– Три противотанковые мины поставили перед твоей позицией, несколько штук – по сторонам, вразброс, – сообщил сапер Куликову, – так что радуйся, когда фрицы будут жариться.

– Противопехотки тоже поставил?

– Нет, эти коробки из-под гуталина ставить не стал. Во-первых, если пойдут танки, они легко передавят их, никакого проку не будет, а во-вторых, если ты со своим пулеметом неожиданно получишь приказ пойти в атаку? Подорвешься.

– За заботу спасибо, – Куликов притиснул ладонь к промокшей, измазанной глиной, с прилипшими еловыми иглами телогрейке, поклонился саперу. Ничего шутовского в этом не было: противопехотные мины в данном разе – это и благо и вред. Все будет зависеть от того, как развернутся события, как поведут себя немцы.

Выложив перед гнездом земляной бруствер, Куликов постарался сделать его массивнее, чтобы пуля увязала в земле, отполз немного от окопа в сторону и работой остался доволен: бруствер получился плотным, и в высоту был хорош, и в ширину, – в общем, немецкие пули будет ловить пачками. Это важно.

Прошло еще минут двадцать, туман зашевелился, заерзал, словно бы кто-то попытался сдвинуть его в сторону, от общей плоти отделялись отдельные снопы, медленно отплывали в сторону и растворялись в сером пространстве, словно в дыму. Куликов быстро сообразил, что это означает, поспешно прыгнул к пулемету, скомандовал второму номеру:

– Коля, ленту!

Заправить ленту было делом привычным, если не плевым, Куликов мог сделать это даже во сне, не просыпаясь, действуя машинально… Вслушался в пространство, – ему показалось, что он засек звук работающего двигателя.

Нет, это не показалось, он услышал низкий хрипловатый стук, по земле пробежала едва приметная дрожь, и он эту дрожь засек. Расстегнул воротник гимнастерки, внезапно начавший давить на горло, – все, сейчас начнется. От предчувствия боя, от близости его во рту даже сделалось солоно. Так иногда бывает, но ничего страшного в этом нет.

Жаль, что к пулемету он ложится грязный, и под самим пулеметчиком тоже грязь, просачивается снизу, из-под земли, откуда-то изнутри… Жаль, что подстелить под себя нечего… Ладно, очень скоро появится какая-нибудь немецкая шинелишка – обязательно появится, всплывет, содранная с плеч неведомого дохляка из Эльзаса или Рура, а пока ничего нет.

Слякоть мартовская – штука противная, это с одной стороны, а с другой – вызывает хвори, простуду, весенняя сырость может накрыть так, что кашлять, хрюкать, захлебываться насморочной жидкостью будешь до самого лета…

В плотной серой вате что-то шевельнулось неловко, громоздко, в следующий миг исчезло, и Куликов, наклонившись к пулемету, сделал небольшую поправку, малость подвернул ствол – понял, куда надо бить. В следующий миг из тумана неожиданно вытаяла страшноватая, белая, со светящейся, как у гоголевского мертвеца физиономией, в нахлобученной на глаза каске, пролаяла что-то, и Куликов не замедлил нажать на гашетку.

Короткая, с оглушающим звуком очередь вбила светящуюся физиономию обратно в туман. Серая ватная скирда нехорошо задрожала, задергалась и сдвинулась с места. Куликов подумал, что сейчас из тумана вновь высунется могильный жилец, захлопает глазами, но ничего этого не произошло.

Под животом, пропитывая телогрейку влагой, задрожала земля, и Куликов понял: «Танки!» Спасибо мастерам минирования, они поставили на танковом пути несколько зарядов, глядишь, сюрпризы эти и проявят себя.

Ждать долго не пришлось. Земля затряслась сильнее, гул танковых моторов сделался четче, стало слышно даже звяканье траков – ну будто специально железом стучали о железо. Куликов стиснул зубы, пробуя угадать, из какой прорехи вылезет первый танк, двинул стволом «максима» в одну сторону, словно бы хотел прощупать туман в этом направлении, потом двинул в другую…

Пусто. Нет танков… Хотя звук их сделался сильнее, и земля начала трястись сильнее, от тряски этой тупо и как-то обреченно заныли мышцы рук.

Он дождался нужного мига и услышал то, чего хотел услышать – звук сильного удара, почувствовал, что земля из-под его тела рванулась куда-то вбок, рванулась яростно, словно бы хотела опрокинуться, тяжелый пулемет завалился на одну сторону, огромная копна тумана подпрыгнула, будто была живая, – сделала это на удивление ловко, проворно… Ну словно бы чего-то опасалась.

А ей и впрямь было чего опасаться.

Немецкий танк, наползавший гусеницами на свежие русские позиции, внезапно возникшие на краю горелого, основательно раскуроченного леса, наехал одной гусеницей на железную тарелку, оставленную сержантом-сапером, окутался пламенем и дымом, мигом растерял разную хозяйственную мелочь, прикрученную к броне, в воздух взвились и проворно размотались два железных троса, несколько звеньев начавшей ржаветь плоской гусеницы, бочка с искусственным, сладко пахнущим горючим, популярным в германской армии, два запечатанных гвоздями ящика…

Непонятно, что было в ящиках – то ли патроны, то ли что-то нужное в танковом хозяйстве – те же гвозди, скобы, болты и гайки или, допустим, мыло.

Через несколько минут подорвался второй танк – саперы поработали отлично, точно все рассчитали, угадали, по каким колеям поползут танки, как поняли и другое: по лесным увалам, рытвинам, медвежьим ямам и провалам аккуратисты-немцы не пойдут вообще – не в их это характере…

В результате счет, как в хорошем футболе в родной Ивановской области, обозначился достойный: два – ноль. А в футбол перед войной начали играть, кажется, все, – кроме, может быть, тянь-шаньских пастухов, проводивших летние сезоны (время футбола) на высокогорных пастбищах в окружении овечьих стад, да присоединившихся к Советскому Союзу молдаван, занятых заготовкой кукурузных початков – иначе зимой можно остаться без любимой мамалыги…

Большой молодец сержант-сапер – точно впечатал минные коробки в землю, под снег – ай, какой молодец! Молодца!

После второго взрыва туманная скирда зашевелилась недовольно и начала понемногу провисать. А может, это и не туман был вовсе, а обычный дым? От случайного снаряда загорелась какая-нибудь старая конюшня, набитая сухим навозом, задымилась азартно, вот туманные клубы и поволоклись от нее к окопам.

Раз скирда начала провисать – значит, немцы решили отступить.

В этот момент Куликов засек то, чего не засекли другие, – по внезапному перемещению копен тумана (ну словно бы их фрицы передвигали внутри сырой серой скирды) определил перегруппировку немцев, переставил пулемет и вновь открыл стрельбу.

Очередь была длинной, рыжего цвета, она легко развалила пространство. Немцы не успели уйти – Куликов положил треть их, стрелял до тех пор, пока не кончилась лента – горячая, извивающаяся, она безвольно распласталась на грязном, пропитанном водой и мартовским холодом снегу.

– Коля, ленту! – громко прокричал Куликов, и напарник, матерясь, выплевывая слова куда-то в сторону, словно бы навсегда избавляясь от них, засуетился около «максима», застучал крышкой коробки, засипел, прикусывая себе дыхание.

Не подготовился к бою парень, за это надо хорошенько настучать по шапке.

– Готово! – голос второго номера донесся до него словно бы издалека, будто по дороге застрял, увяз где-то, в чем-то, вызвал у первого номера досаду, и досада эта остро сжала Куликову горло.

Стараясь понять, где немцы находятся именно в эти миги, Куликов вхолостую провел стволом «максима» по шевелящемуся лохматому краю тумана, послушал пространство, показавшееся ему на этот раз мертвым, – ни лязганья, ни криков, ни стрельбы, нич-чего, словом, – надавил сразу на обе гашетки. Пулемет словно бы наткнулся на что-то невидимое, рявкнул зло, умолк…

Ветер содрал с ближайшего дерева – старой, заваливающейся на один бок осины – скрутку мерзлой коры, размял, превращая добычу в мелкую крошку и швырнул горстью в людей. Жесткая мерзлая кора попала Куликову в рот и оказалась такой горькой, что у пулеметчика на глазах проступили слезы.

– Ну, где вы, гитлерюги? – просипел он надорванно. – Вылезайте! – Добавил несколько крепких матерных слов.