Если прилипнет – придется какой-нибудь деревяшкой, заточенной под лопатку, соскребать. А вдруг не получится, вдруг сыр прилипнет, как старый клей, мертво, да еще срастется с зубами, что тогда делать, а? Куликов понюхал одну коробку с сыром, потом другую, ничего вкусного не почувствовал – коробки пахли землей, машинным маслом, падалью, коровьим навозом, еще чем-то, совершенно незнакомым, что только в Германии, при Гитлере и могут производить… Но ведь это же несъедобно!

Вздохнул пулеметчик, отложил коробки в сторону: когда голодуха подопрет окончательно, то и это изделие в еду сгодится.

Нашлись в ранце и галеты, которые Куликову не понравились совсем – пресные, как фанера, и такие же жесткие, остатки зубов легко можно потерять в борьбе с окаменевшим невкусным продуктом.

Под галетами пулеметчик нащупал небольшую банку, из которой крохотными каплями вытекало масло, а внутри находились крохотные, обработанные ароматным дымом рыбки с отрубленными хвостами и головами.

– Что это? – недоуменно спросил он у Блинова.

Тот неопределенно приподнял одно плечо.

– Если б я знал, если б я ведал… Похоже на наживку для окуня. Копченые пескари.

– Наживку в масле не держат, – заметил Куликов тоном опытного рыбака, – я хорошо знаю, чего любят крупные окуни.

Неделю назад пулеметчику также достались трофейные консервы, тоже рыбные – извлекли из брезентового ранца пленного немецкого егеря… Рыбки там тоже были безголовые и бесхвостые, каждая очень аккуратно, ровно обтяпана с двух сторон. Ничем копченым они не пахли. Как потом объяснил ротный знаток заморской еды, помогавший старшине таскать бидоны с обедами, это были анчоусы, доставленные гитлеровцами на Восточный фронт из Франции. Еда, конечно, чепуховая, но побаловаться, пощекотать себе язык можно – и не более того. Насытиться же крохотными рыбешками, наесться до отвала, чтобы потом целый день не отходить от «максима», было невозможно.

Каша с американской тушенкой – куда более верный и надежный продукт. И не надо учить Куликова, как насаживать на крючок червяка. Он отложил банку с копчеными рыбками в сторону.

В немецком ранце нашелся и серебряный пакетик, который откровенно растрогал Куликова – в нем оказались очищенные орехи. Обыкновенные деревенские орехи, орешки, лещина, в его родном Башеве они растут в каждом дворе. В других деревнях Пятинского сельсовета также растут, народ собирает орехи и делает заначки на черный день, очень сытная пища – орехи русской лещины.

Оказывается, у немцев они тоже растут.

Другой ореховый кулек, оказавшийся в трофейном ранце, также растрогал Куликова, хотя и меньше – наверное, из-за того, что орехи были незнакомые, вкусные, присыпанные солью, на кульке было напечатано типографским методом «Чака». Что такое «Чака», Куликов не знал. Название орехов? Или местности, где эти орехи произрастают? Чье-то имя? Что-то еще? Вот только что? Ребус.

Для того чтобы разгадать этот ребус, надо было знать какой-нибудь язык, – кроме того, колхозно-матерного, который был в ходу в Башеве, – например, французский или английский. Единственный язык, который не хотел знать пулеметчик, – немецкий, и всякому однополчанину хорошо понятно, почему он не желал этого.

Если на этой войне Куликов останется жив, то из дома выбросит все книги, все предметы и железки, связанные с Германией. Наелся он всего немецкого под самую макушку, а напился еще больше. Даже думать об этом не хочется.

Блинов тем временем нашел в своем ранце круглую плошку, похожую на парафиновую, с белесой полупрозрачной плотью.

– ВеПе, что это такое? – спросил он у Куликова, картинно повертел плошку пальцами. – Не спирт ли?

– Он.

На лице Блинова мигом вскинулись брови, чуть не залезли в волосы, – могли вообще передислоцироваться на затылок.

– Как спирт? – голос у Блинова мгновенно сделался сиплым.

– А так. Спирт. Только технический. Для разогрева кофия в окопе. Прямо на передовой. Так что не вздумай растворить эту гадость в воде и выпить – желудок себе сваришь, понял, Коля? Вместо желудка будет большая дырка. Одна. Во все пузо, – Куликов подмигнул напарнику, потянулся за банкой, набитой золотыми безголовыми рыбками, ножом легко сковырнул крышку.

Понюхал содержимое.

– Ну и как, ВеПе? – спросил у него напарник.

– Класс! Перший сорт. Судя по внешнему виду, царская еда. Копченые пескари, говоришь? Никогда не пробовал таких.

Блинов, прищурив один глаз, присмотрелся к надписи, начертанной на коробке, попробовал ее прочитать, но с задачей не справился. Это были шпроты. Напарник изучением надписи на коробке не ограничился, принюхался к содержимому. Копченые рыбешки пахли не то чтобы вкусно, а очень вкусно: дымком, жженой мякотью ароматного дерева, восточными приправами, словно бы были вынуты из сборника сказок про «тысячу и одну ночь», корицей, вином, перцем и каким-то очень легким маслом.

– М-м-м, – восхищенно помотал головой Блинов, – мне такая еда не попалась.

– А ты поищи получше в ранце, – посоветовал Куликов, – у немцев быть такого не может, чтобы одному они дали мармеладку с сыром, а другому – фигу. Они все делят ровно, по принципу: тебе блин и мине блин, все одинаково, больше получит только тот, у кого лычек на погоне больше… Понял, Коля?

– Однако, – Блинов, находясь в неком недоумении, сморщился.

– Ищи! Ежели не найдешь копченых пескарей – поделим моих.

Хоть и голодны были бойцы, и слюнки пускали при виде еды, добытой Блиновым за бруствером окопа, а воспользоваться трофейной закусью не успели (да они и не спешили) – зашевелился, загудел, задрожал студенисто гигантский ворох тумана, откуда-то из-под земли наверх полез возродившийся из ничего танковый рев, и немецкие ранцы с едой пришлось откинуть в сторону.

– Коля, приготовь противотанковые гранаты, пару штук, – на всякий случай приказал второму номеру Куликов.

Неожиданно где-то высоко, над серой ватой тумана запалилось яркое желтое пятно – это обозначило себя солнце, и сразу сделалось легче дышать, хотя свет солнца не растекся по всей плоти тумана, по пространству, а устремился вниз узким снопом, как луч большого электрического фонаря.

Очень уж необычным было появление светила, Куликов с таким никогда не встречался, покачал головой: а не примета ли это, не знак ли, поданный сверху?

Если знак, то – недобрый.

– А еще лучше – три гранаты, – сказал он напарнику, продолжая пристально вглядываться в туманные вороха.

Хорошо хоть, что их снабдили противотанковыми гранатами, не то ведь еловыми дубинами от налетчиков не отобьешься – задавят; на пулеметный расчет выдали шесть гранат.

В тумане что-то шевельнулось, Куликову показалось – человеческая фигура… Вот возникла еще одна, он четко разглядел автомат, ножом воткнувшийся в шевелящуюся серую плоть и, нырнув за щиток «максима», дал короткую очередь.

Фигуры исчезли. От танков немцы старались не отрываться, за стальную громыхающую массу ведь всегда можно спрятаться, избежать встречи с красноармейским свинцом.

– Чего там, ВеПе? – внезапно севшим, сделавшимся хриплым, каким-то чужим голосом спросил Блинов.

– Да ничего нового, – пробурчал Куликов. – Все то же – фрицы.

– Попал?

– Не знаю.

– Мне кажется – попал.

– На том свете, когда отчитываться за свои дела будем, нам сообщат точные данные.

– Типун тебе на язык, Палыч, – недовольно проговорил Блинов. – На том свете, на том свете… Не спеши!

Куликов тем временем вновь засек в сером лохматом пространстве фигуру, похожую на человеческую, с автоматом в руках-щупальцах, и не стал ждать, когда автомат пальнет огнем в его сторону, дал еще одну очередь.

В этот миг тяжелый удар приподнял скирду тумана, оторвал от земли и сдвинул в сторону, Куликов увидел танк, медленно ворочавший короткой, с широкой воронкой, навинченной на горло пушкой.

«Сейчас влепит плюху, – мелькнула в голове жгучая мысль, – мы с Блиновым костей не соберем… Разнесет нас по воздуху. Но ведь танк подорвался… Или это не он подорвался?»