– Есть аспирин.

Как он мог забыть такую простую вещь, как аспирин? В ящике лежало несколько упаковок жаропонижающего.

– Есть жидкая форма?

– Нет, таблетки.

– Налей воды в стакан, растолкай Стефанию и приподними ее, не стесняйся – так надо. Вложи в рот таблетку и дай запить. Делай, я подожду.

– Готово. – По пушистому джемперу Стефании серебристыми струйками разбегалась пролитая вода. Кристиан не решался вытереть или стряхнуть ее. – Мне кажется, она не понимает, что происходит, она не в себе.

– У нее всего лишь жар, но она не больна. Ты боишься? Поверь, она не больна, не заразна. – Марта вкладывает в голос всю доступную ей силу убеждения.

– Я не боюсь. Точнее, боюсь, но лишь не помочь человеку так, как надо. Почему я не могу пригласить врача?

– Кристиан… Я не ошибаюсь, тебя ведь так зовут? Я тоже не совсем в порядке – могу перепутать.

– Да.

– Я не знаю тебя, Кристиан. И я не знаю, что будет большей ошибкой: сказать тебе всё как есть, соврать или ничего не сказать. Завтра-послезавтра Стефания сама тебе всё объяснит так, как сочтет нужным. Ты можешь подождать и до тех пор никому ничего не рассказывать?

– Могу.

Кристиану не очень нравился этот разговор, но он нуждался в помощи и сдерживал свое раздражение. При его опыте общения с женщинами это было несложно.

– Спасибо. Правда. Скажи, в квартире тепло?

– Не очень. Здесь тепло только от камина, а я сегодня еще не топил.

– Есть чем топить? Не экономь, я пришлю тебе потом всё – уголь, дрова… что скажешь.

– У меня есть. У нас всё хорошо.

– Ладно. Пожалуйста, затопи камин. Лекарство скоро подействует. Стефания начнет очень сильно потеть. Найди, пожалуйста, что-то из натуральных тканей – футболки, рубашки… Лучше всего фланель. Как только она начнет приходить в себя, предложи ей переодеться в сухое и дай попить. Ей надо много пить – вода, сок, что есть. Пожалуйста. Напиши мне свой адрес. Где-то через два часа я пришлю машину, она будет стоять под домом. Как только Стефания сможет встать и идти, набери меня, я попрошу водителя подняться. Если что-то будет не так – что угодно, – позвони мне, хорошо?

– Я всё сделаю, не переживайте.

Кристиан получил инструкции и словно протрезвел – он вспомнил, как болел в детстве, как бабушка с мамой хлопотали над ним. Намочил под краном чистое полотенце, протер горячий лоб и кисти рук Стефании. Вынул из холодильника пакет апельсинового сока, налил в стакан и оставил греться неподалеку от каминного огня. Открыл бабушкин шкаф с одеждой, нерешительно тронул стопки чистого белья и закрыл дверцу. Нет. Порылся в своей дорожной сумке, нашел там все необходимое – и рубахи, и футболки. Сел ждать.

Сначала Стефания разжала кулаки, затем лоб ее покрылся испариной, светлые пряди волос у лица и шеи потемнели, смоченные потом. Спустя еще некоторое время она откинула плед, потянула вниз свитер, насквозь мокрый у ворота, на спине, на груди, и села, словно сомнамбула. Кристиан предложил футболку. Стефания слабыми, медленными движениями стянула мокрую одежду. Кристиан отвел взгляд. Он имел небольшой опыт ухода за бабушкой, когда та сломала руку. Отказавшись от помощи нелюбимой невестки, выгнав очередную сиделку, она – гордая – благосклонно приняла помощь своего единственного и обожаемого внука. Тогда он научился не смотреть, не замечать, оказываться уместным, полезным и ненавязчивым. Футболка осталась нетронутой. Он расправил ее над безвольно поникшими плечами, продел поочередно голову и руки, накинул огромную рубаху сверху, бережно прислонил мягкую фигурку к спинке дивана и поднес к пересохшим губам стакан сока. Пила сначала неохотно, потом жадно – всё до дна. Свернулась калачиком. Перед тем как провалиться в сон, пробормотала:

– Отцу ничего не говори.

Кристиан устроился на полу возле ее ног и задумчиво смотрел на танцующие за каминной решеткой веселые языки пламени, ставшие единственным источником света в стремительно опустившейся темени короткого зимнего дня. Впервые он привел женщину в этот дом. Тонкая кисть свисает с дивана, щеки розовеют в отблесках огня, голубая жилка пульсирует на виске, дрожат длинные ресницы – нежная, чужая, беззащитная.

То и дело на экране телефона Стефании высвечиваются оповещения о звонках и сообщениях: Маша, Лариса, Лариса, Маша, Маша, Маша… Только когда поступил вызов от абонента Марта, Кристиан ответил.

– Как она? – тяжело просипела женщина.

– Температура, кажется, нормализовалась. Она спит.

– Послушай, уже поздно. Домашние начинают беспокоиться – у нее маленькая дочка, безответственное поведение не в традициях нашей семьи. Я пока не вмешиваюсь, всё еще можно списать на рабочие моменты. Постарайся ее разбудить. Машина стоит у подъезда, водитель готов подняться. Перезвоню через десять минут.

– Ок.

Как он должен ее будить? Встал, походил по комнате, завел старый бабушкин проигрыватель, поставил тихую блюзовую музыку. В вечер, окрашенный живым огнем, добавилась нотка ванили. Хотелось нагнуться, коснуться губами уголка рта и испуганно распахнутым глазам ответить безвинной улыбкой. Но где-то там маленькая девочка ждет свою пропавшую маму…

– Стефания! Стефания, просыпайтесь! – позвал он решительно, полный жалости и сожаления.

Она села одним движением, как заснувший на посту солдат перед командиром. Прижала ладони к лицу, застыла на мгновение, пригладила волосы, знакомым материнским жестом пересобрала хвост. Посмотрела на Кристиана ясными, блестящими глазами:

– Мне надо домой!

Тут же зазвонил телефон, и – ветром ли, вихрем ли – гостью унесло. На диванной подушке осталась вмятина с пряным ароматом женских волос, на краю тумбы в ванной комнате – аккуратная стопка снятой одежды.

Она придет не через день, не через два – спустя долгую и пустую неделю, мелькая в положенные часы в окнах Герхардовой аудитории. Оживленная и энергичная, она ни разу не обернется к окну посмотреть, смотрит ли он на нее. И только в день своего визита, по окончании пар, Стефания окинет взглядом опустевшую аудиторию, переведет взгляд вверх, к нему, уверенная в его присутствии, покажет жестами: я иду. Сердце Кристиана сразу подпрыгнет и кувыркнется, как скакун, не взявший препятствие. И он замечется, сгребая в мойку кофейные чашки, взбивая диванные подушки, на которых провел дни, полные неназванного ожидания.

Она не успеет поднести руку к звонку, как он распахнет перед ней дверь, делая шаг в глубь прихожей, отступая всё дальше, уступая инерции ее движения, заданной стремительным преодолением нескольких лестничных пролетов. И где-то на подступах к гостиной, в узком коридоре, под галереей семейных снимков, она влепит ему звонкую пощечину. Долгим взглядом посмотрит в глаза. Готовая к агрессии, злости, возмущению, она встретит лишь недоумение, которое легкой рябью исказит его лицо. Вскинет голову, отвернется, войдет в яркий дневной свет комнаты, осмотрится и присядет на диван, аристократично скрестив щиколотки и запястья, держа королевскую осанку. Кивнет головой – что же ты? Он пройдет следом, присядет напротив в маленькое неудобное кресло с гнутыми ножками, такой же прямой и очень спокойный. Казалось, смолкли последние такты танго и танцоры замерли в ожидании следующего вступления. Вальс или фокстрот – что предусмотрено для них европейской программой далее? Пока этим дуэтом управляет чопорная сдержанность – ритмы латины звучат в другом зале.

Семь дней назад, опираясь на плечо присланного Мартой водителя, Стефания покинула эту квартиру настолько стремительно, насколько позволяло болезненное состояние. По дороге к приютившему ее с дочерью дому она обсудила сложившуюся ситуацию с теткой. Две рационально организованные женщины решили сделать вид, что ровным счетом ничего не произошло: для домашних она переждала недомогание в деканате, для институтской среды был выбран режим любезного игнорирования. Еще ни одной женщине не удалось выйти из уединения с мужчиной, не запятнав своей репутации в глазах охочего до сенсации общества. Так стоит ли утруждать себя объяснениями?