– Он точно оставался дома? – допрашивал Игорь Лену.

– Ну конечно, – сквозь слезы отвечала она, не на шутку обеспокоенная таинственным исчезновением сына, – я же его на ключ закрыла, чтобы никуда не убежал.

– А может, он раньше тебя ушел?

– Да нет же, говорю тебе, я его еще строго-настрого предупредила, чтобы дожидался нас дома к такому-то часу.

– Странно, где ж он может быть?! Если даже, предположим, удалось ему перелезть через форточку, его бы видели на улице. Но я опросил почти всех соседей, коллег по службе, их жен – никто из них его не видел… По лесу, вблизи здесь прошел – тоже нигде не встретил, и не отзывается.

– Так, может, он далеко убежал, заблудился?

– Ну что ж, будем подымать солдат и прочесывать лес.

– Не надо, не надо никого подымать, я тут! – подал свой голос из чулана Славик, откинув в сторону тазик, послуживший ему надежной крышей, и выбираясь из ящика.

О, не было пределу радости счастливых родителей, вновь обретших возможность лицезреть свое чадо вполне здоровым и невредимым. Его обнимали, целовали, даже не пытаясь узнать, что же побудило его избрать для ночлега столь необычный способ и место. Но и потом, когда все успокоились и баловник-изобретатель честно поведал о случившемся в их отсутствие, никто его за это даже бранить не стал. Ну сгорела занавеска, так и Бог, мол, с ней – не велика потеря, главное, дорогой, ты живехонек, цел, никуда не пропал, а то уж мы не знали, что и подумать.

– Больше, конечно, так не поступай. – Это, собственно, было единственное родительское наставление, произнесенное с любовью и лаской, в качестве "наказания", из которого так же весьма довольный и радостный малыш вряд ли понял, что значит – "так не поступать"? Не поджигать больше противных тараканов или не залезать в ящик, то есть не прятаться от мамы с папой? Да, впрочем, это уже было не суть важно: буря праведного гнева не состоялась, да к тому же недавно поссорившиеся было родители вновь помирились, мило улыбаясь друг другу. Ну а чтобы окончательно загладить свою вину перед мамой и папой, Славик добровольно напросился продекламировать стихотворение из букваря, которое успел все-таки выучить, о торжестве всеобщего человеческого счастья на земле. Читал он его с таким подъемом и воодушевлением, что вызвал у мамы слезы умиления, а папа по-мужски отметил коротко, но искренне: "Молодец!"

Не знаю, господа, наступит ли когда-нибудь эра всеобщего благоденствия, но семейное счастье очень даже возможно… временами.

23.

А как ликовала душа у мальчика, когда они дружно, втроем – всей семьей отправлялись пешком за несколько километров по лесной дороге в ближайшее село Лаю! Такие выходы, конечно, были чрезвычайно редкими, в основном, в воскресный или субботний день, когда папе удавалось вырваться из крепких тисков военной службы и позволить себе немного расслабиться. Ну и, разумеется, нужно добавить, что и в кошельке еще что-то должно было оставаться. Это очень существенное добавление, поскольку Драйзеровы совершали не просто семейную прогулку, а с заданной, приятной целью – посетить тамошнюю столовую, где кормили великолепной окрошкой. Хлебный квас, приготовленный по какому-то особому уральскому рецепту, мелко покрошенный зеленый лучок, картошечка, огурчики, отварные яйца, специи и сметана – все это вместе, конечно, было объедением. Причем, чтобы продлить удовольствие, брали с собой бидончик двухлитровый, в столовой наполняли его до краев, а по возвращении, дома, вновь уплетали за обе щеки. О, это был настоящий семейный ритуал – поход за окрошкой! Его Драйзеровы всегда ожидали с нетерпением, к нему заранее готовились: подбирали форму одежды, соответствующую походную обувь, откладывали деньги, переносили все домашние дела на другой срок, день; аналогично и встречи с друзьями, знакомыми, если таковые намечались. Позднее, с переездом на другое место службы и жительства, этот ритуал сохранится, правда, уже в несколько видоизмененном варианте. Это уже будут семейные походы в лес – исключительно за белыми грибами с обязательным привалом на какой-нибудь поляне и с разжиганием костра, на котором будут готовиться грибные шашлыки.

У Славика, втайне от родителей, как и у других его сверстников, был еще и собственный, можно сказать, индивидуально-коллективный ритуал. А инициатором его стал армейский повар, сверх меры упитанный, краснощекий хохол Тимченко. Ребятня, привлекаемая вкусными запахами кухни, частенько наведывалась к нему под окна.

Наблюдая, как на раскаленных противнях скворчит, утопая в масле, большое количество манящих одним своим зардевшимся, поджаристым видом кусков рыбы, пацанва жалобно умоляла:

– Дяденька солдат, ну дай, пожалуйста, кусочек.

Тут, конечно, можно было изобретать что угодно, чтобы, так сказать, детвора по праву заработала бы себе на угощенье. И тем более, если жарилась плоская камбала, малыши были готовы вынести над ними любые эксперименты, только отведать хотя бы кусочек. Главным экспериментатором, разумеется, был Тимченко. Он и придумал для малышей конкурс: кричать во всю мочь, во все горло. У кого получался самый звонкий, самый крикливый голос, тому он выдавал самый большой и лакомый, поджаристый кусочек. Случалось, что и Драйзерову-младшему перепадал из его рук отборный кусочек. Правда, порой после этого необычного конкурса голос становился как бы не своим – надтреснутым, с хрипотцой, но, как говорится, искусство требовало жертв. Да и голос вскоре опять восстанавливался, и ритуал продолжался. На потеху жирному Тимченко и на радость детским желудкам. Это надо было просто видеть! Со стороны зрелище действительно могло показаться чрезвычайно потешным.

Тимченко, сытый и довольный, выстраивал детвору в круг, сам становился, а иногда садился в центр с наполненной железной миской и командовал:

– Всем замереть, Юрчик – пошел! – И Юрчик начинал надрывно орать, время от времени прерываемый замечаниями строгого арбитра в лице повара: "Слабовато.., плохо слышу.., вот теперь, вроде, ничего, для начала."

– Стоп! – прерывал конкурсанта Тимченко и выдавал ему заработанную порцию. При этом все ревниво, оценивающе наблюдали за процедурой, мысленно пытаясь обойти, превзойти сверстника и заслужить из рук этого мордоворота главный приз – двойную, а то и тройную порцию.

Но однажды Славику здорово досталось от папы, узнавшего об этой затее. Маму он, конечно, ругать не стал, что, мол, плохо кормит ребенка, ежели он бегает по солдатским столовым: понимал, что не от нее все зависело – его зарплаты катастрофически не хватало. Но вот позднее, когда финансово-бытовое состояние семьи заметно поправилось, и до Игоря дошли сведения, что их единственный сын наведывается в солдатскую столовую, прихватив из дома собственную ложку, тут он, к сожалению, очень сильно разозлился на жену и отчитал ее, как следует. И совершенно напрасно, между прочим. Вовсе не от голода бегал Славик в места общественного питания – просто ему хотелось побыстрей как бы приобщиться к миру взрослых и себя почувствовать таковым, хлебая кашу из одного с ними котла.

Вообще, с раннего детства мальчик проявлял себя как большой непоседа, оригинал; вечно его тянуло на какие-то нездоровые познания, приключения. Ему было, наверное, годика два или три, когда он умудрился засунуть в дырку (фазу) розетки маленькие ножницы. Его, разумеется, сильно шандарахнуло током, но, к счастью, отделался лишь сильным испугом и мощным ревом. В другой раз подставил большой палец своей ножки в щель закрываемой мамой двери. Раздался оглушительный вопль, и мама потом целый час обрабатывала, забинтовывала его пораненную ногу.

Обнаружив как-то в нижнем ящике шифоньера странные резиновые шарики белого цвета, он принялся их надувать. И каково же было его удивление и даже возмущение, когда мама, которой он показал свои надувные "игрушки", стремительно все у него отобрала и строго-настрого запретила прикасаться к этим находкам, а тем более брать их в рот.