Теперь даже на свои игрушки мальчик смотрел как на потенциальное средство удовлетворения пробудившейся страсти. Оценивал, прикидывал, фантазировал. Выбор пал на резиновый большой мячик. Видимо, его округлая, упругая форма чем-то отдаленно напоминала Славику то, что он так жадно пожирал глазами у Надежды. Уединившись с мячиком, попробовал поиграть с ним в любовь. Игру условно можно было окрестить примерно так: Славик наверху, лицом вниз, мячик под ним. Правило игры было совсем простым: катаешься на мячике до тех пор, пока не станет столь же приятно, как при подглядывании в пролеске. Для этого, как понял малыш, одного "катания" было недостаточно, нужно было еще напрягать зрительную память, чтобы в деталях восстановить сладкую картинку. Но… все равно что-то не получалось, не срабатывало до конца, и Славик, разгоряченный, взъерошенный, угрюмо отбрасывал мячик в сторону. В последующие дни попытки возобновлялись и… столь же безрезультатно. А вскоре, к своему огорчению, младший Драйзеров отметил про себя, что тот некогда яркий образ, запечатленный им на опушке леса, все более и более тускнел в его мозгу, приобретая смутные, нерезкие очертания… Лишь через пару лет до него дошло, что требовались новые, яркие впечатления.

4.

Он уже ходил в школу, в первый класс, и жили они на другой "точке", также затерявшейся в необъятных лесных просторах великой матушки – России. До ближайшего населенного пункта, кержацкой деревни Акинфиево, было километров пять-семь. Туда, в школу, и отвозили детей военнослужащих…

Между прочим, господа, как все-таки это скверно, когда у человека, можно сказать, с рождения "кастрируют" одно из наиважнейших жизненных чувств – чувство родительского дома по причине элементарного отсутствия последнего. Походная, скитальческая жизнь с остановками во временных прибежищах и полная неизвестность в будущем – это ли не повод впадания в меланхолию и отчаяние если не в пору цветущей молодости, то на склоне лет, когда просто некуда приткнуться и не от кого ждать поддержки, хотя бы даже и моральной?! Да, милейшие, ужасное сие занятие – рвать, а тем более терять родительские корни и мыкаться по жизни до кончины перекати-полем…

Случалось, что и на своих двоих приходилось добираться из школы домой из-за неприбытия транспорта. Не в одиночку, конечно, – со взрослыми в качестве сопровождающих, а то и вполне самостоятельно – пацанвой. В яркие весенние дни подобные прогулки были им даже в радость, но вот поздней осенью, а в особенности зимой, подобные переходы были сопряжены с определенной опасностью – быть обмороженными, а то и подвергнуться нападению голодных волков, которые стаями рыскали по лесной чаще, нередко подходя к самой дороге, соединяющей военный стратегический объект с вышеназванной деревней.

Однажды Славик возвращался с родителями поздним зимним вечером. Было очень холодно, но папа Игорь периодически отогревал руки и щеки сынишки, растирая их шерстяной перчаткой. И даже брал его к себе на плечи, чтобы путь не показался таким долгим, нудным и не подкосили бы уставшие ноги.

– Папа, мама, посмотрите, что это за светящиеся огоньки впереди? – вдруг громко поинтересовался Славик с высоты широких отцовских плеч, указывая рукой немного в сторону от дороги.

– Это волки, – обреченно выдавил из себя отец. – Теперь надо уповать на судьбу: проскочим – хорошо, нет – будем бороться, у меня есть нож, спички. Эти звери боятся огня. Доставай из ранца свою тетрадку с двойками, будем поджигать.

Папа Игорь пытался шутить, но Славику с мамой было вовсе не до шуток.

– Ты же знаешь, – серьезно отреагировал мальчик, – у меня нет двоек… Может, пойдем назад?

– Запомни, сынок, и потом передай своим деткам нехитрое жизненное правило: "Обратной дороги нет, но есть опасность оступиться". Так вот, старайся идти так, чтобы поменьше оступаться – меньше шишек набьешь и шею не свернешь.

– О чем ты говоришь, дорогой?! – вмешалась встревоженная мама. – Зачем нам было рисковать и идти пешком в такую стужу, я же говорила: надо было остаться и переночевать у знакомых. Вот до чего доводит твое упрямство… Господи, помоги нам, грешным.

Бог, видимо, услышал ее отчаянный призыв, и они… проскочили. Славик отчетливо слышал звериные завывания, но волки почему-то так и не отважились приблизиться к потенциальным жертвам, еще долго преследуя их на значительном удалении. Отстали они лишь недалеко от "точки", когда на горизонте завиднелся красный фонарь на верху водонапорной башни.

В эту ночь Славик долго не мог заснуть, обдумывая, вернее, переживая так благополучно закончившуюся для их семьи встречу с матерыми. И слышал за стенкой странные стоны и вздохи. Собственно, об их происхождении он уже имел более или менее ясные представления.

5.

Если бы по прошествии лет, господа, старого холостяка Вячеслава Игоревича Драйзерова спросили напрямую: "Дорогой, объясни, как ты тогда, будучи первоклашкой-промокашкой, смог подойти к родной матушке с таким нескромным, можно сказать, бесстыдным предложением?", то он, право, лишь беспомощно развел бы руками и без всякой утайки заявил бы примерно следующее:

– Сам, ребята, поражаюсь. Был, видимо, настолько глуп, что и не ведал, что творю. Вселился Бес в младенца.

Да, уважаемые сограждане, порой такие в жизни поступки совершаешь, что и спустя 20, 30.., 50 лет не можешь не вспоминать их без содрогания в сердце. А случилось вот что.

Стоял зимний пасмурный день. Было хмуро и скучно как на улице, так и дома. Мама Лена находилась у окна, вероятно, выглядывая папу.

– Холодно-то как, – задумчиво произнесла она, – ноги озябли.

Была она на коленках на стуле, локтями оперевшись о подоконник. Ее слова, а также открытые, без колготок и чулок ноги в этой необычной позе и привлекли внимание обуреваемого похотью Славика. Он немного волновался, и сердце, казалось, вот-вот должно было выскочить из его груди, однако либидо оказалось сильней моральных канонов, и он, едва справляясь с дрожью в голосе и теле, произнес пересохшими губами:

– Мама, можно я погрею твои ноги?

Она стремительно повернулась, зыркнула на сына, и, как ни в чем не бывало, без всяких дополнительных, наводящих вопросов великодушно разрешила:

– Ну погрей.

О, Боже, помилуй их за те содомские деяния. О чем думала женщина-мать на ту пору, одному Всевышнему известно… Мальчик калачиком свернулся на маминых ножках, стараясь как можно тесней, плотней поджать их под себя. Славик быстро почувствовал, как каменеет, наливается тяжестью его неуправляемый, бесноватый "инструмент". Он, словно опасаясь лишних движений, замер на своем "кладе", притворившись засыпающим, для чего прикрыл глаза. Мама Лена тоже как бы замерла, не оборачиваясь и ничего не говоря, и лишь изредка слегка шевелила, видать, затекшими под тяжестью сына ногами, чем, кстати, доставляла ему неописуемое блаженство: каждый толчок извне вызывал в нем ответный импульс, обратную приятную реакцию. Постепенно рот Славика наполнялся тягучей слюной, и вдруг… свершилось: теплая, принесшая долгожданное снятие напряжения струя в трико заставила его прийти в себя и оставить ноги мамы в покое.

– Как хорошо и тепло было, – произнесла мама, наконец-то взглянув в сторону Славика и загадочно улыбнувшись.

Но мальчик-шалун уклонился от встречи с ее взглядом и тихо удалился в свою комнату.

6.

Игорь как мужчина не очень-то устраивал, в смысле удовлетворял, Лену, но он, видимо, об этом не догадывался, а ей было неловко заводить с ним разговор на деликатную тему. Впрочем, она и сама не могла до конца разобраться в своих чувствах: то ей казалось, что она совершила великую ошибку, согласившись на брак с Игорем (по дороге в загс даже порывалась сойти с дистанции, но он уговорил не делать, с его точки зрения, глупостей); то он ей представлялся очень милым и нежным, почти любимым; а то и вообще впадала в состояние некоего нейтралитета: мол, если не полюбится, так стерпится, а не стерпится, так переживу, многие без любви живут и ничего.