– Да, Дубобит же остался там. – дополнил Черногоре.
– Ну, думается мне, надобно сначала поехать посчитать скокмо кучек-то есть, а там уж и дальше решать.
Все согласились, и поход дал правее, прямо по заброшенным полям.
Семнадцатая повозка состояла в основном из воителей, разбирающихся в лагерных делах. Они обогнали остальных и, подъехав к месту, начали считать сенокосы. Находились они достаточно близко друг от друга, что позволяло лагерю быть достаточно плотным, и при этом достаточно далеко для того, чтобы размещать между ними палатки. Самих кучек сена насчитали двадцать шесть, они были высокими, но не слишком широкими, поэтому лагерные решили, чтобы на каждой кучке расположилось по человеку, а походную сумку и прочие принадлежности можно было либо сложить рядом, либо у ближайшего лагеря. Костры разжечь решили по одному между тремя палатками, равноудалённым от ближайших сенокосов. Главную палатку с общаком разместить поближе к мельнице, но не прямо на краю сенокосного периметра. Таким образом, оставалось восемнадцать незаселённых, так что лагерные предложили использовать меньше сенокосов для расселения в мельнице. Однако, в нашей группе оказалось достаточно много братьев, которые пожелали спать под открытым небом, а также набрались желающие из племени и жречества, желающие понежиться на мягком сене. Поэтому решено было по максимуму расселить всех тут, а оставшихся отправить на мельницу.
Злыня собирался полежать на сене, да и я был не против, но Черногоре буквально сразу подозвал нас и, чутка понизив голос и наклонившись к нам, сказал:
– Давайте забьём мельницу.
Злыня криво поморщился.
– Какая мельница, что там делать, на хрен пойми чём спать?
– Мы не будем спать… Точнее, когда придёт время спать, будет уже всё равно, где и как. – Черногоре хитро улыбнулся.
– А-а-а, так вот чего вы переглянулись с Дубобитом. – ухмыльнулся я.
– А то. Но это не по тому, о чём мы недавно говорили, а так… Чисто в кабаке местном известном посидеть.
– Тебе лишь бы… – Злыня мимикой объяснил опьянение.
– А тебе будто нет. – иронично высказался Черногоре.
– Слушай, я просто не отказываюсь от таких дел, понимаешь… – криво улыбнулся Злыня.
– От каких дел ты не отказываешься? – ворвался в наш круг Тёмногонь
– Ладно, уж кому-кому, а с рокерами в гуляньях, конечно, не сравниться. – ехидно бросил Злыня.
– Это ты ещё нас недооцениваешь. И военный устав понарушать не прочь, особенно когда дело касается выпивки или девок. Или всего вместе. – будто гордясь этим высказался Тёмногонь, неестетсвенно быстро транслируя речь
– Слушай, не здесь. Если хочешь с нами – тогда забивай место в мельнице, да поближе к нам. – одёрнул болтуна Черногоре.
–Без проблем. – сказал Тёмногонь и быстро пошёл к лагерным.
– Шустрый рокер. – сказал я Злыне и Черногорю.
Мельница была местами с дырами. Где-то они были кое-как заколочены досками, а где-то совсем не тронуты. Посередине на всех этажах стояла балка, обтянутая цепями, идущими от механизма на первом этаже, который стоял посередине. На втором этаже стоял механизм для просеивания и изготовления муки. Третий этаж был почти пуст, а чердак пристроен отдельно, с отдельной лестницей на третьем этаже. Была ещё одна возвышенность с углублением, большую часть пространства которой занимала балка, соединённая с вентилями.
Мы с Черногорем и Злыней убедили лагерных и дружинников на мельнице расположиться на чердаке, дабы "никому не мешать и не занимать места. Тёмногонь занял одно из трёх мест на третьем этаже. Остальные заняли по шесть мест на втором и первом этаже, пролёты удалось оставить пустыми.
В основном мельницу заняли помощники, в частности возничие, которым надоело вечно быть то на солнце, то под дождём, а также воители, которые либо хотели уйти в самоволку по каким-то своим делам, либо такие, которые не любили большого скопления людей, либо просто не желающие проводить ночёвки под открытым небом.
Многие, только накидав вещей, спальных мешков или ещё чего мягкого, и кое-как обустроившись, доставали из-за пазухи или сумок фляги и бутыли со скулькой. Ближе к вечеру можно было подойти к костру у главной палатки и взять кружку готовой бадяженной Братьями скульки, от которой любой неподготовленный достаточно быстро окажется в хмельном сне. Тем более с походной бадяги. Именно этого мы и хотели дождаться, когда все уже прилично напьются и не заметят нас.
Уходить в самоволку запрещено уставом, мол, вдруг воитель что-то натворит в местном городе и попортит репутацию Войска в глазах городских или деревенских. Конечно, если всё пройдёт гладко, но воителя заметят, его могут и простить воевода и предводитель. Но, с учётом того, как тяжело прошёл тот недавний бой, на котором я чуть не ушёл к вратам навсегда, большинство дружины напьются только так.
К нам на чердак зашёл Тёмногонь, и Черногоре начал рассказывать всякие истории с битвы, дабы скоротать время.
– И тут смотрю, а сзади ещё два мертвеца подходят со своими палками несуразными. Один замахивается, целится прямиком мне в голову, без всяких финтов и обводок. Ну я ему Сладкомиру в живот втыкаю, второму ногой выбиваю колено, чтобы посидел, подумал, а у первого начинаю в месиво живот превращать, ну, дырку развороченную делаю, и тут же отмахиваюсь от другой нежити дальнобойной, а этот, что на Сладкомире, как щит, ну…
– Подожди, что за Сладкомира? – перебил …
– Это мечельба моя. – немного изменился в лице Черногоре.
– А почему Сладкомира?
– Это женщина моя, покойная.
Все на время замолчали. Черногоре решил продолжить.
– Во время родов умерла. И она, и ребёнок. Ну, мы не по закону хотели создать семью, а так, без вот этих всех обручений, поэтому я не считаюсь вдовцом.
– А как вы познакомились? – поинтересовался Тёмногонь, шмыгая носом.
– Ну, работала она в кабаке местном в городке моём, в Гормире, ну я с ней однажды что-то заигрывать начал. Ну и в общем потом в уборную ушли, ну и там, ну… ясное дело. А я завсегдатаем был в кабаке своём, поэтому мы чуть ли не каждый день так время проводили, тайком от кабачника, отца её. А потом что-то общаться часто начали, видеться вне кабака, гулять там, ерундой заниматься. Ну и, собственно, однажды она мне подарила мечельбу, новую, с кузницы, в знак любви, так как знала, что ну очень хотел я оружие себе, а отец не разрешал. Он меня один воспитывал, мать уехала в Империю вашу, как я родился, не хотела обременять себя семьёй. А отец, собственно, воителем был, тогда ещё Братских войск. Я хотел на него быть похожим, а он запрещал мне это всё, оружием пользоваться не разрешал. Говорил, мол, что война – это ужасно, а воителем быть ещё хуже. Говорил также, что не хочет похоронить своего единственного сына, мол, так не должно быть, чтобы отцы сыновей хоронили. Вот она и подарила мне мечельбу, я ведь все уши ей прожужжал.
– А как ты тогда воюешь так хорошо, если не обучался нигде? – удивился Тёмногонь.
– А я в ристалище ходил тайком. У меня друг детства был, а у него там отец преподавал бой на древковых оружиях, мечёвках и мечельбах, ну и рукопашному бою. Отец всё время в походах был, просил соседей за мной присматривать, а им то всё равно, у них свои заботы. Поэтому скрывать было не сложно свои обучения. А через несколько месяцев после подарка от Сладкомиры отец погиб на границе, ну и можно было уже больше ничего не прятать и не скрывать.
– И ты пошёл на службу?
– Не, я дальше продолжил пить и развлекаться со Сладкомирой. – Черногоре посмеялся. – Дом и все монеты переходили по завещанию мне, плюс Братский Совет выплатил мне тогда монеты как за единственного умершего родителя, хоть мне тогда уже и было двадцать лет, и как за погибшего в битве воителя – члена семьи. В общем, денег было много, можно было несколько лет ничего не делать, а потом открыть какой-нибудь кабак, я как раз дома много книг изучал по приготовлению разнообразной скульки. А тут Сладкомира внезапно беременеет. Бедра у неё были широкие, но в организме почему-то случились некоторые осложнения. Я потратил много денег на лекарей, даже в саму столицу Братства, Вольфрамск, ездили лечится. В итоге лекари сказали про хмельной избыток, всё они на скульку скидывают, тренд у них новый. Ну, в общем, вывели его из организма, но роды всё равно не прошли удачно, от боли Сладкомира умерла, ребёнку не хватило воздуха, и он родился мёртвым. Сильно переживал тогда, не знал, что делать, а тут как раз мой друг детства сказал, мол, новую дружину собирают в Братское войско. А мне тогда уже терять было нечего, моя любовь умерла, наш сын тоже, да даже отец погиб. Решил, что всё равно жить не хочется больше, а от пребывания в Гормире тем более тошно, да и монеты кончались. Поэтому я согласился, наскоро продал отцовский дом соседу, который давно зарился на наш участок, взял самое необходимое, и пошёл к точке сбора. Тем более отец друга набирал новобранцев в городе. А мечельбу назвал в честь Сладкомиры, и в знак памяти о её подарке.
