Жань Дундун забрала их с собой на опознание трупа. Они посмотрели, изменились в лице, но при этом продолжали качать головами, словно это могло хоть что-то изменить. Мать Ся Бинцин отвернулась, вынула мобильник и набрала номер дочери, из трубки послышалось: «Телефон абонента выключен». Она не смирилась и стала набирать снова и снова, и всякий раз до нее доносилось «телефон абонента выключен», словно аппарат мог произносить только эту фразу.

– Что взять с твоего барахла, на нем вечно нет сигнала! – С этими словами отец Ся Бинцин вынул свой мобильник. – Вот этот Бинцин все-таки прислала мне из Пекина.

Он принялся набирать номер дочери на подаренном ею телефоне, однако три попытки подряд не дали никакого результата. Его руки пробила дрожь. Понимая, что еще чуть-чуть – и контроль будет потерян, он изо всех сил сжал кулаки – точно так же пассажиры хватаются за поручни кресел, когда самолет попадает в зону турбулентности, и сидят в напряжении, пока тот не выровняется.

– Здесь плохой сигнал. Как такое возможно? Я с ней общался всего неделю назад, – произнес он.

«Неделя – это целая вечность, – подумала Жань Дундун, – а для того, чтобы случилось несчастье, хватает нескольких минут».

Она хотела было их успокоить, но опасалась, что неуместная забота лишь усугубит их боль. Каждый раз, расследуя какое-нибудь преступление, она меньше всего на свете хотела встречаться с родственниками пострадавших, ей казалось, что в их страданиях виновата она. Жань Дундун предложила им вернуться домой и дождаться результатов ДНК, а потом уже подписать необходимые бумаги. Они развернулись и двинулись на выход. С каждым шагом их нетвердая походка становилась все более неуклюжей, они передвигались еле-еле. Доковыляв до выхода, они потеряли последние силы, словно в их ноги кто-то вцепился мертвой хваткой. Не сговариваясь, оба опустились на корточки.

– Неужели правда?

– Вроде как да, а может, и нет.

– Сама как думаешь?

– А ты?

Они перекидывались вопросами, словно в чем-то упрекая и вместе с тем утешая и подбадривая друг друга. Наконец, не в силах дольше удерживаться на корточках, они плюхнулись прямо на ледяной пол.

В их собственных глазах дочь была красивой, умной и послушной. Четыре года назад, окончив факультет сестринского дела в местном медицинском вузе, она стала работать в отделении акушерства и гинекологии Второй больницы, то есть в том же самом месте, где и ее мать. Ее нелюбовь к этой работе проявилась сразу же после выбора специальности. Ей нравилось петь и танцевать, она мечтала, что в будущем станет актрисой, пусть даже второго плана, поэтому в приоритете у нее было поступить на актерское отделение. Однако родители считали, что зарабатывать своей внешностью – дело весьма сомнительное, да и вряд ли в этой сфере пробиться и утвердиться может любой, кто проявит трудолюбие. Поэтому будь то выбор специальности или расстановка приоритетов, плевать они хотели на желания дочери, вот и приняли решение за нее. Да что там говорить, мать продумывала даже ее ежедневный гардероб, вплоть до обуви и носков.

Та поначалу сопротивлялась, приклеивала на дверь комнаты табличку «Посторонним вход воспрещен», намеренно получила низкие баллы на экзаменах, симулировала раннюю любовь… Но всю ее враждебность родители игнорировали, объясняя издержками подросткового возраста, словно виноватой была она, а не они, которые то и дело лишали ее права выбора.

«Я не ухожу из дома лишь потому, что хочу остаться вашей дочерью» – это были самые смелые слова, вылетевшие из ее уст, да и то только однажды. Ну а по мнению родителей, сказанное единожды веса не имеет, вес обретает лишь то, что повторяется энное количество раз, и этим объяснялось их собственное бесконечное брюзжание.

Ей не хотелось работать вместе с матерью – в одной и той же больнице, да еще и на одном и том же отделении. И тогда – три года назад, когда она очередной раз стала угрожать, что разорвет с родителями всякие отношения, – те, утирая слезы, все-таки согласились отпустить ее в Пекин в статусе мигрантки. С ее стороны это стало своеобразным отмщением за все те годы, когда они вместо нее определяли ее судьбу. Теперь она оторвалась от родителей настолько, что прилетала к ним из Пекина только на большие праздники, а в обычное время в качестве весточки о себе ежемесячно отправляла им деньги и всякого рода гостинцы. Гостинцы она слала каждую неделю, причем всякие разные – от съестного до одежды и предметов быта, но в последнюю неделю от нее ничего не приходило…

Они сидели в комнате для допросов Сицзянского отделения полиции и, пока давали показания, листали в телефоне фото, поясняя – вот это отель, в который она устроилась работать, это квартира, где она жила, это ее сослуживица… Жань Дундун, слушая их, кивала и одновременно корила себя за то, что кивает, потому как все, о чем они говорили, не соответствовало правде. А правда состояла в том, что их дочь проживала всего в каких-то пяти километрах от них, в микрорайоне Баньшань, но при этом притворялась, что находится в Пекине.

«У нее был молодой человек?», «С кем она обычно общалась?» – на все эти вопросы родители, которым казалось, что они прекрасно знают свою дочь, не находили ответа, как будто, сдав ее в столицу, более не считали нужным вникать в ее дела.

– Когда вы ее видели в последний раз?

– На Праздник чистого света[2], она приезжала на три дня, – ответила мать Бинцин.

– В ее настроении замечались какие-то странности?

– Да нет. Разговаривала, шутила, даже пела.

На все последующие вопросы они все так же продолжали мотать головами, словно не знали других жестов. Они жили в выдуманном ею мире – обо всем, что якобы происходило в Пекине, они говорили убедительно, а о том, что происходило у них под боком, они и ведать не ведали, как будто у них развилась психическая дальнозоркость. Это психическая дальнозоркость лишила их возможности видеть реальность: их пример в который раз доказывал старую истину – чем ближе родственники, тем меньше они знают друг друга. Это как нос не знает о существовании глаз, а глаза не ведают о существовании ресниц.

– Тогда последний вопрос. Вам говорит о чем-то имя Сюй Шаньчуань?

– Нет, – в один голос ответили они.

Камеры видеонаблюдения зафиксировали: в тот день, когда было совершено преступление, в 17:15 Ся Бинцин села в зеленое такси у ворот микрорайона Баньшань. В 17:43 такси остановилось перед входом в отель «Ланьху». Выйдя из машины, Ся Бинцин вошла в отель и заняла столик у окна с видом на озеро в лобби-баре. Она заказала кофе, потом десерт и просидела там в общей сложности больше часа. Все это время она без конца ныряла в телефон, постоянно оглядывалась по сторонам или же пристально всматривалась в рощицу за окном. Похоже, она кого-то ждала, но кого? Прождав до 19:15, она оплатила счет, вышла из отеля, повернула налево и пошла вдоль пролегавшей у озера дорожки. К этому времени уже начали спускаться сумерки. Уйдя дальше по дорожке, в зоне камер видеонаблюдения она больше не появлялась. От момента ее выхода из отеля до гибели оставалось всего 45 минут. Возможно, она просто затерялась среди растительности.

Воспользовавшись связями в компании телефонного оператора, Жань Дундун решила отследить траекторию ее передвижений, но, к сожалению, геолокация на телефоне погибшей была отключена, причем уже очень долгое время. Она не хотела, чтобы кто-то знал о ее местонахождении, скорее всего, боялась, что родители раскроют ее ложь.

Полицейские с собаками тщательно обследовали всю местность вокруг озера, но никаких предметов, относящихся к преступлению, не нашли и ничего подозрительного вокруг не обнаружили. Участок реки, где плавал труп, они тоже прошерстили самым внимательным образом, и тоже безрезультатно.

Ввиду того, что озеро Ланьху и река Синьцзян сообщаются между собой, Жань Дундун распорядилась опросить хозяев всех прогулочных корабликов, которые курсировали по озеру в течение сорока часов после убийства Ся Бинцин, однако в перевозке трупа никто из них не признался, не нашлось и тех, кто хотя бы просто видел Ся Бинцин. Где же произошло убийство? В поисках ответа Жань Дундун уже сломала себе голову.