Луна взошла на востоке — огромная и золотисто-серебряная, повисла над прямоугольными зданиями.

Интересно, подумал я, в природе всё округлое, а у человека прямоугольное…

Шли довольно долго, но все-таки пришли. Впереди за частично сломанной оградой темнели деревья, над которыми на фоне звездного неба вырисовывался силуэт колеса обозрения. Это был парк.

Сначала я не увидел и не услышал Буйных. Потом до моего слуха донеслось далекое шарканье сотен и тысяч ног. И невнятное, едва слышное из-за расстояния завывание.

Ольга потянула меня за рукав в сторону многоэтажного офисного здания напротив парковой ограды. Мы вошли в подъезд, поднялись на пятый этаж и вошли в просторное помещение, разделенное на секции стеклянно-пластиковыми перегородками. Многие из перегородок были разбиты, на полу валялись кучи стекла. Столы перевернуты, компы и принтеры разбиты.

Подсвечивая себе фонариком, Ольга прошла к окну, под которым лежал моток веревок и аккуратно сложенная ткань. Она вынула из рюкзака бинокль и принялась смотреть в окно. Потом передала бинокль мне.

Из окна открывался отличный вид на центр парка, где было обширное пространство с памятником неведомому и никому уже не нужному деятелю в центре. Казалось, площадь шевелится от толпы Буйных, которые брели по кругу и тихо напевали под нос. В центре вращения — или, как выражается Ольга, завихрения, — находилась одинокая человеческая фигура… Луна светила очень ярко, а бинокль был сильный, и я разглядел худого молодого человека, примерно моего ровесника.

— Тихо поют, — отметила Ольга. — Скоро совсем заткнутся. Значит, ритуал подходит к концу.

— Что это? — Я указал на ткань и веревки.

— Смирительная рубашка. Брезентовая. Не думаю, что Бабайка сумеет ее разорвать. Главное — отнести его подальше отсюда, чтобы Нежить не бросилась на подмогу. Если она вообще захочет бросится на помощь.

— Ты же хотела просто посмотреть на череп?

— Посмотрю. Но в динамике наблюдать будет лучше. Какое-то время подержим Бабайку в плену, понаблюдаем. А потом… — Ольга сверкнула глазами в полумраке, и я понял без слов, что будет “потом”.

Ждали окончания мракобесия на площади в парке примерно около часа. Точнее я бы не сказал, сколько, — ни часов, ни мобильника с собой давненько не носил. Хотя можно было бы. Время куда лучше определяется по солнцу и луне. И по внутренним часам.

Я ходил туда-сюда, выглядывал из других окон, сидел на целых офисных стульях, а Ольга не отходила от окна и не отрывалась от бинокля.

Собственно, она могла бы и не напрягаться. То, что ритуал окончен, стало ясно и без бинокля: песня и шорох шаркающих ног стихли окончательно.

Я вскочил; накатившая было сонливость слетела мгновенно.

Луна поднялась высоко на небосвод и освещала неподвижную толпу, больше похожую издали на обширный кустарник, которым заросла площадь.

— Пошли! — шепнула Ольга.

Она схватила моток веревки, вручила мне, подняла брезент и чуть ли не бегом бросилась к лестнице. Я поежился — предстояло прогуляться в центр толпы из застывших Буйных…

Мы спустились с пятого этажа, перебежали через улицу и проскочили в пролом в заборе. Подошвы моих кроссовок потоптались сначала по мягкому газону, затем — по брусчатке аллеи.

— Их можно толкать — не проснутся, — сказала Ольга, на миг обернувшись ко мне.

Аллея между аттракционами вывела нас на площадь. На меня пахнуло тошнотворной смесью бомжатины и чего-то синтетического, будто пластмассу жгли. Вместе с волосами. Огромная толпа Буйных стояла совершенно неподвижно в ночи под серебристыми лучами луны.

Ольга бестрепетно протиснулась между двумя Буйными на самом краю толпы. Буйные качались от ее толчков, но не падали и не нападали. Я задержал дыхание и, прижимая к груди моток веревки, последовал за ней.

Сердце гулко стучало в груди, дыхание надолго задержать после беготни по лестнице и парку не удавалось.

Это было похоже на мою прогулку между Ушедшими под музыку, только раз в десять хуже. Я-то прекрасно помнил, на что способны Буйные. Их искаженные нечеловеческие лица и колтуны были в нескольких сантиментрах от меня, затянутые третьим веком глаза слепо таращились в пустоту. Мне мерещилось, что они тихонько закрывают проход позади и готовятся накинуться… А еще они воняли не совсем человеческой вонью, и от этой вони к горлу подкатывала тошнота.

Я отталкивал от себя застывших Буйных, и моей кожи касалась их кожа — холодная и твердая. Это просто манекены, внушал я сам себе. Вонючие манекены.

Шествию сквозь толпу не было конца. Мы все шли и шли и никак не могли дойти до эпицентра. А ведь еще топать обратно…

Я несколько раз подпрыгивал, пытаясь разглядеть, где там впереди конец толпы. А каково низкорослой Ольге? Как она ориентируется?

Наконец прогулка завершилась. Я увидел спину Ольги, которая очутилась на маленьком пятачке свободного пространства. Посреди этого пятачка застыла фигура паренька с темными волосами, в изорванной куртке, грязной футболке под ней и зауженных штанах. Я подошел ближе. Глаза у парня были полузакрыты, зрачки закатились, нижняя губа отвисла. Лицо у Зрячего было перемазано в грязи, точно он лазил по канализации. На футболке темнели пятна — возможно, кровь.

Я бросил веревку на асфальт и повлажневшими ладонями инстинктивно ухватился за автомат.

Меня трясло, как я ни пытался сдерживаться. Нас окружали сотни застывших Буйных, и, если они вдруг оживут, никакая сила на свете не вытащит нас отсюда. Нервы натянулись до звона, хотелось броситься бежать не разбирая дороги.

Ольга медленно наклонилась, положила брезент на землю. Разложила его. Я понял, что она тоже боится, но держит себя в руках.

— Положим его сюда, — шепнула она.

— Сколько у нас времени? — выдавил я дрожащим голосом, хотя и старался изо всех сил говорить спокойно.

— Достаточно. Еще полчаса как минимум.

Я обошел парня, толкнул его в спину. Секунду Зрячий будто сопротивлялся, не желал падать. Но затем накренился, как подъемный кран, и со страшным, как мне показалось, шумом повалился на брезент.

Я втянул голову в плечи. Ольга тоже застыла.

Ничего. Тишина.

Легкий ночной ветерок прошумел над закоченевшей толпой, шевельнул чьи-то лохмы. Высохшие, похожие на мумии Буйные не шелохнулись.

Мы с Ольгой лихорадочно спеленали парня и крепко перевязали веревкой. Он был тощий и не слишком тяжелый. Хотя неизвестно, какая у него силушка…

Ольга взяла за ноги спеленутого Зрячего, повернулась ко мне спиной, я ухватился за плечи, и мы потащили наш жутковатый груз назад, сквозь неподвижную толпу.

На этот раз было проще. Во-первых, мы двигались в обратном направлении, и мысль о том, что мы покидаем страшную толпу, здорово грела душу. Во-вторых, я был слишком занят тем, чтобы не выпустить из рук веревки, затянутые вокруг брезентового куля, и паниковать было некогда.

Когда мы выбрались из толпы, у меня отлегло от сердца и даже сил прибавилось. У Ольги, кажется, тоже. Мы чуть ли не бегом выбрались из парка, пересекли улицу, проскользнули в длинную подворотню, похожую на тоннель.

Куль у меня под руками зашевелился, задергался. Ольга остановилась, опустила свою часть ноши на землю. Я последовал ее примеру.

— Он трансформируется, — прошептала она. — Посмотрим на череп!

Она откинула край брезента с того края, где было лицо парня.

Но лица там уже не было. За считанные минуты Зрячий превратился в чудовище.

Башка у него теперь была вытянутая и сплющенная с боков, как у Глашатаев на теплоэлектростанции. Кожа пепельно-черная и ноздреватая, как пемза. Рожа не особо отличалась от человеческой, разве что нос провалился и стал двумя треугольными щелями, а рот расширился вдвое против обычного — нетрудно представить, как сильно способен разинуть пасть этот Бугимен. Как анаконда… Глаза были закрыты, но веки выглядели так, словно глазные яблоки изрядно вылезли из орбит.

— Уменьшена, — констатировала Ольга.

— Что? Голова?