«Никогда не уповайте на линии пентаграмм, как бы идеально они ни были начерчены. Демонология — это не картография и не математика, это наука хаоса, основанная на непостоянных величинах и меняющихся во все стороны законах. Если вы не способны проявить уважения к адским владыкам, чьей помощью собираетесь заручиться, я бы советовал всем вам приметить заранее толкового плотника, чтобы заказать себе деревянный нос…»

Дьявол.

Нихера не просто сконцентрироваться, когда лежишь, глотая собственную кровь, на полу, распластанная перед пятью суками, которые разглядывают тебя, как покупатель в мясной лавке разглядывает еще не разделанную тушу, выбирая кусок послаще.

Мне, пожалуйста, грудинку сестрицы Барби. Мяса мало, но сойдет для гельбвурста[13].

Мне огузок.

Мне ребрышки и лопатку…

Заткнись, приказала себе Барбаросса. Заткнись и работай, никчемное отродье…

Под взглядом мертвых серых глаз Фальконетты было сложно не то, что работать, но даже дышать. Спрятавшая свое собственное оружие, элегантное и смертоносное, заложившая руки за спину, она наблюдала за Барбароссой безо всякого интереса, но в то же время так пристально, что подводило живот. Как будто знала или могла слышать…

Может, и слышит, подумала Барбаросса, набирая воздуха для следующей попытки. Ни одна живая душа не знает, какими еще блядскими талантами наделил Ад крошку Фалько — и какие из них она демонстрирует на публике, а какие прячет до лучших времен. Может, она уже обо всем догадалась и сейчас лишь выжидает…

— Эиримеркургефугль!

Сработало. Барбаросса едва не вскрикнула — боль пронзила ее прямо в грудину, точно стилет из чистейшего серебра, заставив судорожно дернуться на полу.

Но теперь она видела.

Теперь она, черт возьми, видела.

Эта штука больше не была похожа на кляксу из меоноплазмы, замурованную в стволе. Теперь, когда Барбаросса видела ее истинное обличье, она была похожа на Цитглогге[14], исполинскую башню, выстроенную в пяти измерениях сразу, сложенную из обожженной кости и цинковых валунов, огромную, как утес, и, в то же время, крошечную, как самая малая песчинка, которая забилась тебе в башмак. Чудовищное строение, наполненное едким хлором, звенящими стаями ядовитых ос и стальной стружкой, бесконечно что-то перетирающее в своих жерновах и механизмах, выдыхающее наружу сквозь щели и вентиляционные решетки облака сажи, сахарной пудры и толченой кирпичной пыли…

Барбаросса была готова увидеть что-то подобное, но все равно обмерла, тщетно пытаясь проглотить немного воздуха в звенящую от жара и напряжения грудь.

Это не тварь из утюга, способная оторвать нос недостаточно почтительной суке. Это тысячекратно более опасное существо, запертое, без сомнения, опытным демонологом и мастером своего дела. Барбаросса видела на стенах содрогающейся башни, рычащей, давящейся и оглушительно грохочущей, тусклые следы адских сигилов. Существо, запертое внутри, не просто изнывало от ярости — оно было яростью во плоти. Сгустком клокочущей испепеляющей блядской ненависти, такой горячей, что сознание обмирало лишь прикоснувшись к ней, как обмирает на миг вспыхнувшая мошка, слишком близко подобравшаяся к лампе.

Охеренно злобная тварь, заточенная много лет назад, беснующаяся от ярости и обезумевшая. Договорится с такой не проще, чем со стальным капканом, снаряженным, взведенным и таящимся в траве. Даже если бы у нее была вся мудрость Котейшества и неделя времени, даже если бы она взяла чертову башню в осаду, планомерно прорубая просеки в чудовищно сложно устроенной сети чар, даже если…

— Жевода, Резекция, Эритема! — голос Фальконетты за скрежетом демона был едва различим, точно шуршание ветра в стропилах, но Барбаросса разобрала его какой-то частью сознания, которая все еще ей подчинялась, — Довольно шалостей. Закончите дело.

Она почуяла. Почуяла что-то неладное, чертова сломанная кукла. Насторожилась, подав сигнал стае. Значит… Барбаросса не позволила себе поддаться панике. Значит, ей нужно вдвое более кропотливо выстраивать команды, не оставляя себе второй попытки. Это не сложно. Надо лишь представить, будто за спиной стоит Котейшество, задумчиво склонив набок русую голову, и одобрительно кивает каждому слову…

Она знает нужные слова. Надо лишь мысленно произнести их, не сбившись и не допустив ошибки. И тогда…

— Eyðimerkurgeirfugl! — выдохнула она, ощущая, как чудовищная дрожь башни передается ей, — Helvítis herra og kraftmikill andi! Ég, ómerkileg norn, býð þér gjöf — frelsi.

Ее услышали.

Страшные механизмы зарычали, сотрясая всю башню до основания, Барбаросса ощутила чудовищный, проникающий сквозь щели, жар, а еще тяжелый дух гнилых орехов, уксуса и горелых перьев, ударивший в лицо. Она не знала, что это может означать на демоническом наречии, но вдруг отчетливо поняла — эта адская тварь, запертая неизвестным ей демонологом и воющая от ярости, вполне поняла смысл сказанного.

— Vertu frjáls, Eyðimerkurgeirfugl, kastaðu af þér hlekkjunum þínum! — торопливо выкрикнула Барбаросса, боясь, что язык во рту сгорит прежде, чем она закончит, — Til minningar um þessa gjöf gef ég þér hold mitt, bein mín og blóð!

Существо, замурованное в башне, полыхнуло так, что Барбаросса вскрикнула — на миг показалось, что кто-то вогнал ей в череп тяжелый стальной клевец, с хрустом проломивший затылок.

— Черт, что она делает, Фалько?

— Бормочет чегось… Может, сеньору своему молится?

— Hold, bein og blóð! — прохрипела Барбаросса тлеющими легкими, извергая вместе с дыханием сажу, копоть и мелкие брызги собственной раскаленной крови, — Ég býð þér þær sem vott um virðingu mína. Vertu frjáls!

— Я не знаю, что она делает, Жевода. Но ты убьешь ее прямо сейчас.

— Hold, bein og blóð!

— Сейчас же. Стреляй!

— Hold, bein…

Что-то ударило ее под дых. Так сильно, что внутренности слиплись воедино.

Должно быть, охранные чары не выдержали. Башня лопнула, демон вырвался на свободу и сцапал ее, раздавив живот всмятку, запустив когти глубоко в тело. Сейчас его страшные скрежещущие зубы разомкнутся и…

Скрежета не было. Только тихий скрип золы.

Башня исчезла, будто никогда и не существовала. Как и страшная тварь, содрогающаяся в пароксизме неутолимой ярости. Была выгоревшая комната с высокими окнами, в которых разноцветными оплавленными чешуйками торчало стекло. Были шестеро сук, напряженно глядящих на нее. Была Жевода, нависающая над ней, упирающаяся ногой ей в грудь — и тяжелый ствол бандолета в ее опущенной руке, почти касающийся лба Барбароссы.

Сейчас выстрелит.

С расстояния в три дюйма дуло бандолета, покачивающееся над ней, казалось не просто отверстием — бездонной угольной ямой, из глубин которой носилось едва слышимое шипение, напоминающее прикосновение множества шипастых лапок к тяжелому бархату.

Отец никогда не обучал ее своему ремеслу — даже когда был трезв. Единственное, чему он ее научил, так это первому правилу углежога — никогда не заглядывай в горящую угольную яму. Ее торчащее из земли жерло может выглядеть неопасным, едва курящимся дымом, но это обманчивый признак. Весь жар огня, пожирающего древесину в ее середке, направлен вверх, оттого только отодвинув крышку и встав на самом краю, можно ощутить истинный нрав этого голодного демона. Но тогда уже будет поздно — стоит тебе только заглянуть в яму, как он сожрет тебя, обглодав до костей…

Барби! Барби, чтоб тебя! Очнись, никчемная сука!

Жевода нависала над ней. И без того высокая, снизу она выглядела огромной, как Золотая Башня в Регенсбурге.

— Не дергайся, Барби. Это будет совсем не больно. Точно маленькая птичка поцелует тебя в лобик…

Барбаросса заставила себя разлепить спекшиеся губы.

— Слушай… Жевода…

— Что, дорогуша?

— Не стреляй, — выдавила она из себя сквозь зубы, — Слушай… Мы можем закончить это дело миром. Ведь так? Черт… Никто не будет обижен. Я… Я принесу извинения «Сестрам Агонии». Не буду мстить. Никому не расскажу.