

– Что вы говорите, мама! А что эта сестра не вспоминает за это, когда ейный Сеня, келев[33], каждый раз шмонать нас наведывается?

– Мама! – призвала к матери Соня, опасаясь проходить в комнату, где Гинда, не меняя позы, продолжала ловко орудовать ножом и пальцами, избавляя от перьев куриную тушку. – Мама! Я сейчас уйду.

– Соня, прекрати уже! – приструнила младшую дочь Ханна. – Ты за этим сюда пришла, чтобы с Геней разбираться? Проходи, рассказывай. Нам твой Сеня неинтересен. Нам ты интересна и дочки твои. Как они, кстати?

Косясь на сестру, которая, не обращая на неё внимания, продолжала делать своё дело, Соня прошла и присела к столу.

– Девочки хорошо. Мира к школе уже готовится. Сеня с ней по вечерам букварь читает. Учиться она очень хочет, прямо мечтает. Говорит: «Мама, когда я уже в школу пойду?»

– Ай, умничка! – умилялась Ханна.

– А Верочка в садик пошла. Хорошо ходит, ей нравится.

– Ай, умничка!

– Сеня, когда есть время, сам её с садика забирает.

– Ай, умничка Сеня! – вставила слово Гинда. – Меньше б ко мне заходил, больше б времени оставалось на детей.

Соня сдержалась и промолчала: понимала, сейчас сестра окончательно пар выпустит, успокоится и можно будет поговорить. Минуты две в комнате стояла тишина.

– Окно чего не откроешь? – повторила Соня свой вопрос.

– Жара с асфальта, откроешь – вообще задохнёмся, – ответила успокоившаяся Гинда и добавила: – Крылышки тебе куриные дать на суп?

Соня начала было отвечать:

– Спасибо, Геня, у меня есть. Сеня… – и осеклась. Зачем понапрасну сестру дразнить?

– Ну тогда ладно, – сказала Гинда, поднимаясь и распрямляя затёкшую спину. Свернула перья в холщовую тряпку, тушку куриную положила в миску к голове и шее. – Потом опалю, когда уйдёшь. Компот свежий будешь, из яблок?

– Буду.

– И я с вами, – подала голос Ханна.

Потом сидели втроем за столом, беседовали за жизнь.

– А что это у тебя живот подрос? – спросила Гинда.

Соня залилась краской:

– С чего ты взяла?

– У нас тут слепая только мама, – усмехнулась Гинда. – Сколько уже?

– Четвёртый месяц.

– Хорошо-то как! – заулыбалась Ханна.

– Чего хорошего, мама? – Гинда опять стала закипать. – Скажите ещё: «Ай, Сеня-умничка!» Они, конечно, хорошо живут, но куда ей третьего с её Сеней? Он же тот ещё лэмэх[34] и болтун.

– С чего ты взяла? – расстроилась Соня. Сестра, какой бы она сварливой ни казалась, любила её, можно сказать, вырастила, в жизнь вывела. И если уж Геня говорила что-то о людях, то это были не пустые слова – значит, она что-то знает.

– Значит, знаю, – не стала вдаваться в подробности Гинда. – Одно тебе скажу: болтает он много и про свои дела, и про начальство. А нынче времена непростые.

– Да откуда ты знаешь?! – не выдержала Соня. В глазах у неё заблестели слезы. – Ты даже газет не читаешь.

– А зачем мне их читать? – удивилась Гинда. – Вон ты читаешь, а всё равно ни черта не понимаешь. Ладно, не расстраивайся, Сонечка, если что случится не так, не оставим, поможем, – притянула сестру к себе вместе со стулом, обняла. Сильная была Геня, даром что маленькая, крепкая была. Ханна говорила: «Стожильная».

Ханна встала со стула и, касаясь края стола, подошла к дочерям, положила правую ладонь младшей на живот, подержала полминуты, потом удовлетворённо кивнула и сказала:

– Дочка будет.

– Ой! – вскрикнула Соня. – Сеня меня убьёт. Он сына хотел.

– За сыном пусть в приют идёт, – сказала Гинда.

– Зачем мне чужой? – всхлипнула Соня.

– Соня, ты дура, – беззлобно сказала Гинда – У тебя вот третий ребёнок будет, а ты всё ещё бестолковая. Пошутила я. Никуда твой Сеня не денется: на что старался, то и получил. У меня вон тоже две девочки. Девочки – это хорошо. Когда мальчиков много рождается, тогда война случается.

– Ты откуда знаешь?

– Люди говорят. Люди – это тебе не газета. Так зачем всё-таки пришла?

Соня ничего не ответила, прошла к дверям, сняла с гвоздя ридикюль, который там оставила, когда входила. Из ридикюля достала какой-то бумажный свёрток и подала его Гинде.

– Что это? – удивилась Гинда.

– А ты разверни.

На Гинду накатила тёплая волна. Так бывало, когда она в какой-нибудь подворотне брала деньги за дефицитный товар. Могли обмануть: сбежать с товаром, а вместо денег «куклу» подсунуть – бывало такое, и не раз. И всё же самое плохое случалось, когда милиция накрывала. Гинда слышала про такие «случайности». Но Бог её хранил, потому что в эти моменты она ему усердно молилась про себя. И сегодняшняя курица была подтверждением тому, что Бог на её стороне. Однако ещё один свёрток в течение одного дня был явно перебором: она почти наверняка знала, что там.