С потолка посыпался мелкий древесный сор вперемешку с клочьями столетней паутины, набитый дохлыми котами эйсшранк громыхнул так, точно по нему ударили дубинкой. По дровяному сараю распространился запах гнилой мяты.

— Он тут… — прошептал Лжец, мигом растерявший весь свой апломб и весь свой едкий сарказм, — Он явился… Делай свое предложение, ведьма! Делай, пока он не испепелил нас обоих!

Барбаросса сглотнула. Несмотря на то, что единственным источником огня в сарае была лампа, водруженная ею на пол, открытыми участками тела она ощущала такой жар, точно находилась внутри полыхающего Друденхауса, набитого истошно кричащими ведьмами.

Он явился. Он ждет твое предложение, Барби. Не оплошай.

— Цинтанаккар! — произнесла она в третий раз, — Владетель боли и удовольствий, жрец высших наслаждений, хозяин мудрости, страж мироздания! Я… я сознаю, что дурно поступила. Я украла имущество господина фон Лееба, твоего хозяина, да сохранит он здоровье и мудрость до второго Оффентурена! Я раскаиваюсь и прошу прощения — у тебя и у него.

Рыбьи кости, выложенные сложным узором на полу, тихонько заскрипели. Как будто бы выжидающе или…

Черт. Она все равно ни хера не знает, как обращаться с демонами, обладающими такой силой. Нет смысла искать спасения в сложных демонических формулировках. Надо говорить, как есть, не отвлекаясь на дипломатические маневры и схоластические фокусы.

— Послушай… — Барбаросса заставила себя глядеть в стену перед собой, не обращая внимания на вибрирующие в стенах серебряные иглы и наливающейся злой дрожью эйсшранк, — Я вела себя сегодня как последняя сука и сознаю это. Попыталась украсть то, что не следовало. Ты лишил меня половины зубов и пяти пальцев — и я покорно принимаю это наказание за свою глупость. Клеймо, что ты оставил мне, — она подняла в воздух обожженную руку, — я буду носить с почтением до конца своих дней.

Это должно было польстить ему, но, кажется, ни хера не польстило. Запах гнилой мяты сменился вонью скверно выделанной кожи. Осколки зеркал, которые она столько времени располагала под нужными углами, приклеивая воском к стенам, издали тонкий скрежет, задрожав на своих местах.

Монсеньор Цинтанаккар ни хера не рад твоему вступлению, Барби. Он слышал нечто подобное уже четырнадцать раз — и от ведьм потолковее тебя…

— У меня нет больших богатств, но в своем искреннем желании загладить ошибку я положу к твоим ногам все, что у меня есть. Если у меня будут дети, я отдам тебе своего первенца. Если я заработаю богатство, отдам тебе сто золотых гульденов. Если стану хозяйкой дома, сожгу его в твою честь или устрою внутри твое святилище. Если…

Под крышей дровяного сарая прошел негромкий скрежет. Будто бы там, в тенях, укрылась целая стая катцендраугов, впившихся когтями в дерево. Крохотные зеркальца задрожали, одно из них вдруг лопнуло, едва не обдав щеку Барбароссы мелкой стеклянной крошкой.

— Лжец!

Гомункул всхлипнул. Забившийся в дальний угол банки, тщетно пытающийся прикрыть лапками свои не имеющие век глаза, он выглядел нелепо и жалко, точно лягушка в поставленном на огне котелке. Наделенный жалкими силами, он и перед обычным человеком был козявкой, сейчас же, ощутив присутствие адского владыки, утратил свойственное ему хладнокровие.

— Он… смеется, Барби. Мне кажется, он смеется.

Смеется? Хорошо. Барбаросса стиснула кулаки. Лжец был прав, нечего и думать впечатлить Цинтанаккара столь бесхитростными предложениями. Он слышал более щедрые на своем веку — куда как более щедрые…

Интересно… Крохотная мысль шевельнулась в затылке маленьким слабым комочком. Панди тоже что-то ему предлагала? Она терпеть не могла переговоров и никогда не унижала себя просьбами, но если ее прижало так, что ни вздохнуть, что она могла предложить демону?..

Плевать. Шутки закончились, Барби. Цинтанаккару не интересна твоя болтовня. Он смеется тебе в лицо, примериваясь, какой кусок откусить от твоего тела. Пускай в ход тяжелую артиллерию, иначе не стоило и начинать.

— Слушай, ты… — она облизнула губы, отчаянно пытаясь не моргать, а тело сделать каменным, неподвижным, нечувствительным к жару, — Давай без обиняков, я ни хера не умею складно болтать, поэтому буду говорить как есть. Ты любишь сладкое мясо, Цинтанаккар. Ты любишь причинять боль и терзать. Но ты заперт в доме старика, посажен на цепь и не можешь охотиться как велит тебе твоя природа. Ты запустил в меня когти и чертовски хорошо потрепал, признаю, но, как ты думаешь, когда тебе удастся так поразвлечься в следующий раз?

Заскорузлые лоскуты, пропитанные кровью отцеубийцы, которые она пригвоздила булавками к стенам сарая, тихо затрещали, поддернувшись по краю полоской пепла.

Замешательство? Интерес? Насмешка?

— Последний год тебя кормила Бригелла из «Камарильи Проклятых», так? Она отправляла в дом старика ничего не подозревающих сук, которые попадали тебе в пасть. Это она обеспечивала тебя кормом, Цинтанаккар. Но сестрица Бри вышла из дела. Она сдохла. Я убила ее. Это значит, никакого больше мяса. Что ты будешь делать? Уповать на случайных воришек, вздумавших залезть в дом? Сколько их будет? Один в год? Меньше? Тебе придется сесть на голодный паек, Цинтанаккар. Забыть про свою славную охоту. Ты будешь медленно дряхлеть, замурованный в своем логове, в обществе старого ублюдка, ветшающего с каждым годом. В какой-то момент он попросту издохнет, превратившись в плесень на кровати, и ты останешься один. Пока городской магистрат не прикажет срыть нахер твой жалкий домишко и тебя вместе с ним!

Цинтанаккар рыкнул. Она отчетливо ощутила это, потому что внутренности вдруг пронзило резью. Еще два осколка зеркала над ее головой беззвучно лопнули, одна из серебряных вилок, издав протяжный скрип, изогнулась крюком.

Что, задела тебя за живое, сукин ты блядский выкидыш? Оказывается, и сестрица Барби способна общаться с демонами на равных, не только орудовать кулаками? Несмотря на резь, Барбаросса ощутила мимолетнее удовлетворение, на миг почти перекрывшее боль.

— Слушай! — она торопливо выставила перед собой ладони, — Я позабочусь о тебе. Это мое предложение. Я заменю Бригеллу. Я буду посылать тебе молодых сук, как ты привык, чтобы ты мог развлекаться с ними в свое удовольствие. В Броккенбурге тысячи никчемных сук, которым нужны деньги, но которые ни хрена не знают про охранных демонов. Я буду посылать… — она прикрыла глаза, но лишь на секунду, — По одной в месяц. Это даже больше, чем посылала тебе Бри. Не меньше дюжины в год! Я распущу по городу слух, будто забралась в дом фон Лееба и стащила оттуда до пизды золота. А тех, кто соблазнится, буду отправлять на Репейниковую улицу, снабдив именем запирающего демона. Ты будешь есть всласть, Цинтанаккар! Больше, чем ел когда-либо!

Шорох, гуляющий по крыше сарая, на миг смолк, и Барбароссе показался в этом добрый знак. Шелковая нить, натянувшаяся было как леса на удочке, обмякла, местами провиснув. Рыбные кости заерзали на полу, пытаясь изобразить невесть какую фигуру.

Он размышляет, поняла Барбаросса. Колеблется. Думает.

Невидимые весы колеблются и, верно, надо бросить на их чашу что-нибудь еще, чтобы склонить в свою пользу, не обязательно что-то внушительное или увесистое, может даже, какую-нибудь мелочь…

Поспеши, Барби. Поспеши, пока длятся его сомнения, иначе будет поздно.

— И, конечно, гомункул, — Барбаросса ткнула пальцем в сторону банки с замершим на дне Лжецом, — Это собственность господина фон Лееба, твоего хозяина. Не сомневайся, я верну его. Сама поставлю на кофейный столик в гостиной. Пусть и дальше служит приманкой для легковерных шлюх.

Лжец взвыл — она услышала это даже за скрипом дерева и зловещим гулом, которым наполнился дровяной сарай. Это был не человеческий крик — человеческие связки не в силах издать такой звук — скорее, визг ярости вроде того, что может издать смертельно раненая гарпия. Удивительно громкий для крохотного комочка мяса.

— Ах ты сука! Блядская пиздорвань! Грязная скотоложица! Не смей!