Единственное, что осталось от Жеводы в этом человекоподобном кошмаре, неумолимо наступающем на неподвижно стоящую Фальконетту, то это глаза — сморщенные спекшиеся комки серо-лазурного цвета, пригоревшие к забралу…
Фальконетта почему-то не пыталась поднять пистолет. Может, знала, что зачарованная пуля не сразит эту тварь. Или имела про запас не менее действенное средство. Команды, которые она произносила, были непонятны Барбароссе — знакомые как будто слова адского языка сплетались между собой непривычным образом, рождая тяжеловесные и странные конструкции.
— Eyðimerkurgeirfugl! Styrkur þinn er styrkur minn. Gefðu mér allt sem þú átt. Hlýðið.
Сейчас полыхнет, поняла Барбаросса. Сейчас полыхнет так, что «Хексенкессель» содрогнется до самого фундамента, а меня вынесет прочь горстью пепла. Еще шаг. Лжец, миленький, помоги мне… Молись, сучий выблядок, за сестрицу Барби — и да помогут нам все отродья Геенны Огненной…
Ей удалось доковылять до окна. Высокое, стрельчатое, похожее на дверь, оно не было дверью — за осколками разноцветного стекла клубилась черная ночь Броккенбурга, колючая как грязная волчья шерсть. Но если выход есть, он здесь.
Если ты не ошиблась с окном, сестрица.
Северная сторона «Хексенкесселя» почти гладкая, не считая лепнины да пары-другой карнизов. Ты соскользнешь по ней как шкварка по сковородке, даже будь у тебя сорок рук, и превратишься в большую ярко-красную соплю, размазанную у подножья. Восточная, напротив, усеяна многочисленными карнизами, вздувшимися, будто фурункулы, эркерами, и широкими мощными архивольтами, которые могут изрядно смягчить падение…
Барбаросса на миг замешкалась, забираясь на подоконник.
Архивольты? Что это за херня такая — архивольты?
Забавно, две или три секунды она в самом деле размышляла об этом, не обращая внимания на усиливающийся жар за спиной, как будто это в самом деле имело значение. И лишь потом сообразила, что архивольт — это выступающая наружу оконная арка. Черт. Барбаросса едва не хохотнула, взбираясь на подоконник с прижатой к боку банкой.
Она ни хера не смыслила, как называются все эти блядские украшения на фасаде — не думала и не собиралась запоминать. А вот гляди-ка, сидело это блядское словечко в памяти, может, годами, а тут вдруг вылезло, как нагноившаяся заноза — вылезло некстати и невовремя… Архивольт! Ах ты ж сука… Как будто это имело сейчас значение!
Последний полет сестрицы Барби будет наблюдать несколько сот сук, мрачно подумала она, поднимаясь сквозь чудовищный жар на подоконник. На негнущихся ногах, с чертовой банкой под мышкой, растерзанная, окровавленная и обожженная, она должна чертовски неплохо выступить перед публикой. И уж если это не потянет на хороший миннезанг…
Броккенбургский ветер пах тухлятиной. Неудивительно — гарпии, испокон веков гнездившиеся на крыше «Хексенкесселя», давно облюбовали его богато декорированные фасады в качестве своего гнездовья, оставляя на шпилях гниющие остатки своих трапез. Но сейчас этот запах был почти приятен.
Барбаросса не знала, что делается за ее спиной — и не хотела знать. Она заставила себя смотреть ровно вперед, в оконный проем, не обращая внимания на грозный гул пламени и волны адского жара, бьющие ей в спину.
Она успеет. Не осядет пеплом на подоконнике. Не сломает себе шею. Не нанижется на какой-нибудь флюгер, точно дохлая гарпия, чтобы еще полгода развлекать пришедших на танцульки сук…
Возле самого окна защитные чары, глушащие доносящуюся снизу музыку, слабели, отчего она вдруг отчетливо разобрала тяжелый резкий ритм клавесина и чей-то голос, бьющий ей в лицо вперемешку с потоками затхлого и скверно пахнущего броккенбургского ветра:
…тот, кто услышит твои молитвы
Тот, кто позаботится
Твой собственный персональный Дьявол
Тот, кто услышит твои молитвы
Тот, кто всегда рядом
Пламя позади уже не гудело, оно срывалось в визг, выжигая все, что было пощажено пожаром, все, до чего могло добраться. Наверно, уже начисто слизало и серый камзол Фальконетты и мертвые тела и все прочее, что она оставила за спиной.
— Eyðimerkurgeirfugl!..
Голос Фальконетты стал хриплым, срывающимся. Должно быть, пламя уже добралось до ее голосовых связок и медленно их поджаривало.
Времени распахивать окно не было, да она и не смогла бы оторвать приржавевшую, покрытую свежей гарью раму сломанными пальцами. Значит, придется выходить насквозь. Барбаросса заколебалась, стоя посреди подоконника. Смелее, крошка, подбодрила она сама себе, перекладывая колбу под другой бок. Представь, что это путь не вниз, а вверх. Представь, что твоя душа взмывает, поднимаясь над отравленной землей Броккенбурга.
Представь, что…
Сзади полыхнуло и прежде, чем она успела испугаться, тяжелая волна жара ударила ее в спину, впечатав в расчерченное разноцветными квадратами ночное небо Броккенбурга. Небо разлетелось под ней на миллион осколков, а может, это разлетелся наконец Броккенбург, проклятая всем сущим чертова гора…
Последнее, что Барбаросса услышала, прежде чем ее душа вознеслась в небо вместе с осколками свинцовых переплетов и стекла — голос, поющий:
Протяни руку и прикоснись к Аду.
Протяни руку и прикоснись к Аду.
Это было даже забавно, но рассмеяться она не успела.
Ее душа вздрогнула — и воспарила куда-то вверх в обрамлении стеклянных брызг и крови.
